Беатриче кота Брамбиллы (сборник) (СИ)

Как вы знаете, наш губернатор умел устраивать балы. Это единственное, кажется, что он умел делать, этот миленький, коротенький старикашка, первый дирижер, завидный жених, неисправимый мышиный жеребчик. Как-то всегда так выходило, что мужья не мешали женам, а жены мужьям. За ужином рассаживались дамы по собственному усмотрению, выбирая себе кавалера. Подавали хорошее шампанское и никто не говорил тостов. Было весело. В маленьких гостиных устраивались даже petites jeux [17].
Говоря с вами, танцуя, играя в почту, я неустанно изучал вас, ваши вкусы и бил наверняка. И при всем том, я был вполне искренен.
Уже в вестибюле к вам подошел ваш муж, с которым я тут же познакомился.
И мы расстались.
— Вы, конечно, будете у нас, — сказали вы, улыбаясь из-под белого капора.
Когда вместо ответа я посмотрел на вас, вы отвернулись.
«Клюет», — решил я и вместе с тем почувствовал к вам какую-то нежность.
Вы уехали, а я стоял на крыльце, махая вам перчаткой.
— Moderez vos transports, monsieur [18], — услышал я совсем близко от себя знакомый голос и смех.
Я оглянулся. За мной стояла Лина Федоровна в черном кружеве на рыжих волосах, в темном меховом пальто. Ее серые глаза прямо в упор смотрели на меня, усмехаясь.
— Право, глядя на вас, я начинаю верить в счастье, — продолжала она по-русски. — Моя Annette прелестная женщина, но неужели вам еще не надоело?
Я кусал усы и чувствовал себя глупым перед этой девчонкой.
— Но это ничего… вы мне все сейчас расскажете. Я еду к себе — вот мой возок: надеюсь, что вы не откажете меня проводить.
Мне оставалось только согласиться, чтобы не показаться невежей.
В маленьком возке было почти темно и душно. Нас раскачивало, как на волнах.
— Вы далеко живете? — спросил я первое, что мне пришло на ум.
— Нет, не очень, всего лишь четыре версты от города.
Она опять засмеялась.
— Ха-ха — какой он смешной. Чего вы дуетесь? Неужели я такая страшная?
— Ничуть, — возразил я, стараясь быть спокойнее и приглядываясь в темноте к моей спутнице. — Смотрю на вас и думаю, что впервые вижу такую девушку…
— Разве? — засмеялась она. — Тем лучше, я очень рада! Небось, глядя на Annette, вы этого не думали?
Я все более удивлялся.
— Скажите, пожалуйста, отчего вы так зло говорите об Анне Андреевне? Почему вы ее не любите?
— Я? Напротив — я ее очень люблю, но я удивляюсь, как вы можете любить ее!
Меня взорвало.
— Pardon, — где основания к тому, что вы только что сказали?
— Мне не нужны основания, — почти строго ответила она, — я это знаю. Но довольно, — помолчав, продолжала эта странная девушка, — un реи de pitié pour moi [19]! — перестаньте сердиться. Я совсем не хотела обидеть вас.
Голос ее стал мягким, почти нежным.
— Право, расскажите мне что-нибудь о себе… Вы умеете жить, и это мне нравится. Я сама такая…
Она окинула с головы кружева и распахнула пальто. Ее руки лежали неподвижно, вытянутые на коленях.
В стекла возка порывами бился ветер и шуршала мерзлая крупа снега.
Мы уже ехали в поле. Иногда накаты были так круты, что нас кидало сверху вниз, как жалкую лодчонку в бурю. Лошади то везли быстро, то совсем останавливались. Скоро должно было светать, но пока еще вокруг шевелилась глухая темень зимней ночи.
— Вы не спите?
— Нет, — ответил я, хотя уже чувствовал тяжесть в голове и томление в ногах, — нет, что вы?
— Это ничего! Я не обижусь… мне нравится дремать под этот шорох снега. Брр… как там должно быть холодно.
Она. придвинулась ко мне, вздрагивая.
Бывают такие положения, когда не знаешь, что делать, как вести себя, чтобы не казаться смешным. То же почувствовал я теперь, когда она нагнулась ко мне, точно ища у меня защиты. Я почувствовал, что продолжать сидеть истуканом глупо, что надо что-то сделать.
Я выпрямился и, схватив ее маленькую голову в свои руки, поцеловал куда-то между глаз. Она не вырывалась. Она уцепилась за мой воротник и ответила мне долгим, всасывающим поцелуем.
 
Я обязан сказать все — вы должны позволить мне это.
Ее поцелуй совсем мне не был неприятен. Я забыл о вас, когда целовал ее, и не раскаивался в этом.
Ее маленькие пальцы все сильнее сдавливали мое горло, а губы не отрывались от моих.
— Ну, что ты, что ты? пусти же, — задыхаясь и не своим голосом прошептал я.
— Страшно? — спросила она, не отрывая рта.
— Да нет же… но пусти!..
Я толкнул ее, потому что чувствовал, что захлебываюсь.
— Что за шутки, я мог задохнуться.
Она опять откинулась в противоположный угол и ответила оттуда совершенно спокойно:
— Да я не шутила, уверяю вас. Но молчите…
Я вспылил:
— Почему? Что с тобой? Зачем этот тон?
Она ответила все так же спокойно и холодно:
— Молчите же!
«Ну, это глупо, в конце концов, — подумал я, запахиваясь в свою шинель. — Черт меня дернул связаться с ней. Психопатка и ничего больше». Но мне было обидно и я изводился от бессильной злобы.
Я решил сейчас же, довезя ее до дома, вернуться обратно. «Буду молчать, холодно распрощаюсь и больше нога моя не будет у тебя», — соображал я.
Так в молчании мы доехали до ее дома. Возок остановился, замелькал сквозь запотевшие стекла желтый огонь фонарей; заскрипел снег у дверцы, — кто-то отворил ее, морозный пар обволок лицо и раздался простуженный голос:
— Пожалуйте…
Путаясь в полах шинели, я вышел на двор и остановился в ожидании Лины Федоровны.
— Честь имею кланяться, — прикладывая руку к козырьку, произнес я. — Вы разрешите мне воспользоваться вашими лошадьми?..
— Что вы? Что вы? Никогда — вас не пущу, — запротестовала она, ухватив меня за пустой рукав шинели. — C’est Dieu sait quoi [20]! Лошади устали, им нужно отдохнуть…
— Тогда я пойду пешком…
Она взглянула на меня и совсем по-детски прыснула со смеху.
Я сам понял, что сказал глупость.
— Он ребенок… право, ребенок… нет, нет… Бросьте эти глупости. Не заставляйте меня мерзнуть на морозе. Скорее сюда…
Она вошла на крыльцо, потом в сени, незаметно увлекая меня за собою.
— Все благополучно? — спросила она у горничной, снимавшей с нее теплые ботики.
— Так точно. Братец ваш уже спать изволят…
— Ну, еще бы! Это мы только такие полуночники! Вот что, Настя. Приготовьте сейчас же барину постель в кабинете.
Я покорно дал себя раздеть, понимая, что возражать напрасно.
— Чай вам подать в столовой или отнести в кабинет? — совсем просто спросила она меня, когда мы прошли с нею в полутемную гостиную.
— О, мне, право, ничего не хочется, — недоумевая и снова чувствуя тяжесть в голове, пробормотал я. — Вы так любезны…
Она не дала мне договорить начатой фразы, внезапно прижавшись ко мне и целуя в губы.
— Милый, глупый, милый…
Я до того растерялся, что опомнился только тогда, когда около себя увидал вместо Лины Федоровны горничную с зажженной свечой в руке.
— Пожалуйте вот сюда, барин, — еле открывая слипшиеся от сна глаза и двигаясь, как лунатик, проговорила она.
Я лежал на широком ковровом диване, под сырыми, пахнущими мылом простынями, натянув еще сверх их и одеяла свою шинель, дрожал от нервного возбуждения, неодолимого сна, налегающего мне на лоб, и таращил глаза на мигающее пламя свечи, Бог знает, чего ожидая и боясь заснуть. Обстановка комнаты, разговор мой с Линой Федоровной, качка в возке и бал — все как-то странно перемешалось, прошедшая действительность представлялась каким-то запутанным рассуждением, а разговоры принимали живые образы. Я помню только одно, что я упорно ждал кого-то, но уже не Лину Федоровну, и сквозь сон боялся все, что потухнет свечка.
Наконец, уплывая куда-то со своими мыслями, сложивши математическими выкладками из незнакомых мне людей и еще многим чем-то непонятным, я почувствовал, что кто-то дотронулся до меня и ласкает мою щеку мягкой, нежной рукой. Я вздрогнул, открыл, как мне показалось, громадные глаза и спросил: