Опасна для себя и окружающих
— Когда ты так говоришь, я начинаю тебе верить.
Вот только теперь Агнес застряла на одном месте. По словам врачей, ее нельзя перемещать.
«В ее состоянии это невозможно».
Видимо, в моем состоянии меня тоже нельзя перемещать.
Я медленно качаю головой. Встаю и говорю Легконожке:
— Мне нужно вернуться в город до седьмого сентября. — Первый день занятий. Оценки за первый семестр выпускного класса очень важны при поступлении. — Какое сегодня число?
Я делаю шаг вперед, и доктор Легконожка вздрагивает. Я выше ее сантиметров на десять — пятнадцать.
— Не будем думать о датах. Сосредоточимся на твоем лечении.
— Какое лечение? Я тут вообще ничего не делаю, только время от времени разговариваю с вами.
Легконожка улыбается, как улыбаются маленьким детям, которые ничего не понимают в жизни. Мои родители так на меня не смотрели даже в самом раннем детстве.
— Разговорная терапия — часть лечения.
Я прищуриваюсь. «Лечение» может продолжаться сколько угодно. Даже всю жизнь.
Голос Агнес: «Я по-прежнему буду в ловушке».
Теперь я слышу собственный голос. Он раздается у меня в голове, как будто дразнясь: «Ты вырвешься, вырвешься, вырвешься».
Быстрым движением я хватаю дешевый складной стул Легконожки и швыряю его в стену, как будто могу проделать в ней дыру и вылезти наружу. Вместо этого рвотно-зеленые стены крушат стул на несколько кусков, которые с грохотом падают на пол.
«Когда ты так говоришь, я начинаю тебе верить».
восемь
После истории со стулом мне дали успокоительное и пригрозили, что, если я сама не лягу в постель, им придется меня зафиксировать.
«Придется». Будто их заставляют.
Мне не понравилась идея фиксации, так что сейчас я лежу на спине и закрываю глаза. Успокоительное помогает.
Джона родом из штата Вашингтон. На выходных он без конца лазал по горам, вместо того чтобы готовиться к экзаменам, и все равно заработал почти идеальный балл. Он уверял, что свежий воздух полезен для мозгов. Я возразила, что в Нью-Йорке полно умников, хотя воздух у нас при всем желании свежим не назовешь. Я почти улыбаюсь, вспоминая тот разговор, но лицевые мышцы не слушаются.
Мы с Джоной избежали всех клише «любви с первого взгляда». В тот день, когда мы заселились в общежитие, я оставила Агнес в нашей комнате разбирать вещи и отправилась осмотреться. Услышав, что я иду мимо, Джона высунул голову из комнаты:
— Меня зовут Джона, и мне до смерти надоело разбирать вещи.
Голос у него был низкий и глубокий. Когда Джона улыбался, карие глаза щурились, отчего он становился похожим на лиса.
Когда он пожал мне руку, в животе у меня появилось странное чувство, будто натянулась невидимая струна.
— Меня зовут Ханна, и я даже не начинала разбирать вещи, — сказала я. И соврала. Пустые чемоданы уже были под кроватью, а вещи аккуратными стопками лежали на полках нашего небольшого шкафа.
Он повторил мое имя, и наши взгляды встретились. Я почувствовала, как у меня участился пульс, и убрала руку, как будто боялась, что он тоже это почувствует.
— Вообще не начинала?
Я покачала головой:
— Вообще. Но вот моя соседка сейчас как раз распаковывается.
— Как же вы решите, кому куда что складывать, если ты за этим не следишь?
— Красивое построение фразы.
Джона снова по-лисьи улыбнулся.
— Дело в том, — пояснила я, — что моя соседка первая сюда приехала. Так что ей и решать, куда складывать вещи.
— Сурово.
Я пожала плечами:
— Все по-честному. — Потом помолчала и добавила: — Но вообще-то, может, тебе стоит заглянуть потом к нам. Комната двести двенадцать. На тот случай, если соседка заняла все удобные места и нам понадобится беспристрастный судья.
— Чтобы разнять драку?
Я покачала головой:
— Да нет. Мы с ней обе не драчливые.
— Откуда ты знаешь? Вы ведь только познакомились.
В летней школе имена соседей не разглашают до самого заезда, чтобы мы не искали друг друга в фейсбуке, твиттере или инстаграме. Будто боятся испортить великий сюрприз встречи с человеком, которого алгоритм школьного компьютера назначил нам для совместного проживания.
— Во всяком случае, я не из тех, кто ссорится с друзьями.
— Похоже, соседке с тобой повезло.
Джона снова пожал мне руку, прежде чем отпустить, и у меня опять появилось то странное чувство в животе.
— Я потом загляну, — пообещал он. — На всякий случай. Соседка, в отличие от тебя, может оказаться драчуньей.
Я кивнула:
— Хорошая мысль.
Нельзя сказать, что Джона был самым красивым парнем в летней школе. Большинство девочек сошлось на том, что эта честь принадлежит высокому жгучему брюнету Бастьену, студенту по обмену из Франции. Но Джона вел себя так, будто его забыли предупредить, что он не самый красивый, не самый умный, не самый высокий. За лето калифорнийское солнце высветлило его темно-русые брови до соломенного цвета.
А потом из нас двоих он выбрал Агнес.
* * *Когда Джона и Агнес встретились, меня там не было. Он рассказал мне потом, что заглянул к нам в комнату за мной, а нашел ее.
— Ты была права, — добавил он.
— В чем?
— Не стоило волноваться, что вы подеретесь. Агнес и мухи не обидит.
— Да, она милая, — согласилась я.
— Милая, — повторил Джона. Он будто пробовал на язык редкое для него слово. Будто раньше никогда не встречал таких милых людей.
Наверное, я сама виновата. Это ведь я пригласила его к нам. Интересно, как развивались бы события, если бы мы с Джоной провели вместе больше времени до его знакомства с Агнес. Я могла бы остаться у него и помочь разобрать вещи. Показала бы ему, что тоже умею быть милой.
Я не знала, что они пара, пока они официально ею не стали. Не было такого, чтобы Джона позвал Агнес на свидание и мы с ней хихикали, пока она собиралась, а потом перемигивались у него за спиной, когда он за ней зашел, — ничего подобного. Все происходило гораздо тоньше. Однажды я заметила, что на диване в холле Джона сидит ближе к Агнес, чем ко мне. Когда я возвращалась с лекций к нам в комнату, он тихо занимался за моим столом, пока Агнес так же тихо занималась рядом за своим. Но Джона всегда освобождал стол, прежде чем я успевала попросить. В вежливости ему не откажешь.
А потом однажды ночью он пришел к нам после отбоя и улегся в кровать к Агнес, словно так и надо. Видимо, Агнес оставила дверь незапертой, чтобы Джона мог войти. Было очевидно, что она привыкла к его близости; когда он проскользнул к ней под одеяло, она даже не шелохнулась. Они напоминали парочку знаменитостей, которые опровергают любые слухи об отношениях, а потом внезапно объявляют о помолвке; итог был предсказуем — все признаки налицо, — и тем не менее застал меня врасплох.
В лунном свете Джона заметил, как я смотрю на них, и подмигнул мне, будто у нас с ним есть общая тайна. Я отвернулась лицом к стене и притворилась спящей. До меня доносились звуки: вот они ворочаются в кровати, вот они целуются (должно быть, Джона разбудил Агнес, когда я отвернулась), вот Агнес пытается заглушить смешок, чтобы не разбудить меня. Даже в этом она была заботливой — милой.
девять
Агнес была очень близка с родителями. Не настолько, как я, но близка. Она звонила им каждый день.
В первый вечер: «Мамочка, у меня отличная соседка».
А дальше начался ежедневный отчет о наших достижениях.
«Мы с Ханной ходили в кино».
«Мы с Ханной нашли чудесный суши-бар на соседней улице».
«Мы с Ханной…»
«Мы с Ханной…»
«Мы с Ханной…»
Может, родители Агнес невзлюбили меня задолго до нашей первой встречи. Может, сочли меня городской оторвой, которая забивает их дочке голову свободными нравами. Через пару недель Агнес перешла от «мы с Ханной» к «Ханна говорит».
«Ханна говорит, что я могу навестить ее в Нью-Йорке на День благодарения».