Опасна для себя и окружающих
Каштановые волосы Королевы заплетены в дреды; интересно, когда она в последний раз мылась. Запах от нее исходит могучий. Может, поэтому подпевалы сидят не рядом, а напротив.
Глаза у Королевы пронзительные — и кристально чистые.
— Повезло Каре, — наконец отвечаю я, как будто с самого начала знала ее имя. Королевы класса считают, что окружающие знают по имени не только их самих, но и их друзей, поскольку друзья королев играют роли второго плана в реалити-шоу их жизни.
Королева пожимает плечами:
— Не сказать чтобы ее вылечили.
— А не вылечили?
— Да ни разу. Ее просто нагрузили лекарствами и отправили восвояси.
У меня мелькает вопрос, почему доктор Легконожка не поступила так со мной. Может — несмотря на почти одиночное заключение и строго дозированные привилегии, — ей хватает врачебной этики не пичкать лекарствами абсолютно здорового человека.
Конечно, сама она сказала бы, что не назначила мне медикаменты потому, что еще не уверена в диагнозе.
Но Королева здесь уже довольно долго, и не похоже, чтобы она принимала лекарства.
Я говорю:
— Так или иначе всё лучше, чем торчать здесь.
Королева поднимает брови:
— Разве?
— Может, снаружи она найдет нормального врача, который подберет ей подходящие таблетки, вместо того чтобы просто накачивать ее успокоительными, пока не заткнется.
Вот еще один момент, который объединяет всех королев: они презирают тех, у кого над ними есть власть. Во внешнем мире это может быть завуч, который поймал их за курением, или друг детства, который в курсе, кто писался в постель до одиннадцати лет.
Здесь это врачи.
— Ага, — соглашается Королева. — Им лишь бы держать нас под контролем.
— Похоже, тебе все-таки удалось их обойти. — Любая королева жаждет признания.
— Типа того, хотя они старались изо всех сил. Но диагноз у меня не из тех, которые лечатся таблетками. — Она со значением смотрит на меня, и я, хоть ни капли не смущена, отвожу взгляд. Она дает мне понять: чем бы она ни болела, это серьезно, куда серьезнее моего случая. Она дает мне понять, что ее следует бояться. Как будто серьезность заболевания делает ее сильнее.
Впрочем, здесь, возможно, так и есть.
Я оглядываюсь по сторонам, кусая губы, чтобы изобразить тревожное состояние.
— Не волнуйся, — говорит Королева. — За этим столом санитары особо не следят.
Я выдыхаю с притворным облегчением.
— Говорят, у тебя… есть разные штуки.
— Какие именно?
— Связь с внешним миром. — Я поднимаю брови и понижаю голос до шепота: — Мобильник.
Она фыркает:
— У меня еще и не такое найдется.
Мне приходят на ум все запрещенные здесь вещи: не сигареты и пиво, которые взрослые прячут от подростков и во внешнем мире, а, например, жвачка и хорошие книги, карандаши, ручки, бумага и пособия по поступлению в университет.
Но отвлекаться нельзя. Я здесь ради Люси, а не ради себя.
— Мне нужно послать кое-кому сообщение. Конечно, если у тебя и правда есть мобильник.
Во внешнем мире королевы исповедуют равноценный обмен: око за око, зуб за зуб, билеты на эксклюзивный концерт за приглашение на именинную вечеринку королевы. Иногда достаточно всего лишь признаться, почему тебе нужна помощь: хорошая королева собирает информацию, чтобы в будущем использовать ее против тебя, если потребуется подняться.
Я надеюсь, что здесь ей хватит возможности доказать мне свой королевский статус.
И я не ошибаюсь.
двадцать один
Я чувствую вес мобильника, когда Королева роняет его мне на колени. Она отворачивается от меня к своему супу комнатной температуры и начинает громко его прихлебывать.
Я смотрю вниз.
Экран светится, подтверждая дату: пятнадцатое сентября.
Там указано время: 11:48. (Нас кормят обедом в полдвенадцатого? Мы что, детсадовцы? Это ланч, а не обед. Не важно. Для Люси так даже лучше. Теперь она точно успеет попасть на пробы.)
Я открываю сообщения. Папка пуста. Королева удаляет все, что получает или отправляет. Умная девочка.
Можно отправить сообщение родителям. (Сейчас они, наверное, уже вернулись из Европы.) Или Джоне.
Я вдруг понимаю, что не знаю его номера. И дело не в забывчивости: я вообще не знала его номер, поскольку Джона мне его и не давал. Не было нужды. Мы жили в одном общежитии. Он всегда был рядом.
Можно отправить сообщение Агнес. (Пусть она в коме, но вдруг ее родители держат телефон поблизости, чтобы семья и друзья могли связаться с ними, спросить, как дела. Если только она снова не в реанимации. В реанимацию же не пускают с телефоном, так? В любом случае я не помню ее номер наизусть; он тихо-мирно хранится в памяти моего телефона, который я не видела с тех пор, как меня сюда упрятали.) Можно отправить сообщение моему адвокату. (Но его номера я тоже не знаю.)
Я встряхиваюсь. Надо написать Хоакину. Таков план. Ради него я и пришла.
Я прячу руки под столом и наклоняюсь, будто собираюсь есть суп. Осторожно набираю номер Хоакина: 510-555-01-25.
«Привет, Хоакин. Я соседка Люси по палате в клинике». (Я уточнила у Люси, не лучше ли использовать эвфемизм вместо прямого указания, но она лишь пожала плечами: «Он знает, где я. И его это не смущает».)
Может, Хоакина заинтересует причина, по которой я сама оказалась здесь. Может, стоит объяснить, что у меня нет РПП, в отличие от Люси.
— Ты там роман сочиняешь? — шипит Королева. — Не копайся.
Я поднимаю голову и отслеживаю взгляд Королевы. К нам направляется санитар. Видимо, совсем игнорировать столик Королевы они не могут.
«Люси еще может успеть на пробы. Ей нужна твоя помощь». Отправить.
«Забери ее завтра в 12:15». Отправить.
«Отвечать не надо». Отправить.
Королева тянется забрать мобильник, но я его не выпускаю. Сначала нужно все удалить, пока она не увидела.
— Сюда идут, — шипит Королева.
Она пытается под столом выдернуть мобильник у меня из рук. Ладони у нее горячие.
Я трясу головой. Школьные заводилы держат учителей и администрацию в кулаке. Если Королева разгадает наш план, она запросто сдаст нас с Люси, только чтобы выслужиться.
— Живо, — твердо говорит Королева.
У меня начинают потеть ладони.
Если я уроню телефон, все услышат.
Санитар увидит.
Конфискует мобильник.
Прочитает сообщения.
Люси накажут.
Меня тоже накажут.
Королева — как всегда — выкрутится. Заявит, что телефон мой, а не ее.
Удалить.
Я роняю телефон Королеве на колени. Она сует его под рубашку и где-то прячет. Видимо, Королеве разрешено носить лифчик. Люси обзавидуется.
Санитар проходит мимо столика, оглядывая каждую из нас по очереди. Мы с Королевой держим руки на виду. Я крепко сжимаю ложку, чтобы санитар не заметил, как у меня трясутся пальцы.
— Почему он у тебя не разрядился? — шепчу я.
— Один из санитаров мне его заряжает.
— Ого, — говорю я. Вот это и правда впечатляет. Сердцебиение понемногу успокаивается.
Королева ухмыляется:
— Ты бы знала, сколько всего сходит с рук тем, кто посидит тут с мое.
Она реально гордится собой. Зубы у нее желтые; нам позволено чистить зубы, но она, похоже, пренебрегает этим правом. Я провожу языком по зубам.
Не хочу столько сидеть здесь, чтобы оказаться с ней на равных.
Девочки напротив поднимаются со скамейки. Обед окончен. Королева перекидывает ногу через скамейку. (Скамейки прибиты к столам, а столы привинчены к полу. А значит, в отличие от обычной столовой, здесь окончание обеда не сопровождается массовым скрежетом отодвигаемых стульев. Зато слышно, как сотни ног в дешевых тапочках шаркают по линолеуму.)
Руки по-прежнему дрожат. О чем я только думала? Надо было написать родителям. Надо было умолять их забрать меня отсюда.
Завтра можно попросить ее снова одолжить мне телефон.
Нет, не завтра. Завтра мы вызволяем Люси.
Ну, может, на следующий день.