Выходное пособие

В то воскресенье Чжиган и Жуйфан за двадцать минут доехали до светлого кирпичного здания со шпилем на окраине Солт-Лейк-Сити. Оно было окружено парковкой и заросшим газоном. Они робко устроились на задних рядах. Вместе со всеми открыли псалтырь, встали и стали произносить песнопения. Псалмы пелись по-английски. Они сели; началась служба — к их величайшему облегчению, на китайском языке. Пастор, седой пожилой мужчина в строгом гонконгском костюме, взял в руки микрофон.
— Почему мы этого заслуживаем? — вопрошал он с безупречным пекинским произношением. — Чему мы обязаны всем этим?
Темой проповеди в тот раз были вторые шансы и ответственность, которая связана со вторым шансом. Бежав из Египта, сыны Израилевы совершили исход, который через несколько лет стал восприниматься как бесцельные блуждания. Они потеряли веру, каждый на свой лад. Когда Моисей беседовал с Богом на горе Синай, в его отсутствие они расплавили свои серьги, сделали золотого тельца и поклонились ему. Пылали костры. Люди веселились. В пустыне, в сотнях миль от цивилизации, это казалось правильным. Это было облегчением. Золотой телец сиял, его можно было потрогать.
И вот, обнаружив этот грех, это уклонение в идолопоклонство, Господь разъярился. Он сказал Моисею: «Итак оставь Меня, да воспламенится гнев Мой на них, и истреблю их». Но Моисей стал умолять Господа, и только поэтому Господь проявил сострадание и смягчил наказание.
— Бог, которого мы знаем, это Бог вторых шансов, — говорил пастор. — Но второй шанс означает также и ответственность, которую мы на себя возлагаем. Второй шанс не означает, что вы в числе агнцев. Во многих отношениях это тяжело. Потому что второй шанс значит, что вы должны прилагать больше усилий. Вы должны принимать вызов без того слепого оптимизма, который дает неведение.
Он оглядел паству.
— Все, кто здесь собрался, все мы — иммигранты в первом или втором поколении. Некоторые из нас живут в Америке дольше, чем другие, но мы помним, откуда приехали, и, конечно, скучаем по своим родным местам. — Он сделал паузу. — Но вы должны понять, что эмиграция в другую страну — это второй шанс. И это трудно. Здесь не всегда легко живется. Очень часто мы ощущаем, что нам здесь не место. Очень часто мы чувствуем, что, живя здесь, просто бесцельно скитаемся. Но это второй шанс. Вы должны верить.
Прихожане встали и начали аплодировать.
После службы Чжиган, Жуйфан и все остальные спустились вниз, в затхлый подвал, обитый деревянными панелями, где был накрыт обед. К счастью, еда была китайской. Они вместе произнесли молитву и смешались с другими прихожанами. Приход КЦОХ составляли в основном иммигранты из Южного Китая. Тут были врачи, риелторы, владельцы ресторанов. Одному принадлежали все Taco Bell в округе Солт-Лейк.
На следующей неделе Чжиган и Жуйфан снова пришли, и через неделю тоже.
Среди других жен Жуйфан расцвела. Она вступила в женский комитет, и каждое воскресенье помогала устраивать обед. Они организовали кружок чтения Библии вечером по пятницам. Когда приближались китайские праздники, комитет готовил большое экстравагантное торжество, которое проводили прямо в церкви. Они создали воскресную программу изучения китайского языка, чтобы их дети могли писать и читать по-китайски. На церковные пожертвования они покупали учебники и другие материалы. Жуйфан думала, что, когда приедет ее дочь, она тоже сможет ходить в эту школу. Так она не забудет язык.
Никто не знает, как получается, что из нужды прорастает вера, как она пускает корни и расцветает. Достаточно сказать, что Чжиган и Жуйфан узнали обычаи и традиции протестантизма. Они читали библейские истории. Они учили наизусть псалмы. Но что больше всего нравилось Жуйфан в этой религии, так это молитва. Поначалу она просто подражала другим во время общих молитв, но вскоре стала молиться сама, в одиночестве, в своей комнате в подвале. Вечером, когда ее глаза уставали, а пальцы уже не гнулись от сборки париков, она садилась за кухонный стол и складывала ладони. Это был важный ритуал, процедура, которая давала ей чувство уверенности. Она говорила, что молитвами практически выдумала свою жизнь в Америке.
 
Сначала ее молитвы были просьбами, иногда сделками. Она молилась о скорейшем воссоединении со своей дочерью. В тот тяжелый месяц, когда она особенно часто звонила домой сестрам и маме, она молилась, чтобы счета за телефон не оказались слишком большими. Она молилась, чтобы ее муж смог найти доходную работу после защиты. Она молилась, чтобы в продуктовом магазине были китайские товары, наподобие рисового вина или маленьких сушеных креветок для заправки. Потом она молилась о том, чтобы Бог позволил ей вернуться в Фучжоу со всей семьей. В своих повторяющихся, циклических вечерних молитвах про эту просьбу она не забывала никогда, ни разу — как бы хорошо ни шли у нее дела.
Говорят, что, когда Бог ненавидит кого-то до глубины души, Он выполняет его самые заветные желания. Но в данном случае, как и в большинстве других, Бог вел себя по большому счету беспристрастно. Желание Жуйфан вернуться в Фучжоу насовсем так и не осуществилось. Однако Бог даровал ей несколько поездок туда. Впрочем, она уже не имела былого влияния на своих сестер и не возбуждала в них былой зависти. Они давно нашли себе хорошую работу на волне экономического подъема в Китае, который, как рассказывают, в 1990-е и 2000-е годы развивался в десять быстрее, чем Европа во время Промышленной революции, не говоря уже о масштабах. Средняя сестра стала менеджером в банке, младшая — директором по продажам в телефонной компании.
Вместе возвращения в Фучжоу Бог выполнил другие желание Жуйфан.
Он сделал так, что ее муж всего через несколько месяцев после защиты получил лакомый кусок — должность аналитика рисков в федеральном ипотечном банке региона Солт-Лейк. Он сделал так, что ее дочь благополучно добралась в США и быстро, почти без труда приспособилась к новой стране и новому языку. Он даровал им «Тойота-Лексус» цвета шампань вместо проржавевшего «Хендай-Эксель». Он даровал им милый голубой домик с мезонином, взятый в ипотеку на пятнадцать лет. На его заднем дворе разместились пруд с карпами и несколько фруктовых деревьев.
В этом доме Жуйфан проводила встречи кружка по изучению Библии, устраивала обеды, на которые, бывало, приезжали ее сестры и другие китайские родственники; в этом доме она каждый день молилась за кухонным столом; в этом доме она узнала о том, что ее мужа насмерть сбила машина; в этом доме ее здоровье резко ухудшилось после его смерти.
В этом доме я заботилась о маме в последние месяцы ее жизни. Когда она рассказывала истории, я пыталась их записывать, хотя она не всегда разговаривала со мной. Я сидела у ее постели и слушала, не всякий раз понимая, ее спутанные рассказы на смеси языков: путунхуа, фуцзяньском, китайско-английском.
Мы перенесли кровать в гостиную на первом этаже. Ей нравился утренний свет в гостиной, а деревья на заднем дворе добавляли уединенности. Ее лицо, утопающее в пуховой подушке, выглядело большим и полным из-за постоянного вынужденного бездействия. И это лицо извергало нескончаемые потоки историй, струившиеся как из разорванной артерии, и не важно, была ли я рядом с ней, был ли вообще кто-нибудь рядом. Я боялась того, что случится, когда эти истории начнут иссякать. Сначала я держалась, но потом полностью погружалась в ее рассказы.
И ее воспоминания вызывали мои собственные.
Я помню то время, когда мне было два, три, четыре года, когда мама с папой еще не уехали в США. Говорят, что таких ранних воспоминаний не бывает, память в этом возрасте еще не сформировалась. Но я помнила. Мы жили в Фучжоу. Каждое утро, когда я просыпалась, мама рассказывала мне распорядок этого дня, иногда точно такой же, как и вчера. Сначала завтрак. Потом мы пойдем на рынок. Она говорила со мной как со взрослой, хотя у меня не хватало слов, чтобы ответить. На завтрак мы ели рисовую кашу с горчицей и жареные хлебные палочки на закуску. Я должна была выпивать стакан теплого молока. Мы ехали на рынок и покупали съедобные ракушки, стручковую фасоль и бок-чой. На улицах было полно велосипедистов, я ехала на руле у мамы. Посреди толпы двое мужчин несли длинный шест, с которого свисала огромная мертвая свинья со связанными ногами.