Пленники надежды

— Уингрейс Порринджер, — сказал Лэндлесс.
Магглтонианин вскинул руки.
— Иуда! — истошно завопил он. — Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам, но горе тому человеку, через которого соблазн приходит! [92] Горе тебе, сын Уорхема Лэндлесса, лучше бы тебе никогда не рождаться! Властью, данною Двум Свидетелям Апокалипсиса и тем, кто идет за ними, я проклинаю тебя! Анафема! В этой жизни да постигнут тебя глад, жажда и жестокая смерть, а в жизни грядущей вечно гори в аду! Аминь! — С диким хохотом он подошел к Хэвишему, и Трейл остался один стоять на ступеньках крыльца. Вопросительный взгляд поддельщика бумаг снова встретился со взглядом Луиса Себастьяна, но тот только хмуро покачал головой. Не сомневаясь, что его имя будет названо следующим, Трейл сделал шаг вперед, но глаза Лэндлесса скользнули по нему и остановились на лице человека, стоящего рядом с мулатом.
— Джон Роберт! — крикнул он.
Тот, кого он назвал, баптистский проповедник, пострадавший от Акта о единоверии, обратил к нему свое мягкое лицо, на котором был написан укор, и, выйдя из толпы, присоединился к Хэвишему и маг-глтонианину.
— Джеймс Холт! — сказал Лэндлесс.
Крестьянин, стоящий за Луисом Себастьяном, изрыгнул ужасное проклятие.
— Можете повесить меня, ваша милость, — крикнул он, заняв свое место, — только дайте мне сначала увидеть, как будет вздернут этот клятый Иуда Искариот!
Луис Себастьян не сводил с Лэндлесса своих больших глаз. "Если он назовет мое имя, — подумал его порочный мозг, скрытый за вкрадчивой улыбкой, — стоит ли мне?.. До восхода луны остается еще немало минут".
Но Лэндлесс не назвал его имени, пропустив его, как пропустил Трейла, и вместо этого произнес имя еще одного крестьянина, стоящего неподалеку от мулата, затем имя последователя Пятого царства, затем ветерана армии Кромвеля, затем мельника и плотника, работающих на плантации, затем имена еще двух кромвелианцев и еще нескольких крестьян. Каждый из них, услыхав свое имя, выходил вперед, присоединяясь к длинной шеренге тех, кто стоял, лицом к своему хозяину и его людям, которые целились в них из пистолетов, и каждый награждал Годфри Лэндлесса проклятием или взглядом, еще более горьким, чем проклятие.
— Хамфри Элдер! — закричал Лэндлесс.
Старый дворецкий вылетел из толпы, словно выброшенный из катапульты.
— Ваша милость, — завопил он, — он лжет! Я ничего не замышляю против Верни! Я, который сражался рядом с вами при Нейзби, я, которого вы привезли с собою в Виргинию, когда мистрис Патриция была малюткой, я, который все это время наливал вам вино! Как я моху участвовать в заговоре с этими мошенниками и круглоголовыми?! Ваша милость, он лжет, лжет!
— Встань в строй, Хамфри, — тихо сказал его хозяин. — Я выслушаю тебя позже, но сейчас делай то, что я говорю.
Взгляд цепких глаз Луиса Себастьяна становился все более и более настороженным.
— Регулус! — крикнул Лэндлесс.
Пока Регулус громко протестовал, Турок шепнул мулату:
— Клянусь Аллахом, ты не хотел вербовать этого раба. Ты говорил, что он готов умереть за своего хозяина.
— Он не один из них, — прошептал Луис Себастьян. — Клянусь Сантьяго, я ничего не понимаю! Но не все ли равно? Луна взойдет менее чем через час.
— Дик Уиттингтон! — позвал Лэндлесс.
Последовало молчание, которое нарушил мулат, вышедший из толпы и вставший перед теми, кто пришел из господского дома.
— Сеньоры, — самым елейным своим тоном молвил он, — к сожалению, бедный Дик только что слег с лихорадкой и сейчас лежит в своей хижине в беспамятстве. Может статься, завтра ему станет лучше, и он ответит на ваш зов.
— Это же твоя хижина — вон та, прямо за твоей спиной, да? — спросил Лэндлесс.
— Да, моя. — Мулат быстро оглянулся. — А что?
Лэндлесс позвал еще громче:
— Дик Уиттингтон!
— Матерь Божья, да что это с тобой? — воскликнул мулат. — Ты не сможешь до него докричаться, ведь от лихорадки он глух и нем и лежит в своей хижине на том конце прохода.
 
— Дик Уиттингтон! — опять громко позвал Лэндлесс.
Из-за спины мулата послышался крик. В следующее мгновение из его хижины выбежал юный Дик Уиттингтон, связанный и с кляпом во рту. Когда он пробегал мимо мулата, тот с яростным рыком набросился на него, но паренек, движимый силой отчаяния, вырвался из его хватки, хотя и был связан, и, кинувшись к Лэндлессу, без чувств упал у его ног. В толпе воцарилось молчание, такое глубокое, что, казалось, сама природа перестала дышать. Луис Себастьян, чьи сомнения быстро перерастали в уверенность, смотрел то туда, то сюда и в конце концов увидел то, что объяснило ему все. Женские хижины находились на некотором отдалении от площади и ближе к господскому дому, и из них к усадьбе торопливо шли женщины и дети во главе с помощником надсмотрщика.
При виде этого зрелища у мулата пропали последние остатки сомнения… Лэндлесс увидел, что он увидел; увидел, как он отошел назад, туда, куда не долетели бы пули, выпущенные из пистолетов; увидел хитрую ухмылку на его лице, жест, которым он сначала поманил за собой индейца, а затем показал на лес. Увидел как черные рабы переглядываются и говорят друг с другом, как они мало-помалу отходят от белых и собираются вместе. Увидел нож в руке Турка, и как Трейл потихоньку отходит от бревенчатой хижины надсмотрщика — и решительно бросился вперед, а каменная невозмутимость на его лице, с которой он встречал молчаливое презрение Хэвишема и проклятия остальных заговорщиков, уступили место высокой решимости, страсти и огню. На лице его по-прежнему краснела кровь, кровь была видна также на его руках и полуобнаженной груди; глаза его горели. Он повелительно взмахнул рукой — в это мгновение он походил на сам дух войны, и все взоры обратились к нему.
— Солдаты! — вскричал он, обращаясь к строю, который собрал. — Хэвишем, Арнольд, Аллен, Брэкстон! Мы с вами сражались за наше общее дело, за Бога и Республику! Сегодня мы снова будем сражаться вместе, сражаться за наши жизни и честь женщин. Товарищи, я не предатель, я вас не продавал! Вы зря проклинали меня. Послушайте! Полковник Верни, повторите клятву, которую вы дали мне час назад.
Хозяин плантации встал рядом с ним.
— Я клянусь, — воскликнул он своим зычным мужественным голосом, — клянусь своей верой христианина и честью дворянина, что ни один из вас, тех, чьи имена назвал этот человек, никоим образом не пострадает из-за участия в заговоре. Я сумею убедить губернатора и Совет сделать так, чтобы никто не коснулся ваших тел и чтобы время вашей неволи не было продлено. Что было, то прошло и быльем поросло. Это относится ко всем, кроме этого человека, главаря вашего заговора. Его я не могу спасти. Он должен будет понести наказание, но он станет козлом отпущения, который заплатит за всех остальных. Я даю вам обещание, и это обещание человека, который никогда не нарушает свое слово.
— Там, в лесу, затаились индейцы, — крикнул Лэндлесс. — Они ждут восхода луны, чтобы напасть на плантацию. Вы называли меня предателем, но на самом деле вас предали Луис Себастьян и Трейл! Они заодно с индейцами и рабами. Посмотрите на них, и вы увидите, что я говорю правду!
И действительно, для этого оказалось достаточно одного взгляда. Темная масса рабов с тихим звериным рыком подалась вперед, готовясь напасть. Их удержали на месте только вид нацеленных на них пистолетов, поблескивающих в свете факелов, и предостерегающие голос и жест Луиса Себастьяна. В толпе кабальных работников, теперь уже полностью отделенных от рабов, царило замешательство и слышался гул голосов, и за спиной Турка, стоящего между рабами и сервентами, собиралась группа белых с бандитскими рожами — забулдыги, уголовники, приписанное к плантации отребье. А затем рядом с ними, будто из-под земли, возникли злобная физиономия и рыжие космы убийцы Роберта Годвина.
Молчание кромвелианцев, лишившихся от столь неожиданного поворота событий дара речи, прервал Хэвишем, который крикнул Лэндлессу: