Пленники надежды

В углубление в столе был вставлен сосновый факел, освещающий красным светом примитивную обстановку. Из мебели здесь имелись только стол, скамья, сундук и лежанка с соломенным тюфяком. Со стен и потолочных балок свисали сети, рваные или починенные. В одном углу большой кучей был свален грязноватый потрепанный парус, в другом лежала связка весел, а третий был целиком погружен во тьму. На земляном полу лежало несколько небольших бочонков, на которые обитатель хижины показал Лэндлессу и Порринджеру, чтобы те уселись на них.
Оставив Лэндлесса у двери, магглтонианин подтащил один из бочонков к скамье, сел на него, придвинул свое похожее на посмертную маску лицо к лицу починщика сетей, и они шепотом завели разговор. До Лэндлесса, который ожидал исхода этого ночного приключения довольно безучастно, время от времени долетали обрывки предложений. "Он не похож на преступника, но"… "Ты говоришь, что он из пуритан?" — "Нам нужна молодая кровь". Затем после долгого перешептывания: "По крайней мере, он не предатель".
Наконец магглтонианин встал и подошел к Лэндлессу.
— Мой друг поговорит с тобой один на один, — сказал он. — А я покараулю за дверью. — Он вышел и затворил за собою дверь.
Починщик сетей сделал Лэндлессу знак подойти.
— Не мог бы ты подойти поближе? — спросил он, говоря с культурным произношением и тоном, не лишенным повелительных ноток. — Как видишь, я хром и не могу передвигаться без боли.
Лэндлесс подошел к столу и сел, поставив локоть на столешницу и опершись на руку подбородком. Починщик сетей отложил свою работу, и они молча вгляделись друг в друга.
Лэндлесс видел перед собой мужчину средних лет, который был похож на ученого, но в прошлом мог быть солдатом; с худым истомленным лицом, выражающим приветливую просветленность, в которой сквозили сила и спокойная, беспощадная решимость. А взгляд починщика сетей был устремлен на молодого человека, прямого и гибкого, как индеец, с высоко поднятой головой и красивым лицом, на котором застыло выражение гордого терпения. На этом лице тоже была написана решимость, взор темных глаз выражал неустрашимость, рот был упрямо сжат — то было лицо человека, который много сделал и много страдал и который знал, что ему предстоит еще больше сделать и еще больше страдать.
— Мне сказали, — начал починщик сетей, — что на здешние плантации ты прибыл недавно.
— Меня привез сюда корабль, именуемый "В добрый путь", месяц назад.
— Ты прибыл сюда не как кабальный работник?
Лэндлесс покраснел.
— Нет.
— И не как мученик веры, ставший жертвою беззаконного и тиранического Акта о единоверии?
— Нет.
— И не как последователь Кромвеля?
— Нет.
Починщик сетей тихо постучал по столу своими тонкими белыми пальцами. Лэндлесс холодно промолвил:
— Это праздные вопросы. Человек, который привез меня сюда, сказал вам, что я каторжник.
Его собеседник пристально посмотрел на него.
— Мне доводилось выслушивать каторжников. Почему ты не заявляешь о своей невиновности?
— А кто бы мне поверил?
Последовало молчание. Лэндлесс поглядел в глаза починщика сетей, большие, лучистые, ласковые и читающие его, словно открытую книгу.
— Я тебе поверю, — ответил починщик сетей.
— Тогда клянусь Богом, — торжественно сказал Лэндлесс, — что я не совершал того, за что был осужден. И Он свидетель, что я благодарен вам за доверие, сэр. Более на моем пути не встретился никто…
— Я знаю, мой мальчик, я знаю! Как это произошло?
— Я сражался за Республику. Мой отец погиб, мои родные были лишены прав состояния, и у меня имелся могущественный враг. Я стал жертвой стечения обстоятельств, и судил меня судья неправедный — сам Уильям Мортон.
— Хм! Странно, что тебя отправили на плантации, а не на Тайберн. Как тебя зовут?
— Годфри Лэндлесс.
— Лэндлесс? Когда-то я знал — и любил — Уорхема Лэндлесса — он был храбрый солдат, благородный дворянин и истинный христианин. Он пал в битве при Вустере.
— Это был мой отец.
Починщик сетей прикрыл глаза рукою.
 
— Чудны пути твои, Господи! — тихо молвил он, затем уже громче добавил: — Воистину, мой мальчик, видя тебя здесь, я испытываю не только печаль. Твой отец был мудр, терпелив, дальновиден, решителен и храбр, и думаю, ты унаследовал его дух.
— Я рад, что вы знали моего отца, — просто сказал Лэндлесс.
После долгого молчания, во время коего оба собеседника вспоминали минувшие дни, починщик сетей заговорил опять.
— У тебя нет причин питать расположение к нынешним властям?
— Нет, — твердо ответил Лэндлесс.
— Ты отстаивал Республику по велению своего сердца?
— Да.
— Ты хочешь бежать из неволи?
— Да.
Починщик сетей достал из-за пазухи небольшую потертую книгу.
— Готов ли ты поклясться на этой книге, что ты никогда не расскажешь того, что сейчас скажу тебе я, никому, кроме тех людей, которых назову тебя я сам? Что до меня, то мне было бы довольно и твоего слова, поскольку мы с тобою оба дворяне, но на кону стоит не только моя жизнь.
Лэндлесс коснулся книги губами.
— Клянусь, — молвил он.
Его собеседник придвинул к нему свое безмятежное белое лицо.
— Что бы ты был готов отдать, — торжественно вопросил он, — ради торжества того дела, за которое погиб твой отец?
— Мою жизнь, — отвечал Лэндлесс.
— Готов ли ты отдать ее и теперь?
— Такому дару была бы грош цена, — с горечью ответствовал Лэндлесс. — Да, я бы отдал ее, но наше дело мертво.
Починщик сетей покачал головой.
— Дело праведников не умирает, — сказал он и, помолчав, добавил. — Ты не из числа покорных рабов. Тебя не оставляет мысль о побеге.
— Да, я непременно сбегу, — медленно проговорил Лэндлесс. — И, если они догонят меня, не дамся живым.
Губы починщика сетей тронула грустная улыбка.
— Они догонят тебя, можешь не сомневаться. — Он еще больше подался вперед и коснулся Лэндлесса рукой. — А что, если я укажу тебе путь получше? — прошептал он.
— Какой путь?
— Тот, который принесет свободу и тебе, и твоим угнетенным братьям. Тот, на котором мы поднимем знамя Республики и сбросим иго Стюарта.
Лэндлесс воззрился на своего собеседника.
— С одной стороны убогая хижина, — сказал он, — затерянная среди глухих виргинских приливных болот, и двое рабов, один из коих калека, а другой каторжник, а с другой — Карл Стюарт на своем троне в Уайтхолле. Право же, друг мой, это безотрадное место повредило ваш рассудок.
Починщик сетей улыбнулся.
— Мой рассудок здрав, — возразил он, — так же здрав, как в тот день, когда я отдал свой голос за то, чтобы предать смерти отца молодого короля, ибо такова была печальная необходимость. И я не собираюсь потрясать Англию — я говорю о Виргинии.
— О Виргинии?
— Да, об этом прекрасном крае, о цветущем саду, о новой земле, в которой взойдут семена могучей нации, оплота справедливости и простого права, мудрой, воздержанной и храброй, в которой родится просвещенный народ, воистину служащий Богу, служащий без рабского следования обрядам, как это делают прелатисты и паписты, и без непотребного панибратства индепендентов. Народ, верный своим правителям, но пользующийся своим богоданным правом избирать тех, кто должен им править, народ, среди коего свобода будет ходить с открытым лицом и коему вновь явится Астрея [41], такой же свободный, как тот орел, которого я видел нынче утром и который взлетал все выше и выше, сильный и гордый, радуясь тому, что он поднимается в небеса.
— Вы говорите о демократической республике, — сухо сказал Лэндлесс.
— А почему бы и нет? — ответил починщик сетей, глядя на него горящими невидящими глазами. Мы мечтали о демократической республике десять лет назад: я, Вейн, Сидни, Мартен и многие другие, — но Оливер грубо пробудил нас от этих сладких снов. Тогда это происходило на берегах Темзы, и речь шла об Англии. Ныне же я мечтаю вновь, на берегах Чесапикского залива, и речь идет о Виргинии. Ты улыбаешься!