Клуб Мертвых
— Ты не веришь в смерть Биско?
— Брр! Не произноси этого имени! Это приносит несчастье! Следовательно, мы не выходим потому, что боимся попасться в лапы этому дьяволу!
Кониглю завертелся на постели.
— Еще бы! Конечно!
— Конечно!… Но у меня есть сердце… То есть, я думаю о той, которая меня так любила… Я думаю о ее очаровательной улыбке, о ее черных волосах, блестевших от пахучей помады… Правда, у ней не хватало двух передних зубов… Но это ее нисколько не портило… Я думаю о ней!
Кониглю вздохнул.
— И я! — сказал он.
— А! И ты тоже!… Ты понял, что такие натуры, как наши, нуждаются в любви!… Как хочешь, верь или не верь, но твой друг Мюфлие вянет, как цветок без солнца… Он вянет! Вянет!
— И я! — повторил Кониглю.
— И ты тоже вянешь!… Я так и думал! Но ведь после увядания следует смерть! Если твой друг Мюфлие не любит и не любим, он умирает!…
Воцарилось красноречивое молчание.
Отчаянным жестом Мюфлие сорвал с головы колпак и бросил его на пол.
— Я хочу жить! — воскликнул он… — Я готов на все, чтобы только насладиться хотя бы одну минуту радостями любви, которые для меня то же, что роса для цветка… Слушай, Кониглю!
— Что?
— Который час?
— Недавно пробило полночь.
— Слышишь ты какой-нибудь шум?
— Нет, весь дом спит… Маркиз еще слаб и ложится рано…
— Взгляни, какая погода!
По-видимому, воспоминания, вызванные Мюфлие, совершенно разогнали сонливость его друга, так как он поспешно вскочил и, подойдя к окну, поднял шторы.
— Темно! — сказал он.
— Великолепно! Дождь?
— Нет!… Ветер.
— Луны нет?
— Ни кусочка…
— Тогда я слушаюсь голоса моего сердца и стремлюсь…
— Что? — спросил Кониглю, вздрогнув. — Что ты сказал?
— Я сказал, что ночью все кошки серы, а волки — серны… Я смеюсь теперь над полицией, да и над Биско тоже, который, верно, не ждет нас на улице, конечно, если он жив, в чем я сомневаюсь… Кинь-ка мне сапоги!
— Мюфлие! Прошу тебя! Будь благоразумнее!
— Я, кажется, просил мои сапоги.
— Вот они… Но если ты не вернешься?…
Мюфлие, начинавший натягивать упрямый сапог, остановился.
— Милостивый государь, — сказал он торжественным тоном, — так ли я расслышал…
И он произнес медленно с расстановкой:
— Если — я — не — вернусь?…
— Тогда я никогда не утешусь.
— А! Вы, значит, полагаете, господин Кониглю, что я намерен идти один, я, Мюфлие?
— Я думал… Я считал…
— Вы напрасно думали!… Я мечтаю о любви, это правда… Но я хочу также и дружбы. Друг мой, Кониглю, неужели ты меня покинешь? — произнес он трагическим голосом.
— Конечно нет, но… жандармы?
— На улицах нет жандармов в такое время!
— Но Биско?
— А! Биско!… Ну я не посоветовал бы ему попасть теперь мне в лапы… Слушай, Кониглю, доверься мне… одевайся и — марш!
— А деньги?
— У меня есть франков сорок.
— Что? Откуда ты их достал?
Мюфлие улыбнулся.
— У этих маркизов мало порядку. Тут валяются самые разные вещи… Хорошо еще, что я рядом…
— Ты обокрал маркиза?
— Ну, я только спас его от больших потерь, превращая мой карман в сберегательную кассу! Кто знает? Времена переменчивы. Быть может, настанет день, когда маркиз очень рад будет узнать, что я должен ему эту безделицу!
При этих словах Мюфлие заканчивал свой туалет.
Благодаря щедрости Арчибальда облачение друзей не оставляло желать ничего лучшего.
Кониглю последовал примеру своего товарища, хотя и скрепя сердце, и не желая раздражать его отказом.
— Хорошо, — сказал наконец Мюфлие, оглядев с довольным видом себя и Кониглю,— теперь как нам выйти отсюда?
— Через дверь, конечно!
— Гм!… А лакеи…
— Они не помешают нам выйти.
— Кониглю, слушай внимательно мои слова… Страсть не затемняет моего разума. Если маркиз узнает, что мы вышли, кто знает, может быть, по возвращении, так как я надеюсь вернуться, мы найдем двери запертыми. Со своей стороны я глубоко сожалел бы об этом гостеприимном доме. Кроме того, мы дали слово не уходить и если мы уж решаемся не сдержать данного слова, то, по крайней мере, должны скрыть этот проступок… впрочем, вполне объяснимый.
— Тогда, идем в окно!
— Да, ты прав, Кониглю! На каком мы этаже?
— На втором.
— Окно выходит в сад. Там дальше есть стена, но она нас не остановит. Итак, вперед!
— Вперед!
— За дело!… Предоставь мне действовать. Я знаю способ открывать окна без малейшего шума.
Способ действительно был хорош, так как спустя минуту окно тихо отворилось, и Мюфлие высунул голову наружу
— Пустяк! — заметил он. — Три, четыре метра, положим пять, чтобы не ошибиться. Марш вперед!
С этим словом он перелез через подоконник, повис на руках и спрыгнул на песок так легко, что «даже розовый листок не дрогнул бы!», как заметил он спрыгнувшему за ним Кониглю.
Несколько минут они стояли молча. В доме было темно и тихо.
— Я не знаю, что со мной происходит, — шепнул Кониглю. — Кажется, будто с нами должно случиться несчастье.
— Не бойся ничего, со мной не пропадешь!
Друзья подошли к стене сада.
Стена в три метра задержала их не более, чем замок шкафа.
— Уф! — сказал Мюфлие, спустившись со стены на улицу. — Кончено!
Друзья были наконец на свободе.
— Где мы? — спросил Кониглю.
— Подожди, мне надо сориентироваться. Это очень шикарный квартал, стало быть, я легко узнаю место. Я ведь видел свет…
Видя, что ориентирование Мюфлие плохо подвигается, Кониглю употребил более скорое средство, а именно: дошел до угла и прочитал название улицы.
— Улица Сент-Оноре! — сказал он, подходя снова к Мюфлие.
— Да, да! Я так и думал! Впрочем, мы были доставлены сюда при таких странных обстоятельствах, что, право, можно было ошибиться. Значит, наш хозяин живет на углу Сент-Оноре и улицы Мира! На противоположном доме висит номер 125, нам, стало быть, легко будет найти дорогу назад!
— Куда мы пойдем? — спросил Кониглю.
— Куда глаза глядят! Кто знает, может быть, богатство и любовь ждут нас в нескольких шагах отсюда? Доверимся Провидению!
И друзья направились к Королевской улице.
— Тут мало виноторговцев… — заметил Кониглю.
— Еще бы! Иначе у них не было бы клиентов! Ведь знать ложится спать рано. В начале улицы Роше есть, впрочем, кабак первого сорта…
— Не опасно ли это… Вдруг нас узнают?
— Ба! Ничего!… Может быть, мы узнаем там что-нибудь о Биско!… Смелым Бог владеет… Идем… Потом, знаешь ли. Кониглю, ведь там я встретил в первый раз мою Германе!…
Сладостная дрожь пробежала по щекам Кониглю. Он знал, что Германс и Памела были неразлучны.
Скоро Мюфлие и Кониглю исчезли в лабиринте узких кривых улиц квартала Сен-Лазар.
— Мы приближаемся! — сказал Мюфлие спустя несколько минут. — О! Как бьется мое сердце!
— У меня тоже дух захватывает.
— Как хорош пунш с киршвассером! А!… У меня просто слюнки текут!
— Ты уверен, что найдешь дорогу?
— Еще бы!
Наконец перед друзьями возникла улица Роше. Сквозь ставни жалких лачуг виднелся еще кое-где свет.
Мюфлие храбро двинулся вперед, сопровождаемый Кониглю, который с наслаждением вдыхал ночной воздух.
Полиция не заглядывала в эти закоулки. Земля была покрыта грудами мусора, среди которых струился зловонный ручей жидкой грязи.
Дойдя до конца улицы, Мюфлие остановился.
— Вот тебе и раз! — сказал он. — Где же кабак?
— Он был здесь?
— Да, вот и дом, и дверь… Но я не слышу и не вижу ничего! Точно все здесь вымерло!
— Не постучать ли?
— Попробуем?
Мюфлие осторожно стукнул в ставню.
Тишина. Вторая попытка имела тот же результат.
Вдруг над головами друзей открылось круглое окно и показалась чья-то голова.
— Это печально! — сказал Мюфлие вполголоса. — Печально, друг мой Кониглю!
— Да, Мюфлие!
— Мюфлие! Кониглю! — раздался сверху голос.