Клуб Мертвых
Марсиаль опустился в кресло, измученный переживанием своих горьких приключений. Мало-помалу члены «Клуба Мертвых» увлеклись этим рассказом, в котором так ярко проявлялась и осуждалась слабость человеческая, и когда Марсиаль умолк, никто не проронил ни слова. Все были погружены в свои мысли, может быть, в анализ своих собственных страстей. Наконец Арман де Бернэ нарушил молчание:
— Господа, — сказал он, — вы слышали рассказ Марсиаля. Вы знаете, что нам предстоит решить. Пусть каждый из нас обратится к своей совести и спросит себя, достоин ли этот человек посвятить себя нашему делу. Помните, что наш главный закон — чистосердечие. Итак, скажите: да или нет? Имеет ли Марсиаль право вступить в «Клуб Мертвых»? Да или нет? Имеем ли мы, в свою очередь, право, доверившись ему, выдать тайны нашего общества? Вы знаете, что ответ может быть троякий: да, нет или, наконец, испытание…
Арман обернулся к Марсиалю.
— Если мы решим, что должно быть испытание, то это будет означать, что мы хотим кое-что проверить, прежде чем окончательно допустить вас в наши ряды. В этом случае вы не узнаете ни наших имен, ни лиц. Мы поручим вам дело, и только по исполнении его вы станете нашим товарищем и братом…
— Каково бы ни было ваше решение, — сказал Марсиаль — я согласен с ним! Я понимаю, что слабость характера, которую я проявлял, не располагает к доверию. И тем не менее, если бы вы могли читать в глубине моей души, то вы поверили бы мне.
Арман жестом остановил его.
— Мы вас слышали, теперь нам остается вынести решение. Знайте еще, что всякое решение должно быть единогласно, если оно касается утверждения или отрицания. Что же касается испытания, то одного голоса уже достаточно, чтобы утвердить его…
Наступило молчание.
— Господа,— снова заговорил Арман, — сейчас каждый из вас выскажет свое решение.
Марсиаль молча склонил голову. Он был бледен от волнения.
Сэр Лионель Сторригэн встал первый.
— Да, — сказал он.
— Да, — сказали в свою очередь братья Правый и Левый.
— Да, — повторил Арман.
Осталась одна маркиза. Когда она встала, Марсиаль не мог сдержать жест изумления. В полумраке залы он не заметил, что один из его судей — женщина.
— Испытание! — сказала она своим нежным и печальным голосом.
Марсиаль вздрогнул. Ему казалось, что это слово означает окончательный приговор. У него похолодело сердце, точно какая-то невидимая рука вновь бросала его в пропасть, где он так долго…
— Ах! Кто бы вы ни были, — воскликнул он, — отмените этот приговор! Верьте мне! Я хочу действовать!
— Вы будете действовать, когда сами этого захотите,— продолжала маркиза. — Если я не произнесла слова, которое сейчас же приняло бы вас в наши ряды, то только потому, что прежде чем навсегда отдать нам свою жизнь, вы еще обязаны исполнить один долг…
— Говорите! Что бы это ни было, я сумею доказать, что достоин вас!
— Марсиаль! Единственное ваше преступление в том, что вы забыли вашу мать. Вот в чем упрекает вас мое сердце. О вашем безумии мы забыли. Но изгнать из сердца, хотя бы на минуту, воспоминание о своей матери, это, я повторяю, было преступлением!
Слезы показались на глазах Марсиаля.
— Вы забыли, Марсиаль, — продолжала Мария, думая о крошечном создании, вырванном у нее руками Бискара, — вы забыли, что ребенок уносит с собой частицу сердца своей матери и что она умирает вдали от него! И вот какое испытание я назначаю вам…
— Я слушаю! — прошептал Марсиаль.
— Вы поедете сегодня, даже сейчас… Вы отправитесь в тот город, где ваша мать подарила вам первый поцелуй… Там вы остановитесь, пойдете на скромное кладбище, где почивает бедная женщина, станете на колени у ее гробницы и скажете: «Мать! Твой неблагодарный и преступный сын умоляет тебя простить его… и спрашивает тебя, достаточно ли он силен, чтобы выступить на борьбу». Тогда в вашем сердце раздастся голос. Это будет голос великодушной женщины, отдавшей вам свою кровь до последней капли. И этот ответ подскажет мне мое решение. Если, наклонясь над холмом, вы почувствуете, что та, которой уже нет более, благословляет вас, тогда возвращайтесь к нам… и на этот раз, клянусь вам, мы признаем в вас брата!
— О! Благодарю вас! — горячо произнес Марсиаль. — Да, вы правы, я должен очиститься у этого источника доброты и любви!
— Ступайте же, — сказал Арман. — Вы выйдете отсюда не зная, где вы были. Через час почтовый экипаж будет ждать вас на площади Карусели, перед «Нантским отелем». Не говорите ни слова. Почтальон узнает вас и без этого. В экипаже вы найдете необходимые для путешествия деньги.
При этих словах Марсиаль не мог удержаться от невольного жеста протеста.
— Видите, — сказал Арман, — суетная гордость уже овладевает вами! Вы еще можете отказаться, если считаете унизительным принять необходимые вам средства от людей, которые рассчитывают принять вас как брата.
— Нет! Простите меня! — сказал Марсиаль.
— В нашем кругу, — продолжал Арман, — никто не имеет личной собственности.
— Я буду повиноваться!
— Вам достаточно трех дней на путешествие… Через три дня вы будете в Париже. Вы возвратитесь в свою комнату и найдете там записку, которая укажет вам, что вы должны делать. Если голос вашей матери не прозвучит в вас, тогда разорвите эту записку и навсегда забудьте, что произошло сегодня… Если же нет, то придите к нам, и с этой минуты вы будете нашим братом.
Марсиаль поднял голову.
— Памятью моей матери, именем моего отца, может быть, требующим отмщения, я клянусь вам, что через три дня буду в вашем распоряжении!
— Идите, Марсиаль, мы вас ждем.
Молодой человек вышел из зала и очутился в комнате, где провел ночь. Там его ждала легкая закуска. По настоянию Ламалу Марсиаль согласился подкрепить свои силы. Вскоре его глаза закрылись… Он уснул…
Очнулся он перед «Нантским отелем», спрашивая себя, не сном ли было все происшедшее с ним. Но почтовая карета стояла на площади. Едва он подошел, как почтальон жестом пригласил его в экипаж. Дверца тут же затворилась за ним… Лошади во весь опор понеслись к заставе.
10
В «ЗЕЛЕНОМ МЕДВЕДЕ»
Над входной дверью одной из таверн на площади Сент-Опортюн, прибитая четырьмя гвоздями, красовалась картина, изображавшая неизвестное миру животное, которое хозяин заведения упорно звал медведем. Оно имело ярко-зеленый цвет. Медведь стоял на задних лапах и, подняв морду, казалось, отплясывал такую сарабанду, на какую никогда не решался самый шустрый медведь, причем обычной масти.
Войдем в таверну. Это была большая комната с двумя рядами грязных деревянных столов. Напротив входной двери была стойка, крытая цинком и заставленная бутылками и пустыми стаканами, а за стойкой — толстая женщина с мужскими ухватками, с усами и красным глазом. Мы говорим «глазом» потому, что у нее он был всего один. Другой же почтенная матрона потеряла в схватке с жандармами, с которыми ей случалось иметь неприятности. Что касается патрона, то читатель, вероятно, с удовольствием узнает в нем старого знакомого, товарища Бискара Дьюлуфе, которого обычные посетители «Зеленого Медведя» прозвали Метлой. Это был по-прежнему массивный колосс, но двадцать лет, прошедшие со времени нашей первой с ним встречи, провели глубокие морщины по его лицу, да и волосы были почти седы. В эту минуту таверна была почти пуста, и Метла уселся около молодого человека, который, закрыв лицо руками, казалось, не замечал его присутствия.
— Ну, крошка, — заговорил Метла, — нечего распускать нюни! Стоит ли из-за четырех су…
Молодой человек не отвечал. Метла встал и направился к стойке.
— Дай-ка мне, старуха, перцовки, — сказал он.
«Перцовкой» называлась ужасная смесь водки с вином.
— Для чего?
— Разве это тебя касается?
— Конечно! Ты ведь убьешь мальчугана!…
— Это не твое дело!
— Но если вы так хотите от него избавиться, так можно покончить сразу…
Метла подмигнул и дружески ударил хозяйку по плечу.