Зимние наваждения (СИ)

— У меня был брат, Дини, — сказала так, чтобы пресечь дальнейшие расспросы.
Девочка скорчила сочувственную рожицу, Нимрин тоже приспустил углы губ, однако посматривал с каким-то недобрым любопытством.
— Нимрин, помоги снять котлы! — окликнула его от печи Ракиму.
Поблагодарил за игру, встал, пошёл.
***
Робкая беляночка не на шутку удивила Ромигу своим азартом, умелой игрой, и как она смотрела ему в глаза. Будто из-за привычной Аю выглянула какая-то другая, незнакомая. Чего от неё ждать? А, впрочем, пусть об этом голова болит у Вильяры и Лембы. Ромиге хватает собственных забот.
Конечно, его пребывание в доме Кузнеца не могло остаться полной тайной. Домашние быстро прознали про возвращение Иули, и хорошо, если не разболтали по соседям. Тунья, Зуни и Лемба обещали, что охотники будут помалкивать. Но рано или поздно кто-то нечаянно проговорится, или кто-то из соседей заглянет в гости и заметит лишнее. Если часть мудрых по-прежнему вострит ножи на чужака, новости дойдут до них, рано или поздно. А он больше не маг, и даже оружие своё утратил. Вживлённые в тело артефакты не отзываются ни на жесты, ни на слова. Разрядились или выгорели? Можно выпросить у Вильяры её целительский набор, разрезать руку и посмотреть, но наву надоело раниться и регенерировать повреждения. Тем более, из интереса, близкого к праздному любопытству. Даже если артефакты разрядились, зарядить-то их нечем: мир больше не даёт ему подходящей магической энергии. В общем-то и не должен, после песни Равновесия. А всё же свербит вопрос: весь мир Голкья снял его с довольствия — или конкретный Зачарованный Камень? Стоило бы проверить. В следующий раз Ромига попросит Вильяру.
Старая Ракиму ударила в гонг, и густой, тягучий звук отправился гулять по коридорам дома Кузнеца. Призыв к завтраку услышат в самых дальних закоулках.
Ромига перемешал кашу в котле и облизал мешалку: вкусно и сытно, немного похоже на плов. Взял миску и отсыпал себе порцию: кто кухарит, по обычаю может не ходить в трапезную. Есть он хотел, смотреть на толпу охотников — сегодня, пожалуй, нет.
Дини, Насью и Вяхи впряглись в тележку с большими котлами и поволокли подавать завтрак. Два котла поменьше развезут потом в детскую и слугам-скотникам.
Ракиму тоже наложила себе каши и со старческим кряхтением присела на низкую табуретку напротив нава.
— Вот смотрю я на тебя, Нимрин. Ешь ты, ешь, а всё тощий, как вяленая прошмыга.
Сравнение со зверьком, похожим на герб его дома, нава позабавило и покоробило одновременно:
— А разве их едят?
— В голодную зиму едят всё. Когда в животе пусто, не только на прошмыг, на рыбу позаришься! Голыми руками начнёшь её из-подо льда выковыривать.
Нав знал от Вильяры: местные рыбы переносят опасных паразитов, а многие ядовиты, как земная фугу. Из даров моря охотники Вилья предпочитают моллюсков и мелких членистоногих, вроде крабов. Добывают их летом, а сейчас — сезон расплодившихся белянок, побегаек, прочей наземной дичи. И рогачина в доме Лембы не переводится. Богатый дом, припасов должно хватить до будущего лета.
Старуха с умилением наблюдала, как Ромига поглощает кашу. Всё-таки ему несказанно повезло попасть к существам, которые воспринимают пришельцев из других миров как безвредных и забавных экзотических зверушек. Нав — исключение: он оказался и полезен, и опасен. Но старая голки в уме того не держит, а просто с удовольствием, от избытка подкармливает кого-то живого.
— Ты возьми, возьми себе ещё. Может, хоть мясо на костях нарастёт?
Ромига поблагодарил и нагрёб себе добавки. Мышечную массу он уже набрал, что бы ни думала об этом сердобольная старуха. А для регенерации более тонких структур — надо. Судя по тому, как хочется есть, ну очень надо!
Аю тоже осталась на кухне: устроилась чуть в стороне, сосредоточено жевала, думала о чём-то своём, хмурилась… Метнула на Ромигу странный взгляд, подскочила и убежала, оставив полмиски каши.
Ракиму прибрала недоеденное, переложила к себе, проворчала:
 
— Вот зачем Лемба женился на этой хворобе? Она ж по нему как вьюн вьётся, а бесплодная, и в хозяйстве — пустое место. Сколько живёт в доме, первый раз явилась помогать на кухню.
Нав пожал плечами:
— Может, впервые оголодала?
Старуха фыркнула, с аппетитом доедая за себя и за молодую охотницу. Нав не стал развивать тему. Любопытнее, куда и зачем Аю вдруг так подорвалась? Но не настолько любопытно, чтобы по её примеру бросать еду.
[1] Примерно 1 час 45 минут (сутки на Голкья длятся около 28 часов).
  
Глава 3
 
***
«Здравствуй, Аю!» — безмолвная речь матери застала Аю врасплох, как удар по затылку… Не важно! Аю чуть не поперхнулась кашей, и это тоже не важно. Она уже и не ждала… — «Здравствуй, дочь».
«Здравствуй мама! Здоровы ли вы с батюшкой? Легки ли ваши пути, хорош ли товар, обильна ли выручка?» — Аю старательно складывала мысли-слова, подкрепляя их колдовской силой. У неё получалось, мама должна быть довольна!
«Ты теперь умеешь говорить, а не только слушать? Хорошо, Аю. Очень хорошо. А скажи-ка мне, правда ли, будто в доме Кузнеца таится чужак Иули, именуемый Нимрином?»
«Правда!» — Аю ответила, не раздумывая. Она даже не вспомнила, что Лемба строго-настрого велел хранить это в тайне. Дочь да не утаит ничего от матери: так её учили и выучили.
«А всегда ли Нимрин пребывает под сводами дома? Или выходит в снега?»
Аю ответила так подробно, как только смогла:
«Выходит. Охотится на белянок и поднимается к Зачарованному Камню. Сидит там по полдня, а колдовать всё равно разучился. Лишился он колдовского дара после песни Равновесия».
«Очень хорошо, Аю. Как только Иули Нимрин выйдет из дома, пришли мне зов немедля».
Дочь должна исполнить любое материнское поручение, иначе ей и жить незачем. Аю в отчаянии, что не в силах исполнять все-все-все поручения, как должно. Что не в силах предугадать, предвосхитить материнскую волю:
«Но я же не слежу за ним, мама!»
«А ты проследи! И не сболтни никому, что я беседовала с тобой. Проболтаешься, умрём мы с отцом. И ты тоже умрёшь. Молчи, следи и пришли мне зов. Ты поняла меня, Аю?»
Мать пригрозила, и Аю уже умирает: за себя, за родителей. Нет сил думать, что с ними со всеми происходит на самом деле! Аю заслоняется от ужаса нерассуждающей покорностью:
«Да, я прослежу за Нимрином, мама. Прослежу и пришлю тебе зов, как только он выйдет в снега. Только не сегодня. И вряд ли завтра. У нас тут запуржило».
«Хорошо, Аю. Я жду».
Аю всё-таки дерзнула спросить:
«Мама, где вы?»
«Далеко. Но мы скоро увидимся, дочь. Исполнишь моё поручение, приблизишь нашу встречу».
Мать больше ничего не сказала, не попрощалась, и Аю не стала доламывать свою несчастную голову родственными благопожеланиями. Ей же ещё следить за Нимрином! Пока снега улягутся, она придумает, как это лучше сделать.
Аю бегом вернулась к себе, встретила взгляд из зеркала — замерла. Ей вдруг пришло на ум, что она творит что-то не то. Наговорила лишнего, раскрыла не принадлежащую ей тайну. Собирается следить за гостем дома, который прячется здесь от некой опасности… Но ведь не может же опасность исходить от мамы! Мама сказала, сама в опасности! В какой? Почему? Раз не сказала, значит, не важно. Важно скорее исполнить её поручение! Аю присела на лежанку и закрыла лицо руками. Голова шла крýгом, будто она заболела, или кто-то подсыпал ей в кашу марахской травы.
Охотница легла, поплотнее укуталась в шкуры. Её мелко трясло, накатывала сонливость, и в то же время хотелось сорваться с места, бежать куда-то. Замереть или бежать? Бежать или замереть? Она всё-таки ненадолго забылась дремотой, потом подскочила, как встрёпанная. Уставилась в зеркало.
Она должна признаться Лембе, что нарушила его веление. Веление главы дома, мужа, любезного… Любезного ли? То ли луна темнеет, то ли вдруг он ей постыл, но даже думать о его ласках противно! А ведь и ему Аю не любезна! Любезна — не Аю. Сколько раз, забывшись, он величал её Яли? К мёртвым и мудрым не ревнуют, Тунья всегда так говорит. Но Тунью-то муж не валял по шкурам вместо другой женщины! Тунья не ведает, каково это! Аю снова упала на лежанку, сжалась в комок и зарыдала. Ей было так худо, что казалось, она умирает, и ей хотелось перестать быть. Но мёртвая Аю не исполнит материнское поручение, а должна…