Зимние наваждения (СИ)
А потом пришла ужасная весть: любимый старший сын Гайя, который уехал с другой ватагой, погиб на поединке с Вильгрином, сыном Поджи. Вот тут-то в омрачённом горем, но изворотливом уме Тари возник замысел: она решила сделать из ненавистной дочери совершенное орудие мести.
Аю должна была обольстить Вильгрина и стать его женой, а потом пойти в круг с Наритьярой: любым из них, лучше — со всеми по очереди. И отравить их всех родственными чарами, давая Тари власть над ними!
Укана смирился с прихотью жены. Ведь их могущественные друзья всецело одобрили безумную затею и подсказали, как подложить Аю под кровного врага, убийцу её брата. Те же друзья выступили посредниками в переговорах о вире за смерть Гайи, назначили место встречи…
Когда расклад окончательно определился, Тари подробнейшим образом разъяснила его Аю. Разъяснила, упиваясь ужасом в её глазах. И только после этого зачаровала.
Вильяра сказала бы, что купчиха Тари изначально была недальновидной, самонадеянной дурой. Такие вечно находят себе неприятности. И сами долго не живут, и других подводят. Но Наритьяры вместе с сыновьями Поджи сделали из самонадеянной дуры — дуру озлобленную, до потери закона в сердце. Как избыть последствия их беззаконий, и сколько вокруг таких, как Тари? Вильяра за собственный-то клан не поручится, что в нём нету подобных. Наритьяра Старший хозяйничал в угодьях Вилья совсем недавно, да и Средний к нему в гости захаживал. Нет-нет, скучать Вильяре этой зимой не придётся! Не будет хранительнице покоя, пока она не погостит в каждом доме, не заглянет в глаза каждому охотнику. Раньше она об этом не задумывалась, не сообразил и более опытный Стира. А ведь мудрый мог помочь Тари, как помогали Латира и старый Вильяра знахарке Уюни. Но к Тари никто не позвал мудрого, а сам Стира потратил время и внимание на другие опасности, которые умножились стараниями тех же Наритьяр.
В общем, зимний покой в этом году — совсем не для мудрых, нужно будет поговорить об этом с Альдирой. А пока — к Аю.
***
Аю смотрела в зеркало и плакала. Красивее она от этого не становилась, зато живее — да. И как больно отогревать заледеневшие руки-ноги, так же больно было ей сейчас… Она вспомнила, что случилось с братом!
В позапрошлое лето молодой купец Гайя, сын Уканы, вызвал на поединок Вильгрина, сына Поджи. Как говорят, вызвал его за обиды матери в доме Поджи и пал в поединке. Аю тогда чуть глаза не выплакала. А родители, которые прежде не жаловали младшую дочь, совсем одичали. Аю вспоминала крики и ругань Тари — сжималась в комок от одних воспоминаний. Но самым жутким был неистовый, безумный блеск в материнских глазах, когда та собиралась творить над Аю запретный обряд.
Аю умоляла маму не впадать в беззаконие, ползала на коленях, рыдала и плакала — отец помог матери связать дочь, а после влил в рот Аю зачарованное зелье.
Боль воспоминания стала нестерпимой, Аю заметалась по комнате, готовая то ли голову раскроить о стену, то ли бежать на кухню, к старой Ракиму: рыдать в её необъятную грудь, слушать ласковую болтовню, съесть что-нибудь вкусное и помочь с готовкой. Но тут на лежанке из ниоткуда возникла мудрая Вильяра.
— О мудрая! О, горе мне, горе! Зачем, зачем ты сделала для меня это ужасное зеркало?! Зачем приколдовала его к стене, ни снять, ни разбить? Горе! О, горе! Правильно моя мама ненавидела меня и называла выродком! Если бы я согласилась ехать с Гайей, как он уговаривал, я удержала бы его от стычки с Вильгрином. Мой брат остался бы жив, и мама не одичала бы…
Вильяра очутилась рядом, обняла Аю, притянула к себе. Та мимоходом подумала, что грудь у мудрой не такая обширная и мягкая, как у Ракиму, зато жизненной и колдовской силы через край. Вильяра укутала Аю своей аурой, словно тёплым облаком, и что-то запела… От горя, вины Аю совсем перестала соображать. Рыдала, билась, как белянка в силке. Потом слёзы потекли ровным потоком и медленно, очень медленно иссякли.
Аю с Вильярой сидели на лежанке, мудрая обнимала охотницу, гладила её по спине, но больше не пела. Вильяра тихо и вдумчиво заговорила о боли, которая всё ещё грызла Аю изнутри.
— Аю, никто не знает, что случилось бы с тобой и твоим братом, если бы ты последовала за ним. Твой брат прав, что решил уйти от дичающих родителей. Ты ошиблась, беззаветно служа и угождая матери. А ведь у тебя было на выбор ещё немало путей! Остаться в доме, где ты выросла. Явиться на поклон к твоей бабке по матери. Стать подмастерьем златокузнеца, например, в доме Арна: я уверена, ты бы смогла! У каждого пути — своё, неизвестное несбывшееся. Может, счастливое, может, ужасное, никто никогда не узнает, — мудрая помолчала, дав Аю время на удивление: о чём ещё та вовремя не подумала? — И да, Аю, я согласна с тобой. Скорее всего, ты сделала тогда наихудший выбор из возможных. Но твой брат погиб от собственной несдержанности. Ты не обязана была такое предвидеть. И неизвестно, смогла бы ты удержать его от поединка. Точно так же, как ты не в силах была вложить ума своей матери, отвести её от беззакония. Не вини себя в том, что во власти других. И не бери ответственность за других, пока толком не отвечаешь за себя.
Из глаз Аю снова потекли слёзы, но на сердце полегчало: здесь и сейчас охотница верила и доверяла своей мудрой.
— Аю, скажи мне, а почему ты не послала зов мудрому Стире, когда твоя мать решилась на беззаконные чары? Почему не попросила его помощи? Ты ведь знала мудрого Стиру в лицо?
А в самом деле, почему? Родня держится друг друга, это закон. Но тяжкое беззаконие рвёт узы и обязанности послушания, это тоже закон. Аю не просто могла, она должна была позвать на помощь мудрого Стиру, но… Это попросту не пришло ей на ум! Видимо, несчастный Гайя был прав: мать утопила в своём безумии и отца, и Аю. Задолго до тех поганых чар. Дрожа от ужаса, Аю призналась Вильяре:
— Конечно, знала! Мудрый Стира появлялся в доме Ула, где мы жили. Я видела его не однажды. Я плохо владела мысленной речью, но вопль ужаса я смогла бы ему послать. Я должна была позвать мудрого, но даже не подумала. Я совсем глупая, да? Покрывая беззаконницу, я стала с нею заодно?
***
Вильяра погладила Аю по голове и снова запела…
А потому что успокоиться надо обеим! А потому что мудрая с налёта не нашла нужных слов для охотницы! Сколько времени она сама избегала обращаться к наставнику и другим мудрым за помощью? Избегала до последнего, на изнанку выворачивалась, лишь бы справиться собственными силами. Боялась, что, в лучшем случае, будет послана ко щурам, а в худшем, помощь обойдётся слишком дорого — ей или охотникам её клана. Ведь как ни старалась она смотреть в другую сторону, когда Наритьяры брали кого-то в круг, а ощущала больше, чем готова была сознавать.
— Аю, тебя предали самые близкие, и ты растерялась. Это можно назвать слабостью. Но ты не помогала беззаконникам, а в меру сил и разумения пыталась их остановить. Значит, ты — не заодно с ними.
— Мудрая, а почему ты опять плачешь? Ты же, вроде, исцелилась? Или нет?
Вильяра размазала по щеке слезу:
— Да, я исцелилась. А плáчу — потому что я тоже бывала в твоей шкуре, о милая Аю. Меня предавали, подставляли, дурили… Больно, унизительно, досадно. Иногда страшно до потери разуменя. Но мы с тобою молодцы! Мы пережили все эти беды!
Хотела добавить, мол, и тех, кто нам беды приносил. Но, строго говоря, последний Вильярин бедоносец — Нимрин — жив, и мудрая совершенно не желает его поскорее пережить. А что касается Аю, вряд ли та обрадуется напоминанию о своём сиротстве.
— Да, пережили, — кивнула охотница.
Она уже не плакала. Чуть отстранилась от мудрой, смотрела осмыслено, и Вильяра ответила на вопрос, заданный в самом начале.
— А зачем я приколдовала зеркало в стене? Да чтоб ты его не спрятала, как в прошлый раз. Или не разбила. Чтобы нам с мастером Арном не пришлось делать тебе новое. Но если твоё лицо слишком тяготит тебя, ты не обязана глядеться в зеркало с утра до ночи. Ты уже вспомнила самое главное: как тебя зачаровали. И пережила это. С остальным можно уже не так спешить. Займись чем-нибудь по дому, проведай свой уголок в мастерских…