Гимназистка. Нечаянное турне (СИ)

— Князя Соболева уже поставили в известность. Он непременно всё решит.
Я откашлялась и вывела в воздухе знак вопроса. Мол, где мои вещи, мне пора уже готовиться к выступлению.
— Филиппа, вы только не переживайте, — вдохновенно сказал Песцов. — Не могут найти ваш чемодан с концертными платьями.
— Хм… — протянула я, в очередной раз порадовавшись, что получила в наследство от мисс Мэннинг такое прекрасное выразительное междометие, знание которого даёт возможность не показывать акцент, зато показывать отношение к происходящему.
Песцов подошёл ко мне и встал за стулом, уставившись в отражение зеркала то ли на меня, то ли на себя.
— Мы непременно решим возникшую проблему, дорогая.
Свою речь Песцов сопроводил столь выразительным взглядом, что даже самый ненаблюдательный зритель уверился бы в неформальности наших отношений. Канарейкина исключением не стала, она мило порозовела и отвела взгляд в сторону, наверняка думая о развратности иностранцев. Или завидуя оной. Кто там знает, о чём на самом деле она подумала? Я развернулась и недовольно изобразила в воздухе очередной вопросительный знак.
— Возможно, мисс Мэннинг согласится выступить в одном из своих повседневных платьев, — оживилась Канарейкина.
— Это будет неуважением к зрителям, — отбрил Песцов. — Послушайте, сударыня, у вас же наверняка можно купить где-нибудь поблизости вечернее платье подходящего размера?
— То есть вы предлагаете?..
— Разумеется. У нас попросту нет времени, чтобы спокойно ожидать, удастся ли найти вещи мисс Мэннинг или нет. Вы мне покажете магазин и поможете выбрать, — скомандовал он. — Пусть мисс Мэннинг пока готовится. Не будем её беспокоить.
— А вы не думаете, Дмитрий Валерьевич, что она обеспокоится куда больше, если мы купим не то платье?
— Не переживайте, сударыня, я подберу что-нибудь близкое по стилю к её пропавшим вещам.
— Но ведь платье надо будет примерить, — пискнула Канарейкина, которую уже взяли под руку и тащили на выход. — Дмитрий Валерьевич, оно же может не подойти мисс Мэннинг!
— Мы возьмём несколько и неподошедшие вернём в магазин, — отмахнулся он, вытаскивая намеченную жертву из гримёрки. — Думаю, нам, как княжеским гостям, не откажут в такой малости, иначе это будет неуважением к Его Светлости.
— А платить кто будет? — почти сдалась Канарейкина.
— Я, — после короткой заминки грустно ответил Песцов. Наверное, посчитал, что не стоит беспокоить Соболева из-за неприятностей, которые сам же устроил. Ибо если местный князь выяснит, куда делись мои наряды, у него непременно возникнут дополнительные вопросы. А если ему ещё пришлось бы оплачивать наши развлечения, думаю, он был бы безжалостен к нарушителям.
Гримёрка опустела, и я сосредоточилась на изменении иллюзии под сценический грим. Получилось несколько вызывающе для стоящего рядом, но кому на меня любоваться на сцене? А вот зрителям будет казаться в самый раз: если уменьшить интенсивность, из зала не смогут разглядеть у меня ни глаз, ни рта. Из задних рядах точно. Потом я поковырялась в принесённых Канарейкиной коробочках, чтобы создать впечатление, что ими пользовались. Отвлекло меня от столь серьёзного действия деликатное покашливание у самого плеча. От испуга я чуть не завизжала, а уж развернулась со скоростью, более подходящей для боевого мага в полной готовности, чем для безобидной певицы. И тем не менее за спиной никого не увидела. Вот совершенно. Впору было бы грешить на расшалившиеся нервы, но покашливание раздалось опять, после чего невидимка пробасил:
— Вы уж не обессудьте, госпожа магичка, что напужал. Не хотел я.
— Вы где? — выпалила я прежде, чем вспомнила, что сейчас я мисс Мэннинг, а значит, русского языка знать не знаю.
— Так вот же, — удивлённо ответили мне.
И только тут я заметила присевшего на краешек стола крошечного человечка с короткой, но окладистой бородой, в которой пробивающиеся серебряные пряди выглядели скорее украшением, чем признаком старости.
— Вы кто?
— Так это, домовой я, — смущённо пояснил он. — Нечто не узнали?
 
— Я домовых раньше не видела, или этого не помню.
Чтобы никто, случайно проходящий мимо, не решил, что у приезжей певицы нелады с головой, раз разговаривает с собой, да ещё по-русски, я поставила полог тишины и принялась с интересом рассматривать визитёра. Если бы не размеры, его можно было бы принять за обычного мужика, которых пруд пруди на улицах городов. Только очень бедного. Пожалуй, седина была единственным украшением этого домового. Одежда старая, латаная-перелатаная. Обувка удерживалась на ноге только чудом. Кепка, которую он мял в руках, тоже была потёртая.
— То есть своего домового у вас нет? — внезапно оживился мой собеседник.
— Откуда? — невольно хихикнула я. — У меня и дома-то нет.
— Будет, — уверенно сказал домовой. — Вот чую, будет у вас дом, большой и хороший.
— Спасибо.
Разговор забавлял, но вряд ли визитёр заявился, чтобы уверить, что все мои приключения закончатся хорошо и я буду спокойно жить-поживать в собственном доме. И хотя он не торопился переходить к делу, ему точно что-то было от меня нужно. Вдруг он ревнитель традиций и сейчас заявит о недопустимости певческой аферы в здании, за которое отвечает?
— А вы местный домовой? — осторожно уточнила я. — Театральный? И вам не нравится то, что мы задумали с господином Песцовым?
— Что вы, госпожа магичка, какое мне дело до театра?
— У вас дело ко мне? Тогда говорите. Боюсь, долго мне в одиночестве не дадут пробыть. — Я улыбнулась чуть виновато. — Угостила бы вас чем-нибудь, но у меня ничего нет, к моему величайшему сожалению.
Конечно, на столике стоял графин с подозрительной коричневой жидкостью, но я и сама не стала бы её пить, а уж угощать кого-то — тем паче.
— Мефодий Всеславович я. За желание попотчевать спасибо, да только не за тем я пришёл.
— Елизавета Дмитриевна, — почему-то показалось правильным назвать настоящее имя, как и ранее — предложить угощение. — Пока вам не за что меня благодарить.
Я подумала и развеяла иллюзию. Коли он мне показался, то и мне негоже скрывать своё настоящее лицо.
— И за доверие спасибо, — серьёзно сказал Мефодий Всеславович, — да только зря вы абы кому себя настоящую показываете. Не дело это.
— Абы кому я себя настоящую и не показываю, да только похоже, что разговор наш будет таким, где маски неуместны.
Домовой хмыкнул одобрительно.
— Правы вы, Елизавета Дмитриевна. Хочу к вам попроситься.
— Ко мне? Куда?
— Так домовым же. Вашим семейным буду.
— Но у меня не то что семьи, даже дома нет, — опешила я. — Никакого. А вы, вы же где-то живёте?
— Горностаевский я, — жалостливо шмыгнул он носом-картошкой. — Токмо семьи уже нет, дом теперь Соболевых, а глава рода неугоден Велесу. Святилище стало недоступным. Нет мне там жизни. Помираю я. А вас Велес недавно коснулся. Вот я вас и приметил, когда вы чемодан сжигали. Вы не подумайте, Елизавета Дмитриевна, я никому ничего не скажу. Я много умею, не пожалеете, если возьмёте.
— Мефодий Всеславович, но куда же мне вас брать? — ошарашенно спросила я. — Дома-то нет и не предвидится. Неужели вам не к кому больше обратиться?
— Дом — дело наживное, — сурово ответил он. — Будет домовой, будет и дом. А уйти абы к кому я не могу, против Велеса это. И просить кого-то могу только раз в сто лет. Да и не во всяком месте с просьбой могу обращаться. Так что если откажете, всё, долго мне не прожить.
Это был запрещённый приём.
— А без дома вы долго проживёте?
— Была бы хозяйка, а дом, что, пока и временный подойдёт, — оживился он. — Вы не думайте, Елизавета Дмитриевна, мне много не надо. Спасите меня от Соболева.
 
— Кто бы меня саму от Соболева спас, — проворчала я. — И от Волкова тоже. За мной кто только не охотится.
— Я и глаза отвести, если надо, смогу. Ненадолго, конечно, но всё же.
Но не в моём положении обзаводиться домочадцами, да вправе ли я тащить его за собой в неизвестность?