Истории замка Айюэбао

Время было позднее, и он в нерешительности застыл перед зелёной дверью. Когда он уже собрался уйти, дверь отворилась, и учительница Синмэй, обутая в высокие сапоги, сразу же заметила его.
— Время позднее, я просто мимо проходил.
— Ничего не позднее, я как раз хотела выйти проветриться, я привыкла каждый вечер гулять. — Она подбоченилась. — Давай-ка вместе пройдёмся.
Синмэй зашагала вперёд размашистым, далеко не прогулочным шагом, обогнав его и вскоре выйдя за пределы школьной территории. Они вошли на бывшую школьную ферму, которая теперь представляла собой поле с редкими стеблями кукурузы. Баоцэ удивлялся: неужели ей не страшно одной по ночам ходить по таким местам? В этот момент она заговорила:
— Наверное, это у меня привычка ещё со времён войны, на ночь обязательно нужно погулять.
Баоцэ изумился: когда она успела побывать на войне, в её-то возрасте? Она зажгла сигарету и глубоко затянулась, затем присела на грядку и поманила рукой Баоцэ:
— Садись рядышком с учителем.
Баоцэ пришлось придвинуться. Она приобняла его и похлопала по плечу:
— Хороший, хороший мальчик. Знай, что все твои невзгоды закончились.
— Я… не понимаю.
Она неспешно выдохнула струю дыма в его сторону, уставилась на него сквозь тьму и, разглядев наконец его лицо, резко отшвырнула бычок и обеими руками схватила Баоцэ за уши. Тот попытался вырваться, но она всё крепче сжимала его голову, глаза её были совсем близко, она внимательно смотрела в его лицо, выдыхая сигаретный дым. Баоцэ закашлялся, а она захохотала. Он поднялся и зашагал прочь. Из-за его спины раздался окрик:
— А ну вернись!
4
Он хотел уйти, но вновь вернулся, пошатываясь, и сел рядом с ней. Голова кружилась: сегодня он перебрал. Когда она тронула его за руку, та бессильно заколыхалась в воздухе. Женщина потянула его, и его тело показалось невесомым. Впервые в жизни напившись, он встретил такую женщину — уверенную и невозмутимую, готовую к его приходу, пребывавшую в радостном настроении. Она шутила с ним, а глаза её лучились тёплым нежным светом, как глаза дикого зверя. Он убедился, что только у горных диких зверей бывает такой взгляд: это существа, совершенно не опасные для человека. Тем не менее его сердце забилось чаще, потому что от женщины исходил специфический аромат, напомнивший ему запах пёстрой коровки. Все органы словно склеились внутри, как будто погрязли в тине. У него уже не было сил убегать, а она тянула и подталкивала его. Ему казалось, радость и веселье в ней сменились гневом, движения стали грубыми и резкими; она расстегнула на нём одежду, оценила его худощавое телосложение, постучала пальцем по рёбрам, приложила ухо и стала прислушиваться, затем разочарованно поморщила губы. После всех этих приставаний её лицо неожиданно оказалось вплотную к его лицу, и она прокричала:
— Дурак!
Той осенней ночью он и вправду рядом с ней превратился в глупца. Кукуруза ещё не созрела, по полю гулял прохладный ветер, от дуновений которого из глаз у него полились слёзы.
— Ты плачешь от радости или от горя? — спросила Синмэй. — Если от горя, то ты ещё глупее, чем я думала.
Ни тогда, ни потом Баоцэ так и не понял, что она хотела этим сказать. Он прочёл множество книг и исходил множество дорог, но так и не понял того, что она говорила ему в ту ночь. Ему было и радостно, и больно, вдобавок к этому он испытывал чувство опустошённости и страха, а ещё — безграничное чувство стыда. В тот момент он, невзирая ни на что, полностью подчинялся ей, ничего не понимая, не имея за плечами ни малейшего опыта. Она же, привыкшая к роли учителя и образца, поучала и направляла его, выдыхая горячий воздух на его пылающие щёки. Он рыдал, прильнув к её груди, он отыскал самую надёжную и самую пышную грудь на свете, упругую и крепкую, как зрелый финик. Спустя долгое время она наконец поднялась, села и, обхватив его голову, его мокрое от слёз лицо, прошептала:
 
— Сказать по правде, я с трудом дождалась тебя.
Баоцэ вздрогнул, напуганный грохотом, прозвучавшим в его собственной груди. То, что она сказала, он как будто не понял. Он с трудом подбирал слова, но их было далеко не достаточно, чтобы выразить сложные чувства. Сделав над собой усилие, он взял себя в руки и наконец ясно и чётко произнёс:
— Я больше всего на свете благодарен учителю. Но я не хочу, я боюсь, я никогда этого не делал, учитель.
Синмэй уставилась на него широко открытыми глазами, протянула руку и положила её ему на грудь:
— Рано или поздно это надо испытать. И сегодня ты, можно сказать, нашёл нужного человека.
Баоцэ хотелось принять её поддержку, но он не мог набраться смелости. Синмэй, немного успокоившись, снова стала напирать. Она понюхала его волосы на макушке:
— Пахнешь как ягнёночек.
Его лицо вновь стало влажным от её прерывистого дыхания. Слёзы Баоцэ текли по лицу и попадали в ложбинку на её груди; он громко засопел и принялся яростно тереть себе глаза. Он испугался, что своими руками, наливающимися силой, он поранит её, боязливо отдёрнул руки, но тут же оказался в цепких объятиях ещё более сильных рук. Она постанывала и радостно вскрикивала, протяжно вздыхая:
— Наконец-то я тебя дождалась!
Затем последовало долгое молчание, словно двое хотели раствориться в ночной темноте.
Следующие два дня Баоцэ в одиночестве отдыхал в каменной хижине, плотно закрыв дверь и окна. Приходил староста, приходили односельчане, стучались, но так и не достучались. В эти два дня он ел очень мало, сконцентрировав всё внимание на собственной душе, раздумывая и переосмысляя прошлое, желая пробудиться от растерянности и страха. Он не переставая раздумывал о том, что и почему с ним происходило, что будет дальше, но так ничего и не придумал. Однако он глубоко осознавал, что его жизнь начинается с чистого листа, и теперь всё будет иначе, чем прежде. Была всё та же маленькая комнатушка, только учитель сменился учительницей. Неужели такова воля неба? Если это так, то противиться ей бессмысленно. Он не знал, поздравлять себя или винить себя за это, но, как бы то ни было, на душе стало легко, словно с плеч свалился камень весом в тысячу цзиней[16]. Он снова вспомнил Саньдаоган: там его ждёт столько дел! Пора уходить. Он не мешкая разыскал старосту и сообщил о предстоящем отъезде.
— Когда переселишься сюда насовсем? — спросил староста.
— Ну я… переселюсь, — уклончиво ответил Баоцэ.
— Ты ведь наш.
— Да, я помню.
Закинув за спину рюкзак, Баоцэ пошёл прочь из деревни. Пройдя уже более сотни метров, он вдруг вспомнил ту дикую цедрелу, под которой так любила стоять бабушка.
Цедрела разрослась и стала ещё пышнее. Сейчас, глубокой осенью, старое дерево хранило молчание. Баоцэ приник к стволу и стоял так какое-то время, а когда поднял глаза, увидел школьные здания, залитые солнечным светом. Его сердце сжалось, он стиснул зубы. «Точно, надо попрощаться с учительницей и взять с собой несколько книжек». Он взошёл на террасу. Как только он остановился у зелёной двери, та открылась. В щель просунулась грубая рука и, словно когти коршуна, вцепилась в него и втащила внутрь. Дверь с грохотом захлопнулась. Баоцэ стоял как вкопанный.
— Значит, уезжать собрался?
— Я пришёл попрощаться.
Синмэй всем своим видом выражала недовольство. Баоцэ, словно впервые рассмотрев её лицо, обратил внимание на то, какой ясный и соблазнительный у неё взгляд, какой он кокетливый, хотя кокетливость эта и глубоко скрытая. Губы тёмно-пурпурного цвета — возможно, из-за злоупотребления сигаретами. Эти губы были чуть приоткрыты, слегка обнажая потемневшие от табачного дыма зубы. Положив левую руку себе на поясницу, она активно помахивала правой:
— Ну что ж, ступай скорее, раньше уйдёшь — раньше вернёшься.
Баоцэ хотел было задержаться ненадолго, но она настойчиво его выпроваживала, и ему ничего не оставалось, кроме как уйти. Удаляясь от её дома, он услышал, как она прокричала ему вслед: