Град на краю (СИ)
Женщина фыркнула, но к удивлению Лу не стала спорить.
— Ксения, через шесть часов я зайду, — сказала она, собирая бумаги в портфель и направившись к лифту.
Лу слушала, как шипит и ругается Ксения. Сейчас Лу простила подруге всё, даже Рыжего. У неё самой не хватало духа спорить с руководителями Верхних, а вот Ксю не боялась.
— Не переживай, спасатели говорили, что подготовят для них другое убежище, — сказала Лу, чтобы успокоить подругу.
— Ты веришь? Не будет этого, они тут навсегда, — сказала Ксю с тоской. Она помолчала минуту и добавила. — Верхние предложили закрыть Геофронт,
Лу с ужасом посмотрела на нее.
— Говорят, система дождя потребляет четыре процента энергии. Говорят, для экономии нужно отключить.
— Но ведь тут ивы и хвоя для лекарств!
— Предлагают растить в теплицах, как всё остальное.
Лу покачала головой.
— Не смогут, — сказала она, — отстоим.
Ксения сжала губы и вздохнула.
— Они хотят сделать тут парк для прогулок. И футбольное поле.
Лу с удивлением посмотрела на неё.
— Так у них же есть зал! Волейбольный, да ещё и отдельный теннисный зал.
— Теперь хотят футбольное поле.
Ксения отвернулась и скрылась в темноте туннеля. Лу молчала, глядя на единственный кусочек леса в Институте. В голове роились мысли, и впервые она решила, что сделает всё, чтобы это не произошло.
* * *
Наблюдать за затуханием мира было пугающе, но очень интересно.
Первые месяцы она не могла оторваться от новостей, пересматривая каждое видео из Америки, где облака пепла накрыли города около Йеллостоуна. Она с ужасом смотрела видео из домов, где пепел доходил до крыш, или из высоких домов, вокруг которых была пепельная пустыня, с редкими торчащими зданиями. Через несколько недель после извержения Интернет стал ужасающе медленным, в соцсетях нельзя было посмотреть видео, и остались только фотографии.
Источником новостей оставался только телевизор с раздражающе спокойными репортажами. О надвигающейся Зиме рассказывали как о чем-то обыденном. Утепляйте окна, утепляйте стены, запасайте теплую одежду… Люди спешно подключали кабельное телевидение — обычные телевизионные антенны стали бесполезными. По слухам, вулканическая пыль блокировала сигналы со спутников.
По государственным каналам было много сюжетов про заготовку урожая, тот был огромен, и без экспорта должно было хватить на несколько лет. Вместе с Интернетом исчезли газеты и, почему-то, туалетная бумага. Люди начали собираться на площадях и улицах, и в городе появились военные, был введён комендантский час и запрет собраний, и всё, что оставалось людям, это сидеть перед телевизорами.
В Соликамске, где она жила, ещё не было видно признаков надвигающейся катастрофы. Она жила в десяти минутах от Института, на съёмной квартире, так и не найдя в себе сил сказать хозяйке, что их ждёт. Она не очень переживала за родителей — те жили в нефтяной столице Сибири, и Грей убедил её, что у них всё будет хорошо.
Потом небо стало темнеть. Чистоту небосвода начали прорезать длинные серые полосы, и с каждым днём их становилось всё больше.
В городе стало тесно от чужаков, которых привозили автобусами. Старые пятиэтажки в городе старательно утеплялись, на окна ставились ставни или навешивался наружный стеклопакет. Она слышала, что городскую котельную перестраивали, добавляя огромный топливный парк. Все заброшенные дома в городе реконструировались, наполняясь беженцами. В Соликамске стало очень много людей, который говорили на разных языках. Она встречала людей, предки которых уехали ещё до революции 1917 года, но которые сейчас возвращались в Россию, убегая от пепла. Многие даже не говорили по-русски, но власти почему-то принимали всех.
Лу каждый день ездила на служебном автобусе в Институт. Для неё не было работы, но это было куда интереснее, чем сидеть дома. Она видела грузовики, которые непрерывно въезжали через ворота, разгружая запасы на нижние уровни Института. На собрании сотрудников им сообщили, что они должны быть готовы провести под землей до трех лет, вот только запасы были на куда больший период, и это пугало.
К сентябрю небо стало серым, в воздухе непрерывно висела дымка. Красивыми были лишь закаты, жёлтое, дрожащее солнце с трудом пробивалось сквозь пыльную завесу. Люди уже не открывали окна, стоило открыть и через минуту на каждой открытой поверхности была пыль. Трава стала серой, листья опали раньше обычного и теперь деревья стали мрачными остовами в серых пейзажах. Даже река превратилась в медленный поток грязи.
Стало сложно дышать, люди выходили на улицу только в масках. В один из дней Лу собиралась на работу, как в дверь постучали, на пороге была фигура в маске и защитном костюме.
— Фёдорова Луиза? Десять минут на сборы. Эвакуация.
Лу кивнула. Она была готова давно. Она привычно попрощалась с хозяйкой квартиры, взяла две сумки с вещами. Бледные, взволнованные сотрудники садились в желтые автобусы. Те выстроились на улице, под охраной нескольких военных машин. Их никто не провожал, на улицах не было прохожих. Лишь один раз она увидела, как закутанных по самые глаза в костюмы детишек колонной ведут в школу, да на перекрёстках, укутанные от пыли военные, слепо смотрели сквозь маски.
Автобусы въехали на территорию, остановившись у главного туннеля Института. После поездки автобусы потеряли желтый цвет. Автобусы оставили их и направились в сторону города. По ограждению со знаком электричества бежали молнии, на проволоке налипли хлопья пепла. Лу оглянулась в сторону жёлтого солнца. Внутри комом ворочалась тревога.
Огромные ворота с воем сирены распахнулись, и они прошли длинным туннелем, тут была ещё пара ворот. Военный в маске помахал, оставшись в тоннеле, сотрудники зашли внутрь, и ворота с чавкающим звуком закрылись. Через камеры она видела, что военный проверил щит управления, заблокировал его и скрылся в темноте туннеля. Через минуту горящий красным индикатор открытой наружней двери мигнул зеленым и погас.
Люди собрались в холле, где горели лампы и вентиляторы всасывали принесенную пыль. Молча они разделись, убрали верхнюю одежду в контейнеры для стирки и достали из полиэтиленовых пакетов чистые комбинезоны. Могучие вентиляторы всосали пыль и запахи, и Лу почувствовала запал пластика и металла.
— Вот что, друзья, — сказал Михаил Петрович, директор Института, — давайте устраиваться. С этого дня считаем, что работа по сохранению биосферы нашей планеты началась.
— На сколько мы тут заперты? — спросил кто-то в толпе.
— Два года, — сказал он медленно, — может и больше.
Лу думала, что директор врёт, но только зачем? Информация не вызвала ни волнения, ни разговоров. Люди разбрелись по Верхнему этажу Института. Их одежда и прошлая жизнь осталось наверху. Лу зашла в свою комнату и, не раздеваясь, легла на жёсткую койку. У неё ещё не было друзей среди сотрудников, так что в комнате она была одна. Она лежала в темноте, чувствуя себя очень одинокой.
* * *
Шли однообразные дни под землёй.
Лу была интерном в госпитале Института, но по правде, работы для неё не было. Её начальником был Грей, пятидесятилетний разведённый реаниматолог, который взял её на интернатуру, а потом предложивший работать на Институт.
Она проводила всё время в радиорубке у Рыжего. Эфир был полон сообщений, радио оставалось самым надёжным методом связи. Насколько она понимала, наверху всё было плохо, но не ужасно. В городах было тепло, была и электроэнергия. Страна продолжала добывать газ и нефть, работали электростанции и железная дорога.
Большей частью эфир наполняли служебные переговоры между городами. Очень много было нудных запросов и отчетов спасателей, в их ведении были лагеря эвакуированных, и они запрашивали продовольствие и топливо. Часто она слышала военных, когда спасаемые не хотели мириться с порядками спасателей и захватывали власть.
Кроме радио, другой информации с Большой Земли у них не было. Она не видела, что было на поверхности. Камеры показывали только территорию около Института и большей частью они были залеплены пеплом. Датчики показывали падение температуры. В конце сентября она упала до нуля, к октябрю ночью доходило до минус двадцати. Эфир наполнился криками о помощи.