Моя лучшая студентка (СИ)

— Вот и отлично. Вы такая классная пара! Думаю пригласить вас на нашу с Максом свадьбу.
Боже правый, сил нет слушать это все! Я верю Максиму, но слова Прохоровой все же задевают меня, заставляя начать сомневаться.
— А когда у вас свадьба?
— Ну, мы еще не обговаривали дату, но я планирую на август. По мне идеальное время. Еще не холодно, но уже и жары такой нет. Я же не хочу, чтобы макияж потек в самый неподходящий момент!
Ева Андреевна заливается звонким смехом, и я через силу выдавливаю из себя улыбку. Находиться здесь больше нет никакого желания. Но я ведь сама согласилась на эту работу… Как и обещала моя новоиспеченная работодательница, заканчиваем поздно. Когда возвращаюсь домой, Димки еще нет. И где он шастает до полуночи? Набираю его номер, но абонент недоступен. Против воли в голову лезут нехорошие мысли… Собираюсь позвонить Лере, но тут же бросаю эту идею. Не стоит ее волновать, может, Димка просто засиделся с группой, суббота ведь… Умом понимаю, а успокоиться не могу. Входная дверь хлопает только в половине второго. Все это время уснуть мне так и не удается. Подскакиваю с постели, собираясь устроить моему «постояльцу» грандиозную взбучку.
— Димка, черт бы тебя побрал! — ору, едва выбегая в коридор. — Ты почему не предупредил?!
Денисов же в это время стоит, подпирая собой стену.
— Тише, мышонок, не буянь, — заплетающимся языком произносит он, скидывая обувь и на удивление бодрой походкой шествуя на кухню, где залпом осушает стакан воды.
— Что значит не буянь? Прихожу, а тебя нет, телефон отключен. Что я должна думать?
Усмехаясь, подходит ко мне. Притягивает за талию, крепко прижимая к своему телу. Утыкаюсь носом в его футболку, вдыхая запах сигаретного дыма и тмина. Это на удивление немного успокаивает меня. Ладно, не муж же он мне в самом деле. Но мог бы и побеспокоиться немного о моих чувствах.
— Что я взрослый мальчик и иногда могу затусить с друзьями, — выдыхает мне в макушку, припечатывая поцелуем. — А ты, стало быть, беспокоилась обо мне?
Отстраняется, пытливо глядя своими черными, как бездна, глазами.
— Конечно беспокоилась, ты же мой друг.
Игривый взгляд мгновенно угасает, и теперь в его глазах явная, нескрываемая мука, от которой у меня сердце начинает щемить.
— Неправильный ответ, мышонок, — шепчет, прикрывая глаза, и упираясь лбом в мой лоб. Он такой горячий, словно у Димки лихорадка. Да что же с ним происходит?
— Дим, тебе плохо?
— Ты даже не представляешь, насколько, мышонок, — опаляет мои губы его горячее дыхание. Слишком поздно на меня снисходит озарение…
— Дим…
Но его настойчивые губы уже впечатываются в мои. Пищу, упираясь в каменную грудь. Нет, только не это! Я не хочу терять его, пожалуйста! Пусть это будет дурным сном! Но эти уверенные руки, скользящие по моему телу — не сон; эти губы, с отчаянным ожесточением сминающие мои губы — не сон; его горячее тело, прижимающееся к моему телу — не сон!
С силой стискиваю губы, но Дима не сдается. Подхватывает под бедра, усаживая на стол. Ахаю от неожиданности, и его язык проскальзывает в мой рот. Наверное, я ужасно глупа. Любая девушка была бы счастлива сейчас на моем месте. Димка — образец настоящего мужчины. Сильный, добрый, смелый, красивый до безумия, но… в моем сердце совсем другой человек… Всхлипываю, ощущая, как по щекам текут горячие слезы. И Димка отпускает меня.
— Зачем? — шепчу дрожащим голосом.
— Люблю.
Одно единственное слово, которое мечтает услышать каждая девушка, сейчас делает меня самым несчастным человеком во вселенной. За что? Господи, за что? Я не хочу терять его!
— Ты ведь все помнил…
— Каждое твое движение, каждый вздох…
— Боже…, - прикрываю лицо ладонями, словно это поможет мне отгородиться от всего происходящего. — Прости меня, если бы я не начала тогда…
— Нет, — прерывает он. — Это давно во мне.
Стоит напротив меня, опустив голову. Такой потерянный… Как же хочется обнять его и убедить, что все будет хорошо. Но ведь не будет, и он понимает это.
— Без шансов?
 
— Прости…
Оживает, делая стремительный шаг ко мне. Хватает за плечи, заставляя посмотреть в эти горящие угольки глаз.
— Я не сдамся!
— Дим…
Неожиданно нежно касается губами моих губ, а затем отпускает. Так резко, что у меня еле получается удержать равновесие.
— Не сдамся, — последнее, что он говорит прежде, чем вылетает из кухни.
— Дима!
Но в ответ мне лишь слышится хлопок входной двери. Господи, ну за что мне все это?
  
Глава 39. Максим
 
Черт побери! И угораздило же меня попасть в пробку! Никифоров там, наверное, уже рвет и мечет! Спешно стучусь, приоткрывая дверь кабинета.
— Ну что же вы, проходите, Максим Алексеевич, я вас давно ожидаю, — с нотками недовольства в голосе произносит Анатолий Матвеевич, отрывая взгляд от письменного стола. Поправив очки на переносице, начинает прожигать меня пристальным взглядом.
— Добрый день, Анатолий Матвеевич, прошу прощение за опоздание, простоял в пробке. Так… вы хотели обсудить что-то по поводу организации учебного процесса?
Если уж и косить под дурачка, так по полной.
— Не совсем, Максим Алексеевич, я хотел обсудить ваши отношения с Ниной, — прямо заявляет он. Приподнимает кустистую бровь и смолкает, выжидающе глядя на меня.
— Что вы имеете в виду? — не сдаюсь я.
— Вы знаете, — с расстановкой произносит замдиректора, не сводя с меня своего тяжелого взгляда. Но и я сдаваться не собираюсь.
— Отнюдь.
— Уважаемый Максим Алексеевич, я никоим образом не лезу в вашу личную жизнь, но хотел бы попросить не переносить ее в стены колледжа.
— Уважаемый Анатолий Матвеевич, — в тон ему отвечаю я. — На данный момент у меня нет с Ниной никаких иных отношений, кроме как отношений в рамках «студент-преподаватель».
— То есть вы и другим студентам назначаете встречи в парке, и приглашаете к себе домой?
Так вот оно что! Птичка уже напела…
— Во-первых, я уже говорил, что встречу в парке я Нине не назначал. А во-вторых, домой ко мне может прийти любой студент, которому необходимы какие-либо дополнительные материалы для подготовки к экзаменам. И если уж на то пошло, Анатолий Матвеевич, насколько я помню, уставом не запрещены романтические отношения между студентом и преподавателем.
— Совершенно верно, Максим Алексеевич, уставом не запрещены, но есть такое понятие, как аморальное поведение, и вот за это уже можно понести ответственность.
— Разве я в чем-то проявил аморальность?
— Послушайте, Максим Алексеевич, — отчего-то тон Никифорова вдруг сделался более мягким. — Я не против ваших отношений с Ниной, прошу лишь о том, чтобы они не стали достоянием общественности. Я не допущу, чтобы кто-либо из преподавательского состава уничтожал моральный облик нашего колледжа.
Сил моих больше нет слушать все эти голословные обвинения!
— Уважаемый Анатолий Матвеевич, между мной и Ниной ничего не было!
— Вот и остальные пусть думают также, — снисходительно улыбается он, и это становится для меня последней каплей.
— Знаете, раз уж мы с вами разговариваем на личные темы, Анатолий Матвеевич, то я бы порекомендовал вам обратить внимание на поведение вашей дочери. Как оказалось, она испытывает некоторый интерес к отдельным преподавателям. Не подумайте, что хочу вас обидеть, ни в коем случае! Но я, как человек приличный, не стал пользоваться ее благосклонностью, а вот другие преподаватели могут и не оказаться таковыми. Уставом ведь не предусмотрено, что отношения между студентами и преподавателями запрещены.
Кажется, я попал в самую точку. Лицо Никифорова стало пунцовым от злости. Нет, конечно, я понимаю мотивы поведения замдиректора и не осуждаю его. Но бестактность мужчины просто вывела меня из себя. Я еще осознать все как следует не успел, а нас двоих уже обвинили во всех смертных грехах! Я ведь даже не прикасался к Нине, а Никифоров так открыто, прямо в лицо заявляет, что я чуть ли с ней не сплю!