Слепая физиология. Удивительная книга про зрение и слух

Когда люди находятся в напряжении, они перестают пользоваться периферическим зрением и больше концентрируются на том, что находится прямо перед ними, по центру[204]. Это позволяет нам сосредоточиться на том, что сейчас важнее всего, но при этом мы теряем общий контекст. Возможно, со слухом происходит то же самое. Если мы будем пытаться уловить каждое слово, мы упустим контекст, а без него нам сложнее понять, о чем идет речь. Друг Райта служит тому примером. Чтение по губам плохо заменяет восприятие речи на слух, поскольку мы можем увидеть только 30 % движений, связанных с речью[205]. В результате человек, читающий по губам, очень часто должен пытаться угадать, о чем идет речь. Здесь нужно улавливать общий контекст, и именно в этом может преуспеть друг Райта, который все время открыт и расслаблен – даже во время конференции. Возможно, большую часть контекста мы воспринимаем подсознательно, и чрезмерное напряжение может нарушить доступ к этой информации, из-за чего нам становится труднее полностью погрузиться в задачу и точнее выполнять движения, видеть общую картину или с легкостью следить за ходом беседы.
С кохлеарным имплантатом речь Зохры значительно улучшилась. До установки имплантата люди редко могли ее понять, и тогда ей приходилось сосредотачиваться на движениях языка и губ, чтобы ясно произносить слова. Но после получения имплантата с ее речью произошла значительная перемена, которую она даже не заметила, пока однажды не забежала в «Старбакс» за чашкой латте. В кофейне было так шумно, что она не могла услышать свой собственный голос, и из-за этого она немного нервничала, когда делала заказ. Тогда она осознала, насколько сильно теперь опирается на звук собственного голоса, чтобы говорить ясно и разборчиво.
Зохра читала всю свою жизнь и учила слова посредством чтения, а не на слух, поэтому некоторые слова она говорила так, как они пишутся, невзирая на реальные особенности произношения. К тому времени, когда я познакомилась с ней, через десять лет после операции, ее речь почти всегда была ясной и разборчивой, хотя и звучала немного необычно. У нее высокий голос с легким придыханием, и она часто говорит в таком ритме – коротко-коротко-коротко-долго. Некоторые люди, которые не знают, что она глуха, слыша ее тембр и интонации, спрашивают ее, не французский ли ее родной язык!
 Глава 15. Разговоры с собой 
Когда у меня еще было косоглазие, я очень хорошо видела все, что находилось прямо передо мной, но периферическое зрение у меня было развито слабо. В результате я преимущественно сосредотачивалась на деталях – и в том числе при решении задач. Мой муж Дэн – моя полная противоположность: он прекрасно видит вдаль и отлично контролирует периферию зрения, но почти не замечает предметы у себя под носом. Пока я занимаюсь повседневными задачами, Дэн всегда планирует наш следующий отпуск или покупку нового дома. Из-за всего этого я задумалась: может ли наш стиль восприятия влиять на наше мышление, а мышление – на восприятие?
Наблюдая за маленькими детьми, великий психолог Лев Выготский задумался о связи между мышлением и языком[206]. В детстве мы решаем задачи, проговаривая их вслух, но к пяти годам этот монолог становится внутренним и превращается во «внутреннюю речь», которая существует только в нашей голове. Поскольку внутренняя речь обращена к нам самим, мы пользуемся сокращениями: например, мы можем выпустить из предложения подлежащее. Со временем эта речь становится такой обрывочной, что ее едва ли можно назвать речью. К этому моменту, как писал Выготский, это уже «мышление чистыми значениями».
Но описание Выготского неприменимо к глухому ребенку. Во младенчестве Зохра не лопотала, да и позднее она не говорила сама с собой. Она очень рано научилась читать, но она не начала мыслить словами, которые пролетали бы перед ее внутренним взором. Даже сегодня она редко когда слышит в своей голове слова.
Зрительная память и воображение влияют на наше мышление, но в то же время они сами сформированы тем, как мы воспринимаем окружающий мир. С ними у Зохры нет проблем, но вот ее слуховая память и воображение развиты слабо. Если снова и снова повторять одну и ту же фразу, Зохра может ее запомнить, но ненадолго. Чтобы натренировать ей слуховую память, Нажма прикрывала рот и произносила некоторую фразу, которую Зохра должна была повторить; после этого Нажма произносила две фразы, потом три – и так далее.
 
У Зохры не сохранилось никаких слуховых воспоминаний с того периода жизни, пока у нее еще не было кохлеарного имплантата, и теперь самые яркие ее слуховые воспоминания касаются очень эмоциональных моментов. Однажды она переходила через дорогу в опасном месте, и Нажма закричала: «Стой!» Зохра до сих пор помнит то событие и может представить себе это «стой!» у себя в голове. Она помнит плач ребенка своей сестры, который она слышала, когда говорила с ней по телефону. Телефонные разговоры она вообще запоминает лучше, чем личные – возможно, потому что в телефонном разговоре она вынуждена полагаться исключительно на слух. Лиам, напротив, из-за своего плохого зрения в детстве развил отличную слуховую память, но его зрительная память и воображение работали куда хуже. Однажды он сказал мне: «Я не держу в голове зрительные образы: как только я отворачиваюсь или смотрю на что-то другое, предыдущая картинка пропадает». Но, как и Нажма с Зохрой, он выработал стратегии для проработки памяти и воображения – например, рисовал картинки того, что недавно видел.
Когда Зохра вспоминает, что ей говорили друзья, она представляет себе, как двигались их губы, и точно так же она читает их сообщения. С другой стороны, когда я вспоминаю разговоры с друзьями и читаю их сообщения, в моей голове возникает слуховой образ: я слышу их слова и свои ответы. Любопытно сравнить опыт Зохры с опытом поэта Дэвида Райта, который потерял слух в семь лет из-за скарлатины[207]. Он сохранил свой «внутренний слух» на всю жизнь. Когда он писал стихи, он все равно слышал их слова и ритм, и своим внутренним слухом он слышал звуки, сопровождающие движения. «Зримое, – писал он, – кажется слышимым».
Врожденная глухота Зохры и ее особое мировосприятие, характерное для нее с рождения, влияет и на то, как она мыслит. В детстве она никогда не слышала слова, и даже сегодня она по-прежнему не мыслит словами. Как же тогда она запомнила мои лекции и так хорошо сдала экзамен? Об этом мы поговорили в 2011 году, выбравшись на обед в китайский ресторанчик в Бостоне. За год до того Зохра окончила Маунт-Хольйоук-Колледж и теперь работала в аудиологической лаборатории Массачусетской больницы заболеваний глаза и уха.
Зохра объяснила, что всегда садилась в аудитории на первый ряд, чтобы хорошо видеть мое лицо. Кроме того, я часто писала и рисовала схемы на доске, и это ей здорово помогало: по сути записи на доске представляли собой опорный конспект занятия. Она тщательно проверяла по учебнику все, что могла пропустить на лекции. Все это помогло ей усвоить содержание моих лекций – их суть, а не сами слова. Лиам сказал мне то же самое, когда мы говорили о том, как он запоминает прочитанное. Он не видит в голове слова на странице (как их вижу я), но запоминает их суть. Все это очень похоже на «мышление чистыми значениями» Выготского.
Однако, если я обдумываю свои лекции – например, по дороге на работу – я слышу в голове свою речь, и кажется, как будто я мыслю полными предложениями. Но если вдуматься, то можно понять, что такая мысленная репетиция лекций – это не то же самое, что мышление в целом. Зачастую мои мысли начинаются со зрительного образа, на котором я заостряю свое внимание словами, и, хотя я люблю поговорить сама с собой, очень часто я мыслю чисто картинками. Однажды во время плавания я пыталась представить себе, как буду переливать что-то из широкой миски в бутылку с узким горлышком, и постепенно в моем сознании начала прорисовываться картинка воронки. В другой раз (тоже во время плавания!) я представляла себе, как работает логарифмическая линейка и как смещение двух шкал относительно друг друга позволяет найти результат сложения логарифмов, заменяющий умножение чисел.