Слепая физиология. Удивительная книга про зрение и слух

Здоровая улитка содержит три тысячи организованных тонотопическим образом внутренних волосковых клеток, стимулирующих слуховые нейроны. В настоящий момент кохлеарный имплантат содержит не больше двадцати двух электродов, и не все их можно использовать одновременно для стимулирования смежных зон улитки. Поскольку соотношение внутренних волосковых клеток к электродам составляет больше, чем сто к одному, неудивительно, что люди с кохлеарными имплантатами различают частоты не так хорошо, как люди с нормальным слухом. Например, они могут не услышать разницу между нотами до и до-диез на фортепиано. Однако поразительно, насколько хорошо человек с кохлеарным имплантатом слышит в целом: многие могут понимать речь, не читая по губам, что позволяет им говорить по телефону, а те, кто получил имплантаты для обоих ушей, могут слышать речь в шумной обстановке и определять, откуда исходит звук. Многие глухие от рождения дети, которые получили имплантат на первом году жизни, хорошо ориентируются в слышащем мире. Совершенно поразительно, насколько эффективен оказывается кохлеарный имплантат – и это является живым свидетельством тому, как гибок и пластичен человеческий мозг.
 Глава 12. Необъяснимое чувство 
Когда Зохре исполнилось восемь лет, слуховой аппарат ей уже не помогал. Она не слышала абсолютно ничего – ни голосов людей, ни шагов, ни моторов машин, ни даже низкого рокочущего белого шума, который раньше она могла воспринимать через слуховой аппарат. К двенадцати годам она уже забыла, что такое слышать, и когда весной 2000 года врачи включили ее кохлеарный имплантат и отправили на него гудок для проверки, она даже не поняла, что слышит звук. Она, конечно, что-то почувствовала – какое-то странное ощущение в голове, жутковатое и неприятное. Зохра знала, что должна услышать гудки, так что когда на ее имплантат отправили второй гудок, и она снова испытала это странное чувство, она подумала, что это, должно быть, и есть слух. Это объясняло и те необычные ощущения, которые она испытала одновременно с тем, как посмотрела на Нажму и аудиолога и увидела, что у них шевелятся губы.
Итак, теперь Зохра слышала – но это был не тот слух, который мы знаем. Это было парадоксальное чувство. Она писала: «Я помню, как шла по улицам Торонто после того, как меня выписали из больницы, и я “слышала”… машины и другие звуки, но я не могла их узнать и не понимала, что они значат. Но я их “слышала”». В похожем ключе Оливер Сакс озаглавил свой рассказ о Верджиле, – «Смотреть и не видеть» – поскольку Верджил обрел зрение, но не понимал, что видит перед собой[175].
Когда Зохра на следующий день включила имплантат, все звуки были для нее «громкими, страшными и неприятными». Ей было очень трудно осмыслить, что именно эти ощущения другие люди считали такими важными для их жизни. Чаще всего мы приглушаем фоновые шумы в своем восприятии, порой даже не осознавая этого, но на Зохру абсолютно все звуки навалились одновременно. Она не хотела носить имплантат, но Нажма, ее кузены и дедушка с бабушкой настояли на том, что она должна попробовать. Через две недели звуки уже не так ее беспокоили, но даже сегодня Зохра иногда отключает имплантат, чтобы не отвлекаться на посторонние шумы. Благодаря своему новоприобретенному слуху она постепенно начала чувствовать более прочную связь с миром и с другими людьми.
Едва ли мы можем представить себе, какими были первые ощущения Зохры после получения кохлеарного имплантата, но мы можем вспомнить наши чувства, когда мы сталкивались с чем-то неожиданным. Например, все мы хоть один раз спускались по лестнице, когда последняя ступенька оказывалась ниже, чем мы рассчитывали, и на мгновение мы теряли под ногами опору. В такие моменты мы словно выпадаем из пространства, из-за этого у нас вдруг начинает учащенно колотиться сердце, перехватывает дыхание, и эти висцеральные реакции продолжаются даже когда мы уже успешно спустились на нужную ступеньку. Я много раз переживала такие моменты дезориентации и испуга, когда училась слаженно использовать оба глаза и воспринимать предметы трехмерными – однако я осваивала качественно новый метод зрения, а не получила зрение впервые в жизни. Если вы впервые на своей памяти начинаете слышать, как это было с Зохрой, то вы почувствуете намного большее смятение и тревогу. Она слышала звуки, которые не имели никакого значения и не вписывались в ее представления о мире.
 
В каком возрасте младенец с нормально развитыми органами чувств начинает отделять звуки от зрительной и тактильной информации? Ведь мы воспринимаем события целиком, а не отдельные изолированные стимулы, причем большая часть событий затрагивает многие сенсорные системы одновременно[176]. Младенец чувствует вкус материнского молока и его запах, ощущает его тепло и густоту; он не видит лица матери, но слышит ее голос. У младенцев, скорее всего, специализация зон головного мозга выражена еще не так ярко, как у взрослых, и поэтому они могут переживать события целиком, не отличая слуховую информацию от зрительной[177]. В книге «Ошибка Декарта» невролог Антонио Дамасио пишет: «Вначале не было прикосновений, зрения, слуха или движения самого по себе, но было ощущение тела, которое прикасалось, видело, слышало или двигалось»[178]. С возрастом мы начинаем не просто видеть внешний мир, но осознавать тот факт, что видим его[179]. Активно исследуя окружающую среду, чаще всего во младенчестве, мы начинаем осознавать и свое восприятие мира, и различные органы и методы, необходимые нам для этого восприятия. Когда врачи впервые включили кохлеарный имплантат Зохры, она не просто обрела слух: она впервые осознала, что слышит.
 Глава 13. Скрежет, грохот и смех 
Когда мы слышим звуки, на самом деле мы слышим события или предметы – то есть то, что вызывает эти звуки. Если ничего не происходит, если мир замер неподвижно, то он становится безмолвным. Пожалуй, эту идею лучше всех сформулировал Джон Халл, который в своей книге «Прикосновение к камню» (Touching the Rock) по своему опыту описывает, каково это – ничего не видеть и ощущать мир в первую очередь через слух: «Но самое странное было то, что это был исключительно мир действия. Каждый звук обозначал некоторое действие. Когда ничего не происходило, стояла тишина: та небольшая часть мира, в которой раньше что-то действовало, теперь умирала, исчезала»[180]. До установки кохлеарного имплантата Зохра знала только о тех событиях, которые она видела: услышать то, что она не видела, было для нее одновременно восхитительно и страшно, как если бы мы вдруг получили способность видеть сквозь стены.
Для Зохры было проще всего изучить те звуки, которые порождались ее собственными действиями. Она толкала стул, и тот скрежетал по полу. Дженнифер Рознер в своей книге «Если в лесу падает дерево» (If a Tree Falls) описывает, как врачи впервые включили кохлеарный имплантат ее дочери[181]. Девочке дали барабан и барабанную палочку: она ударила палочкой в барабан (а кто бы смог удержаться?) и замерла в удивлении. Потом она снова ударила в барабан – и рассмеялась. Это была прекрасная идея для первого знакомства с кохлеарным имплантатом – предложить ребенку какое-нибудь действие, чтобы он знал, что именно вызвало звук и откуда он происходит. Интуитивно мы уже давно освоили этот прием: мы даем младенцам погремушки, которые служат именно для этой цели.
В машине Зохра поначалу не могла отличить голос человека от урчания мотора: ей казалось, что это все один звук. И действительно: звуковые волны и от мотора машины, и от человека попадали на ее кохлеарный имплантат одновременно. Зохра описала мне это следующим образом: «Сегодня я ехала в лифте с мамой, и меня поразило, что я чувствую одновременно два запаха – духи и сигаретный дым. Я легко могла отделить один запах от другого или сосредоточиться только на одном. Они были совершенно разными. И я сказала маме – со слухом я так не могу. Все звуки смешивались в один, и их было очень трудно разделить на части, на слои».