Хвост, плавники, чешуя – вот мои документы! (СИ)

После у нас с русалкой состоялся разговор по душам. Услышал от нее похожую историю. Ее чуть не сварили гоблины. Она смеялась, как и я, не знал, что могу не только русалкам головы рубить, но и смеяться. Уснул быстро, даже не беспокоясь о том, что она меня убьет или попытается. Утром встал раньше, сготовил завтрак, на запах еды проснулись девушка и дракон. Мальчик теребил меня за верхний халат, спрашивая:
— А ты точно не мой папа?
— Точно, — ответила за меня Тассия.
Позавтракали, девушка восхитилась моей готовкой, что я будучи главой умею готовить. А я не всегда был главой, жил с матерью и отцом. Обязанности делили поровну. Так что я могу многое. В отличие от некоторых тритонов, типа стража города, считающих себя белоручками. Я неудачно повернулся. От резкого поворота слышался треск. Думал, все прошло. Но нет. ушел на кровать, надо отдохнуть, а Тассия намыла посуду, собираясь уходить на работу. Удивился Кешин, когда я не собирался уходить, оставаясь дома на кровати. Спросил у девушки:
— Мам, а дядя Урсул? Его дома оставим?
— Ему нужен отдых, — сказала девушка сыну, — а мы пока с тобой к Марите пойдем, тетушке помогать. У меня вечером концерт, а днем работа, ее никто не отменял, — услышал концерт, захотелось узнать, кем она работает и где, чтобы послушать концерт и узнать, как в этом участвует она.
— А кем ты работаешь?
— Днем помогаю на кухне, в зале трактира, а вечером пою, — сказала и поймала мой удивленный взгляд, — что-то не так? — все не так. Это ж надо так попасть! Не просто русалка, а одиночка, всеми родами хвостатых гонимая, презираемая, за своеобразное питание и пристрастия, а еще магию.
— Ты — мурена? — девушка в шоке от такого вопроса, но я не дождавшись ответа сказал еще одно: — раз ты мурена, то почему разговариваешь? Вы же немые! — доказано, кроме пения они не издают звуков. Голос их только для этого, на другое не настроен. Девушка посмотрела на меня и сняла с шеи ракушку, едва заметную, не знал бы что это артефакт, не сними она его. Тассия продемонстрировала свою немоту, говорит, но голос не дрожит, — говорящий артефакт, — и рассмеялся, — где такой достала, — а потом добавил, — это не важно, — важно то, что со мной произошло.
— А что важно? — спросила, надев артефакт обратно.
— То, что меня спасла не просто русалка, а мурена, — смех и треск ребер, снова забыл чем мне грозит резкая смена положения и напряжение, — зараза! И смех и слезы! — а ведь и смешно и больно одновременно. Смешно от ситуации, а больно от сломанных ребер. Но она не понимала, почему я так реагирую.
— Не пойму, над чем ты смеешься? Ну, мурена и дальше что?
— Как ты не поймешь? Твой народ и у русалок не в почете, считают ваших падальщиками, — девушка не отрицала, — и наши твоих сородичей не переносят, вы все-таки русалки и не важно, что одиночки. Вы с хвостом и плавниками, а значит враги. Так понятно? — спросил у нее, она ответила:
— Вполне, — сказала я, — только мне плевать на разборки за территорию, — показала на квартиру и попросила, — не уходи из дома, — добавила, — а то столкнешься со стражами, и мало того, познакомишься с Сальмиром, — тут же скривился, — именно, поэтому сиди дома и отдыхай, как лекарь рекомендовал.
— Как скажешь, — пообещал я, но все-таки задумал иное. Как сказала Тассия, концерт вечером. Значит, к вечеру отлежусь и попробую дойти до ее трактира. Благо запах ее я запомнил и след приведет меня к ней.
Вечером, понимая, что силы ко мне ненадолго вернулись, встал и пошел по ее остаточной ауре. Запах мурены она скрывает, помогает ей в этом драконий ребенок, и еще артефакт. У него есть такое свойство, защищать владельца. Но я шел по запаху дракона. И пришел к трактиру «Мурена». Название говорило о том, что тут есть мурена и не важно кто она, есть и все тут. Зашел в трактир и увидел небольшую сцену. Уже во всю готовилось представление, музыкант настраивал инструмент, подавальщица принимали заказы, гости рассаживались по местам. И тут случились две вещи. Первая — на сцену вышла Тассия, ее я бы не узнал, как она преобразилась. Шелковое платье фиолетового цвета, лишь черные рукава и веер в руке. Легкое, воздушное, с разлетающимся подолом, росписью пионов на подоле. Волосы она оставила как есть, распущенными, лишь украсила их бусинами и заколкой-бабочкой. Вторая — в трактир на выступление пришел тритон. Увидел меня, как и Сия, с возгласом:
 
— Урсул!
— А что, Урсул? Я хочу послушать твое пение! — и на нее смотрели не только мы с тритоном, но и все гости, так как начался ее обещанный концерт. Пока мы слушали пение, все было тихо и спокойно. Девушка спела две песни, ушла отдохнуть, но тритон просит ее выйти и все объяснить, она вышла и начинается:
— Тассия! — рычит тритон, — ты скрыла от меня раненого осьминога! — тычет в меня пальцем, — Как ты могла?
— Могла! — сказала девушка, — не хотела вот именно этой ситуации, — показала на нашу перепалку, и взгляды с желание друг друга прикончить, — вас же хлебом не корми дай повоевать! Вот и воюйте себе на здоровье, но не в трактире! — сказала она, — а вон, за дверью, — показала на дверь. При этом руки в боки и взгляд, требовательный и говорящий о том, что будет, устрой мы выяснение отношений в трактире.
— Да кому он нужен? — спросил тритон, показывая на меня, — раненый глава Чернильного клана, живущий в доме русалки-мурены! — насмехался надо мной тритон, — кто узнает — засмеет! — задел за живое, и я ответил:
— Как и тебя, — сказал тритону, и понял, что это было лишним. Сказал, не подумав. Тассия сняла разговорный артефакт и показала всем видом, что разговаривать с нами она не намерена. Ей выступать пора. А я смотрел в след девушке и рассуждал в слух: — зря я это сказал, — и тритон со мной согласился:
— Да, это было лишним, — я ушел к себе за стол, заказал еще еды, ждал пения девушки, и она вышла. На ее глазах слезы, а песня так и просит прижать ее к себе, но я не могу, пока она на сцене. Мы ее обидели. Друг друга поливали грязью, а вышло что ее. Ведь мурена спасла мне жизнь, приютила у себя, а тритон ее принимает и не воротит нос, как остальные сородичи. Вот и получилась девушка крайней.
— Задели мурену за живое, — сказал над ухом знакомый голос. Принадлежал Шиору, морскому дракону, — она не такая как все ее сородичи. Не знаю почему, но она отличается поведением, словно из других мест или другого воспитания, — как и я слушал ее пение, — а ее голос ворошит в душе прошлое.
— Как и у меня, — сказал дракону.
— Каким ветром, Шиор? — спросил тритон.
— На счет детей пропавших, — принес документы и сводки. Чтоб меня, там не только тритоны, змеи и драконы, там и наши дети. Дракон смотрел на девушку и говорил, словно был не здесь, а где-то в другом месте: — по всем континентам пропадают дети. Просто встают и уходят и их не находят, даже следов нет, словно растворились. Не похоже на ритуалы, проклятия или простые призывы, от любого из перечисленных вариантов остаются остаточные следы, магические всполохи. А тут чисто. Словно и не было ничего.
— С чем это может быть связано? — задумался я.
— Если бы мы знали, — читал сводки тритон, а я предложил:
— Поднимите старые записи, может, такое было лет триста, пятьсот назад, — тут же подумал, если бы такое было при драконе, он бы сказал, но тут я промахнулся, ведь он был в затворничестве, поэтому не в курсе, но обещал:
— Посмотрю архивы, если что найду, сообщу, — прошел к выходу и посмотрев на сцену, кивнул мурене головой, та улыбнувшись кивнула в ответ. А мы смотрели и ждали конца ее выступления. И когда песня закончилась, подошли и повинились:
— Сия, — сказал первым тритон, — я лишнего сказал, не подумал. Хотел этому насолить, посмеяться над ним, а сделал больно тебе, — и тут же вставил свои слова я:
— Как и я. Смеялся над ним, а задел тебя. Я тебе жизнью обязан, а такое наговорил, — сказал и поклонился, держа руку на сердце. Ведь она моя спасительница, а я ее должник. Да и нравиться мне с ней рядом быть. Как и сказал дракон, ворошит душу, заставляет оживать, вылезать из раковины, — простишь меня, Таси? — смотрел на ее кари, почти черные глаза. В них нет слез, как и обиды. Лишь грусть. Но она ушла, когда я сказал: — проси что угодно.