Золотое рандеву

Такой подход исключал всю мебель, все те места, на обыск которых я потратил время. Исключались койка, одеяла, матрацы, но не ковер! Идеальное место для того, чтобы спрятать листок бумаги.
Я прямо-таки бросился на ковер в спальне. Ковры в пассажирских каютах «Кампари» крепились к полу кнопками, так что снимать их было легко. Я схватился за угол ковра, который был ближе к двери, и отстегнул с десяток Кнопок. Он лежал прямо там, в шести дюймах от края. Большой лист чертежной кальки, сложенный вчетверо. В углу стоял штамп: «Турбоэлектроход «Тайкондерога». Совершенно секретно».
Оставалось пять минут.
Я смотрел на этот лист до тех пор, пока не запомнил его точное положение по отношению к ковру, затем взял
его и развернул. Схема «Тайкондероги» с полным планом размещения груза. Но меня интересовал только палубный груз. На плане указывались ящики, сложенные на носовой и кормовой палубах, и двадцать ящиков на носовой палубе были помечены жирным красным крестом. Красный цвет обозначал золото.
Аккуратными небольшими буквами Каррерас сделал приписку сбоку: «Все ящики на палубе имеют одинаковый размер. Золото находится в водонепроницаемых металлических ящиках, заполненных пенопластом, чтобы обеспечить плавучесть в случае повреждения или затопления. Каждый ящик снабжен желтой меткой для воды. Я предположил, что это какое-то химическое вещество, которое при попадании в воду окрашивает в желтый цвет большой участок моря, и продолжал читать дальше: «Ящики с золотом не отличаются от обычного груза. На всех ящиках надпись «Хармсворт и Холден. Электротехническая компания». Объявленное содержимое — генераторы и турбины. Груз на носовой палубе направляется в Нэшвилл, Теннесси, там одни турбины. Груз на кормовой палубе — в Ок-Ридж, Теннесси, только генераторы. Так обозначено. Двадцать ящиков, стоящих в передней части носовой палубы, содержат золото».
Я не спешил. Времени было очень мало, но я не спешил.
Я изучал план, который полностью соответствовал примечаниям Каррераса, и отдельно изучал примечания до тех пор, пока не стал уверен, что не забуду ни слова. Свернув план, положил его на то же самое место, прижал кнопками ковер, быстро проверил в последний раз каюту, чтобы       убедиться, что не оставил никаких следов своего посещения. Насколько я мог видеть, их не было. Закрыв дверь на ключ, я вновь вышел на палубу.
Резкий, холодный дождь стал еще сильнее. Его косые      струи, хлеставшие со стороны левого борта, с металлическим стуком падали на переборки пассажирских кают, под       острым углом отлетали от полированных деревянных палуб. Выдвинув весьма правдоподобную гипотезу, что охранники Каррераса будут держаться правого, защищенного от дождя, борта, торопясь на корму, я держался противоположной стороны. Когда я шел в черном костюме и маске, бесшумно ступая ногами, на которых были только носки, меня нельзя было увидеть или услышать даже на расстоянии в несколько футов. Никто не видел и не слышал меня, никого не видел и не слышал я. Но я и не пытался что-либо увидеть, услышать или предпринять иные меры предосторожности. Через две минуты после ухода из каюты Каррераса я уже был у трюма номер четыре.
Мне не стоило так спешить. Каррерас даже не попытался поставить на место брезент, который он сдвинул, чтобы снять доски, и я мог видеть, что происходило на дне
трюма. Внизу стояли четыре человека. Двое из них держали мощные электрические фонари, Каррерас держал в руке пистолет. Доктор Слингсби Кэролайн в нелепом седом парике, сдвинутом на бок, стоял склонившись над «Твистером». Я не мог видеть, что он делал.
Все это напоминало мне рисунок девятнадцатого века с изображением грабителей могил, занимающихся делом. Глубокий, как могильная яма, трюм, гробы, фонари, ощущение опасности, спешки и мрачной сосредоточенности, придававшее этой сцене зловещий, заговорщический дух,— все элементы были налицо. И особенно почти ощущаемое физически чувство напряжения, наполнявшее трюм. Напряжения, которое было вызвано не боязнью быть обнаруженными, а возможностью в любую секунду совершить роковую, непоправимую, катастрофическую ошибку. Если для того, чтобы снарядить «Твистер», требовалось целых десять минут, а скорее всего даже больше, то процедура эта была весьма мудреной. Несложно было догадаться, что мозг доктора Кэролайна был не в том состоянии, чтобы легко с ней справиться. Он нервничал, а возможно, и просто боялся, руки у него дрожали, он работал, естественно, с неподходящим инструментом, на качающейся палубе, при неровном свете фонарей. Хотя он, судя по всему, не был в достаточной степени ни безумцем, ни дураком, чтобы намеренно рвануть эту штуковину, мне, да и там внизу казалось, что у него есть все шансы сделать это ненароком. Инстинктивно я отодвинулся на пару футов назад, пока комингс люка не скрыл от меня сцены внизу. Я больше не видел «Твистер», и у меня отлегло от сердца.
 
Поднявшись на ноги, я пару раз осторожно обошел вокруг люка, первый — ближе, второй — дальше от него. Людей Каррераса видно не было, если не считать охранников у орудия, кормовая палуба была совершенно пуста. Я вернулся к левому переднему углу люка и устроился там в ожидании событий.
Я надеялся, что мне не придется долго ждать. Морская вода была холодной, такими же холодными были дождь и ветер: я промок до костей и периодически испытывал сильные приступы дрожи, такой дрожи, которую никак не мог унять. Я чувствовал, что меня сильно лихорадило.
Возможно, к этой дрожи имела какое-то отношение навязчивая мысль о промахнувшейся руке доктора Кэролайна. Впрочем, какова бы ни была причина, мне крупно повезет, если я отделаюсь лишь воспалением легких.
Через пять минут я осторожно заглянул в люк. Все так же. Поднявшись, я потянулся и начал осторожно прохаживаться по палубе, чтобы размять тело и особенно ноги. Если дела пойдут так, как я думал, мне необходима будет хорошая спортивная форма.
Если дела пойдут так, как я надеялся. Я осторожно заглянул в трюм третий раз и замер, оставшись в согнутом положении. Доктор Кэролайн закончил свою работу. Под недремлющим взглядом и пистолетом радиста он привинчивал на место крышку гроба, в то время как Каррерас со своим помощником, сняв крышку следующего гроба, склонились уже над ним. Судя по всему, они устанавливали взрыватель для аматола в гробу. По всей вероятности, он нужен был для страховки на случай, если не сработает «Твистер», или, еще более вероятно, предназначался в качестве детонатора для атомного заряда, если собственный взрыватель того выйдет из строя. Наверняка я знать не мог, а только догадывался. И в данную минуту меня это совершенно не волновало. Наступил критический момент.
Критический момент для доктора Кэролайна. Я знал, да и ему пора было уже знать, что его не могут оставить в живых. Он сделал все, что от него требовалось. Он им больше не был нужен. Сейчас он мог погибнуть в любой момент. Если они решат приставить пистолет к его голове и застрелить его там, где он стоял, я ничего не мог сделать, я не мог даже попытаться что-либо сделать. Мне бы оставалось только тихонечко стоять и смирно наблюдать, как он умирает. Если я позволю им убить доктора Кэролайна, не пытаясь спасти его, то в этом случае погибнет только он; если же я попытаюсь спасти его и потерплю неудачу — а мои шансы с ножом и гарпуном против двух автоматов и двух пистолетов были нулевыми,— то вместе с Кэролайном и мною погибнут все пассажиры и члены команды «Кампари». Полностью, всем составом. Думать обо всех или об одном... Застрелят они его там, где он стоит, или сделают это на верхней палубе?
Логика подсказывала, что они сделают это на верхней палубе. Каррерас собирался использовать «Кампари» еще несколько дней, и он не захочет, чтобы у него в трюме был покойник. Застрелить его внизу и потом тащить наверх по трапу не было смысла, тем более что он мог взобраться наверх своими ногами, а протянуть их уже наверху. Будь я на месте Каррераса, рассуждал бы так.
Именно так он и поступил. Кэролайн завернул последний шуруп, положил отвертку и выпрямился. Я увидел мельком его лицо — бледное, напряженное, одно веко глаза невольно подергивалось.