Золотое рандеву

Это остудило их пыл. Власти ушли, чтобы посоветоваться с американцами. Как мы позже узнали, Вашингтон начал обмениваться с Лондоном телеграммами. Но капитан Буллен оставался непреклонным. Наши пассажиры, девяносто процентов которых были американцами, горячо его поддерживали. Однако вскоре были получены радиограммы от руководства компании, а также из министерства транспорта. Обе они требовали, чтобы капитан Буллен уступил. Давление было мощным. Буллен разорвал послания и как богом ниспосланную благодать принял предложение портового радиотехника провести настройку судовой радиостанции, благо срок очередной проверки давно истек. Под этим предлогом были сняты с вахты радисты, а старшина, стоявший на вахте у трапа, получил приказ не принимать никаких депеш.
Противостояние продолжалось тридцать часов. Однако беда не приходит в одиночку. На следующее утро Гаррисоны и Кертисы, семьи, состоящие в родстве и размещавшиеся в носовых номерах верхней палубы, получили телеграммы, повергшие их в шок: кто-то из их родни попал в автокатастрофу. И те, и другие тут же отбыли самолетами на родину. Над «Кампари» витал рок.
К вечеру узел был разрублен. И сделал это капитан американского эсминца по имени Варси дипломатично и учтиво. Ему позволили подняться на борт «Кампари», провели в каюту Буллена и предложили выпить. Он же в мягких и вежливых выражениях предложил выход из создавшегося положения: а что если проверка будет производиться не его людьми, а Британской таможенной службой в обычном порядке, а его подчиненные просто поприсутствуют как наблюдатели? После долгих ворчаний и брюзжаний капитан Буллен, наконец, согласился. И не только потому, что в этом случае он сохранял свое достоинство и лицо, но и потому, что у него не было иного выхода. И он это знал. Кингстонские власти отказывались до завершения обыска дать ему медицинскую визу, а без нее нельзя было разгрузить шестьсот тонн привезенного продовольствия.
У властей оставалась в запасе еще возможность отказать нам в визе на выход из порта, и это тоже была проблема.
И вот в девять вечера силами таможенной службы Ямайки начался обыск, который продолжался до двух часов ночи. Капитан Буллен походил на вулкан, готовый к извержению. Нервничали и пассажиры, отчасти оттого, что приходилось терпеть унижение, ведь обыскивались их каюты, а отчасти оттого, что им приходилось бодрствовать. Нервничала также команда, потому что даже обычно сдержанные таможенники вынуждены были сейчас регистрировать обнаруженные сотни бутылок ликера и тысячи сигарет. Естественно, кроме этого,      ничего не нашли. Принесенные извинения были отвергнуты. Была выдана медицинская виза, и началась разгрузка. Мы оставили Кингстон поздно вечером. В течение последующих суток капитан Буллен думал о происшедшем, а затем отправил две радиограммы: одну — руководству компании в Лондон, другую — в министерство транспорта, в которых высказал все, что о них думает. В ответ он получил радиограммы, в которых высказывалось все, что там думают о капитане Буллене. Я вполне мог понять его чувства к доктору Слингсби Кэролайну, который, вероятно, был в это время уже в Китае.
К реальности нас вернул резкий предупреждающий крик. Прямо над люком четвертого трюма зависла огромная клеть, а поскольку одна из строп соскочила, она накренилась в сторону градусов на шестьдесят. Она так раскачивалась и вздрагивала, что дрожал весь подъемный кран. Хорошо еще, что клеть удерживалась другой стропой. Если бы не быстрые действия матросов, всем своим весом навалившихся на приподнявшийся угол клети, то она могла бы сорваться и повредить трюм. Но достигнутое равновесие оказалось весьма шатким. Клеть вместе с отчаянно уцепившимися за трос матросами качнулась в сторону борта. Внизу, на пирсе, я увидел перекошенные от ужаса лица грузчиков. В условиях «новой демократии», где все были «равноправными» и «свободными», наказанием за такую халатность мог бы быть даже расстрел — ничто другое не объясняло столь естественный страх. Клеть начала возвращаться назад к трюму. Я закричал, чтобы все, кто стоял внизу, убирались, и одновременно дал сигнал на аварийное снижение. Толковый и опытный крановщик уловил момент, когда клеть оказалась в нужном месте, и резко опустил трос, не допустив, однако, удара о дно трюма. Капитан Буллен вынул носовой платок, снял фуражку с золотым галуном и медленно вытер пот с песочных волос на голове и бровях. Делал это он весьма долго и сосредоточенно.
 
— Вот к чему мы пришли,— сказал он наконец.— Капитан Буллен опозорен. Команда разобижена. Пассажиры скоро тронутся. На два дня выбиты из расписания. Обысканы американцами от клотика до киля, как какие-то контрабандисты. И пассажиров нет. К шести покинем гавань, если эта банда придурков не пустит нас на дно. Как много может человек перенести, старший, как много! — Он снял фуражку.— У Шекспира ведь есть что-то по этому поводу?
— Насчет моря бед, сэр?
— Нет, я про другое. Но что-то в этом роде.— Он вздохнул.— Пусть второй помощник сменит вас. Третьему — проверить трюмы. Четвертому — впрочем, нет, это полный недотепа; пусть он посмотрит, закончены ли работы на берегу. Это последний наш груз. А затем мы с вами пообедаем, старший.
— Я сказал мисс Бересфорд, что не хотел бы...
— Если вы полагаете,— прервал меня капитан Буллен,— что я собираюсь выслушивать причитания этих тугих кошельков по поводу плохой закуски и кофе, то должен вас разочаровать. Обедать мы будем у меня.
Итак, обед был в каюте капитана. Он состоял из блюд, обычных для «Кампари». По заведенному капитаном Булленом порядку спиртного за обедом не употреблял ни он, ни офицеры. Когда обед закончился, капитан уже почти пришел в себя и даже назвал меня однажды по имени, хотя я и знал что это ненадолго. Но все равно было приятно, и я с неохотой покидал кондиционированную каюту, чтобы сменить второго офицера.
Находившийся у четвертого трюма офицер широко улыбался. Впрочем. Томми Уилсон улыбался всегда. Это был смуглый, жилистый валлиец среднего роста, поражавший своим оптимизмом и огромным жизнелюбием, несмотря ни на что.
— Ну как? — спросил я.
— А вот поглядите,— он благодушно кивнул в сторону громоздившихся клетей на пирсе, количество которых уменьшилось на добрую треть.— Скорость, совмещенная с качеством. Когда за дело берется Уилсон, то пусть никто...
— Боцмана зовут Макдональд, а не Уилсон,— напомнил я.
— Это точно,— засмеялся он, посмотрев вниз, где боцман, большой, крепкий и, безусловно, толковый островитянин, командовал бородатыми докерами, и одобрительно кивнул головой.— Жаль, что я не понимаю, что он им говорит.
— Здесь перевод не нужен. Я принимаю вахту. Старик хочет, чтобы вы шли на берег.
— На берег? — Его лицо еще больше оживилось.
За каких-нибудь два года успехи второго помощника в береговых похождениях стали просто легендарными.— Никто и никогда не осмеливался заявить, что Уилсон не выполняет приказов. Итак, двадцать минут на душ, бритье и приведение в порядок формы...
— Служебные помещения сразу за воротами дока,— перебил я его,— вы можете пойти туда таким, как вы есть, сэр. Узнайте, что с нашими последними пассажирами. Капитан начал за них волноваться. Если к пяти они не появятся, снимаемся без них.
Уилсон ушел. Солнце стало клониться к западу, но жара не спадала. Благодаря Макдональду и его отличному знанию испанского количество груза на пирсе неуклонно и быстро уменьшалось. Вернулся Уилсон и сообщил, что о наших пассажирах нет никаких сведений. Агент был чрезвычайно озадачен: «Это очень важные персоны, сеньор, очень-очень важные. Один из них самый важный человек во всей провинции Камафуэгос. За ними на запад по прибрежному шоссе уже послали джип. Правда, машина барахлит, сеньор понимает: то рессора подведет, то шина спустит». А когда Уилсон наивно поинтересовался, не из-за того ли это, что у революционного правительства нет средств на ремонт дорог, агент еще сильнее разволновался и с негодованием заявил, что эта вина лежит всецело на вероломных американцах и все дело в конструкции их автомобилей. Уилсон ушел с впечатлением, что в Детройте есть специальная сборочная линия по выпуску низкокачественных автомобилей, предназначенных исключительно для этого особого района Латинской Америки.