Золотое рандеву

— Какое еще, к черту, погребение на рассвете? Тело Броунелла — единственное, что мы сможем предъявить полиции в Нассау.
— Погребение, сэр,— повторил я.— Но не на рассвете. Часов, скажем, в восемь, когда многие пассажиры, проснувшись, будут совершать утренний моцион. Я это имею в виду.
Он достаточно спокойно выслушал меня, размышляя. Когда я закончил, Буллен медленно кивнул головой раз, другой, третий, повернулся и, не говоря ни слова, ушел.
Я направился к полосе света между двумя спасательными шлюпками и посмотрел на часы. Двадцать пять минут двенадцатого. Я обещал Макдональду сменить его в полночь. Я подошел к поручням рядом с ящиком, в котором хранились спасательные жилеты, положил на них руки и, глядя на медленные, мерцающие волны, безрезультатно пытался разгадать, что же стояло за событиями, которые произошли в этот вечер.
Когда я очнулся, было без двадцати минут час. Нельзя сказать, что, придя в себя, я мгновенно понял, сколько времени я ничего не осознавал. Трудно вообще что-либо осознавать, когда гигантские тиски сдавливают голову и когда глаза ничего не видят, трудно чувствовать что-либо.
кроме давящих тисков и слепоты. Слепота. Мои глаза. Меня тревожило, что случилось с глазами. Я поднял руку, ощупал лицо и нашел их. Они были покрыты затвердевшей коркой, и когда я содрал ее, под ней оказалось что-то липкое. Кровь. Мои глаза были залиты кровью, кровью, которая склеила веки и из-за которой я ничего не видел. Во всяком случае, я смутно надеялся, что не вижу из-за налипшей крови.
Тыльной стороной ладони я стер еще немного крови и вновь обрел способность видеть. Не очень хорошо, правда, не так, как видел обычно. Звезды на небе не казались мне больше яркими светящимися точками, теперь они напоминали слабое, блеклое свечение, проникающее сквозь стекло, покрытое изморозью. Я протянул дрожащую руку и попытался дотронуться до этого стекла, и моя рука наткнулась на холодный металл. С усилием я открыл глаза пошире и окончательно убедился, что это не стекло. Моя рука прикасалась к нижней перекладине палубного поручня.
Теперь я стал видеть лучше, во всяком случае, лучше, чем попавший на яркий свет крот. Я лежал в нескольких дюймах от шлюпбалки. Черт побери, что же я здесь делаю, почему моя голова лежит в шпигате в нескольких дюймах от шлюпбалки? Я ухитрился подвести под себя руки и резко, но неуверенно, как пьяный, попытался приподняться и сесть, опершись на один локоть. Это было моей серьезной ошибкой. Очень серьезной. Слепящая, мучительная боль, которую, должно быть, испытывает человек в последнюю долю секунды своей жизни, когда падающее лезвие гильотины проходит сквозь кожу, разрезая мышцы и кость, пронизала голову, шею и плечи, опрокинув меня на палубу. Вероятно, я ударился о металлическую часть шпигата, но я вряд ли даже простонал.
Медленно, очень медленно сознание возвращалось ко мне. В некотором роде. Что касается ясности сознания, четкости восприятия и скорости, с которой я приходил в себя, то я был похож на человека с закованными в цепи руками и ногами, который пытается выплыть на поверхность со дна моря, где вместо воды густая патока. Что-то, смутно осознал я, коснулось лица, глаз, губ. Что-то холодное, мокрое и приятное. Вода. Кто-то смачивал меня мокрой губкой, осторожно пытаясь вытереть кровь с глаз. Я хотел повернуть голову, чтобы посмотреть, кто это, но инстинктивно припомнил, что случилось, когда я пытался поднять голову в первый раз. Поэтому я поднял правую руку и прикоснулся к чьей-то кисти.
— Спокойней, сэр. Спокойней,— у человека с губкой должна была быть очень длинная рука. Казалось, что он находится в двух милях от меня, но я сразу узнал голос. Арчи Макдональд.— Не пытайтесь двигаться. Подождите немного. Все будет в порядке, сэр.
— Арчи? — мы, как парочка ангелов бестелесных, подумал я. Мой голос так же, как и его, доносился с расстояния в две мили. Я надеялся только, что мои две мили были в том же направлении, что и его. Это ты, Арчи? — видит бог, я в этом не сомневался, мне просто хотелось, чтобы он ответил и подтвердил.
 
— Это я, сэр. Только предоставьте все мне,— это был точно боцман со своей неизменной фразой, которую я тысячи раз слышал от него за все годы нашего знакомства. — Вы только лежите спокойно.
У меня и не было других намерений. Пройдет немало лет, прежде чем я забуду ощущение, пережитое мною, когда я попытался двинуться в прошлый раз. Конечно, если я доживу до такого момента, во что сейчас верилось с трудом.
— Моя шея, Арчи,— мой голос зазвучал на несколько сот ярдов ближе.— Кажется, она сломана.
— Да, уверен, что вам может так казаться, сэр, но я думаю, дело обстоит не настолько плохо. Поживем — увидим.
Я не знаю, сколько времени пролежал там, может быть, две-три минуты, пока боцман смывал кровь, но звезды начали понемногу фокусироваться. Затем, придерживая рукой мои плечи и голову, он начал дюйм за дюймом приподнимать меня.
Я ожидал, что снова упадет гильотина, но она не упала. На этот раз на меня обрушился топор мясника, весьма тупой топор: мне лишь почудилось, что за несколько секунд «Кампари» повернулся на 360 градусов вокруг собственного киля. Я даже не потерял сознания.
— Который час, Арчи? — вопрос глупый, но я и был не в лучшей форме. Мой голос, к моей радости, был теперь почти рядом.
Он повернул мое левое запястье.
— На ваших часах двенадцать сорок пять, сэр. Думаю, сэр, вы пролежали здесь не меньше часа. Вы лежали в тени шлюпки, и вас нельзя было заметить, проходя мимо.
Я повернул голову на дюйм, чтобы узнать, что из этого получится, и скривился от боли. Если бы повернуть ее еще дюйма на два, она наверняка бы отвалилась.
— Черт побери, что случилось со мной, Арчи? Припадок какой-то? Я не помню...
— Припадок! — голос был тих и зол. Я почувствовал, как он пальцами ощупал мне сзади шею.— Наш приятель с песочным мешочком снова выходил на прогулку, сэр. Настанет час,— добавил он задумчиво,— я с ним за это поквитаюсь.
— Мешок с песком! — я попытался подняться, но без помощи боцмана было не обойтись.— Радиорубка! Питерс!
— Сейчас на вахте молодой Дженкинс, сэр. С ним все в порядке. Вы ведь говорили, что отпустите меня к ночной вахте, я ждал до двадцати минут первого и понял тогда: что-то случилось. Пошел прямо в радиорубку и позвонил капитану Буллену.
— Капитану?
— Кому же было еще звонить, сэр? — Действительно, кому? Кроме меня, капитан — единственный офицер палубной команды, кто знает, что произошло, кому было известно, где и зачем укрывался боцман. Макдональд обнял меня и, поддерживая, повел по поперечному коридору к радиорубке.— Он пришел сразу. Сейчас там, беседует с Дженкинсом. Очень обеспокоен, думает, что с вами случилось то же, что и с Бенсоном. Перед тем как я отправился разыскивать вас, он дал мне в подарок одну вещицу.— Он сделал легкое движение, и я увидел ствол пистолета, который казался совсем небольшим в его огромной ладони.— Надеюсь, представится возможность применить его, мистер Картер, и не только рукоятку. Думаю, вы понимаете, что если бы опрокинулись вперед, а не в сторону, как случилось, то весьма вероятно, выпали бы за борт.
Я мрачно размышлял, почему он или они и в самом деле не столкнули меня за борт, но ничего не сказал, направляя все усилия лишь на то, чтобы добраться до радиорубки.
Ожидавший нас капитан Буллен был снаружи у двери. Карман его кителя отдувался не только от руки, которую он там держал. Он быстро двинулся нам навстречу, вероятно, хотел, чтобы радист ничего не слышал. Его реакция на мое состояние и рассказ о том, что произошло, была именно такой, как можно было представить. Он был просто безумно зол. С момента нашей первой встречи три года назад я никогда не видел его в таком состоянии.
Он с трудом сдерживал ярость. Чуть успокоившись, он спросил:
— Какого черта они не довели дело до конца и не сбросили вас за борт, раз уж пошли на это?
— Им это было не нужно, сэр,— устало ответил я.— Они не хотели меня убивать. Только убрать с дороги.