Красавчик. Книга шестая. Аустерлиц (СИ)

— Я подал описание своего двигателя на рассмотрение в Национальный институт Франции (так сейчас называется французская Академия наук), и там его рассмотрели на специальном заседании. Патент выдали. Но построенный мною двигатель, если честно, работает плохо, с перебоями. Зато уже через несколько минут после начала прокаливания древесины готов к работе.
Брехт ещё раз посмотрел эскиз. Кривошипно-шатунной группы в его двигателе нет, поступательное движение поршня во вращательное колёс осуществляется системой цепных передач.
— Цепи рвутся?
— И это тоже. Самая большая проблема с поджогом смеси?
— Точно, именно об этом и хотел вас спросить. Как вы поджигаете смесь внутри цилиндра. Тут ничего не написано, — Брехт вернул изобретателю патент. — Электричеством?
— Электрическое зажигание — искра, воспламеняющая светильный газ, как в «пистолете Вольта» (сосуде с метаном и электродами внутри, между которыми в наведённом электромагнитном поле возникает искра, и пробка из сосуда треском вылетает) работает, к сожалению, с большими перебоями. Поэтому я испытывал разные механические конструкции узла зажигания от внешнего пламени, раскалённого докрасна металлического стержня, а также химическое зажигание путём впрыскивания в цилиндр фосфора.
— Фосфора?! И что? Помогает.
— Раз на раз не приходится.
— Вы на себя в зеркале-то смотрели, профессор. Фосфор это яд. И очень приличный. Белый фосфор используете. Мягкий, бесцветный минерал, имеет характерный чесночный запах?
— Да.
— Это яд. Понятно всё с вами, профессор. Я знаю, как решить обе ваши проблемы.
— Вы? Фюрс! Генерал? — и не поймёшь, то ли смеётся, то ли плачет. Трясётся.
— А с фосфором тоже поработаем. Как взаимодействует красный фосфор с бертолетовой солью?
— Воспламеняется. — Опять очки снял и на Брехта туда-сюда навёл.
— Бинго! Спички изобретём. А что у вас со зрением? Очки не подходят?
— Не подходя, и близко плохо вижу, и далеко тоже.
— В общем, так, профессор, я вас сразу с собой не возьму. Вместе с сыном ректора нашего университета сначала ко мне в деревеньку скатаетесь. Там вас подлечат. Не нравится мне ваш цветущий вид. Синева под глазами. Нос красный. Глаза тоже красные. Там ведьма моя вас чуть подлатает. В Студенцах, между прочим, сейчас интересный контингент собрался. Бетховен живёт. Франциско Гойя, зять Бартоломео Растрелли, тоже художник и архитектор. Гей-Люссака опять же с вами оставлю. Химики они от природы здоровыми не бывают. Все свинцом, ртутью или фосфором отравлены. Выведет Матрена яды из организма, подлечит разными травами и осенью в Дербент вас управляющий мой Иоганн Бауэр переправит. А пока смотрите сюда. — Брехт достал карандаш и нарисовал кривошипно-шатунный механизм.
— Это! Это …
— Это решение проблемы с вашей рвущейся цепью.
— Как?
 — О сколько нам открытий чудных
 Готовят просвещенья дух
 И Опыт, сын ошибок трудных,
 И Гений, парадоксов друг,
 И Случай, бог изобретатель.
С Гей-Люссаком Брехт тоже встретился. Вот этот пацан пацаном. Но тоже в круглых очочках. Свечи дороги, керосиновых ламп нет, в потёмках портят себе зрение учёные в Европе, Ничего скоро … Да, даже со дня на день заработает под Петербургом стекольный завод и керосиновые лампы с новыми закалённые стёклами и не лопающимися от огня можно будет массово продавать в Европе. Пока продажу Брехт ограничил Петербургом. Стекло часто лопается и приходится его заменять, бесплатно, причём. Можно сказать, что из-за этого пока прибыль не велика. Ну, скоро только кошки родятся.
А Жозеф Луи Брехту понравился. Энциклопедист. Всё знает, чего не коснись. И прямо жаждет чего новое открыть. Хороший таран для его медлительных всё же немного немцев в Дербенте будет. Внесёт струю свежей гасконской крови в их сообщество этот Д’Артаньян.
 
 Глава 6 
 Событие двенадцатое 
 Дорога, которая раньше была почти непроходимой, теперь кажется лёгкой: все препятствия, однажды преодолённые, нам уже не страшны.
  Бернар Вербер 
 — Дорога легче, когда встретится добрый попутчик.
  Белое солнце пустыни 
Что можно о Туле сказать? Она примерно в ста пятидесяти верстах от Подольска. На этом все хвалебные эпитеты заканчиваются. Итак, в ста пятидесяти верстах. По ужаснейшей дороге. Словно кто умышленно колеи полуметровые с ямами метровыми копал. И ещё, как назло, все три дня, что Брехт до неё добирался, шли дожди. Прохудилось небо.
«Дожди, косые дожди
Дожди с далёкого берега…», — Выл Пётр Христианович, подражая Марине Хлебниковой.
Целый день идёт и не морось какая, а настоящий дождь. В результате все эти ямы заполнились водой и конюхам ни черта не видно. Если бы не шайры, запряжённые в его дормез и пять телег, что он с собой потащил, то путешествие такое и на неделю могло затянуться. Полно застрявших в грязи карет и крестьянских повозок по пути пришлось егерям, что он с собой взял, переворачивать, дорогу освобождая. Ругались баре, вопили мужики, даже несколько раз за пистолетики и шпажонки офицеры хватались. Но направленный на них десяток штуцеров пыл петушков сразу охлаждал.
Некрасиво Брехт поступал, освобождая себе дорогу таким образом, наверное. Чего уж, наверное. Точно. Стоит потом мужичонка и смотрит грязь с бороды соскребая на лежащую на боку телеку свою. Не. Не так. Это уж перебор. Старались просто переставить. Двадцать здоровых мужиков. Это двадцать человеко-сил. Семь, если верить учебнику, лошадиных сил. Всё одно не сильно красиво. Но просто не было другого способа. Если каждую телегу, увязшую в грязи, вытягивать, а потом за нею телепаться, то можно и вообще не доехать, а обогнать по полю, с такой же жидкой грязью или по лесной дороге чаще всего, зажатой между вековыми деревьями, просто невозможно. Единственный способ перевернуть или переставить телегу или барскую коляску и проехать мимо, не отвлекаясь на крики и угрозы. Только один раз Брехт дал команду остановиться и коляску вытащить. Возле сидевшей на брюхе кареты суетился Демидов. Не тот, который «друг сердечный», а родственник — Павел Григорьевич Демидов. Очень приличный товарищ. Тургенев вот только его вспоминал. В 1803 году на пожертвованные им средства: три с половиной тысячи душ крестьян и сто двадцать тысяч рублей основано «Демидовское высших наук училище». А в этом году он на открытие Киевского и Тобольского университетов дал по пятьдесят тысяч рублей. Брехт его видел пару раз всего, знаком был вообще шапочно. Но остановился. Да и куда деваться к нему же в вотчину ехал. Это случилось уже, когда подъехали к Туле почти, а то ведь задержал бы спасённый из грязи Демидов продвижение. Во-первых, он рыцарь и не дал бы бар с дороги сталкивать, а во-вторых, в его карету обычные кони запряжены. Он бы так и застревал в каждой луже. И каждый раз шайров выпрягай, карету выдёргивай и опять запрягай. Это все не одной минуты дело, а со всеми стонами и перекурами на час растягивается. Три — четыре раза застрянет его таратайка и дня как не бывало. Да ещё обедать обязательно нужно дедушке в кабаке, сидя за столом. Не мог бутербродов с собой прихватить.
Про него из будущего Брехт помнил только, что проживёт кучу лет, чуть не сто, и главное — подарит, а ну да, пожертвует Московскому университету «мюнцкабинет», состоявший из нескольких тысяч монет и медалей. Брехт тоже такой сейчас собирает. Но до нескольких тысяч ему ещё далеко. И обидно, что даже не попросишь продать коллекцию. Старичок не поймёт. Разговор со стареньким Демидовым не задался с самого начала у Петра Христиановича. Это просто барин добрый, который не знает, куда деньги девать. Как и отец, между прочим. Его батянька — сын Акинфия Демидова Григорий, больше интересовался ботаникой, чем предпринимательством. Более всего он известен как создатель первого в России научного ботанического сада под Соликамском и как корреспондент шведского учёного Карла Линнея. Павел Григорьевич тоже со многими учёными в Европе переписку ведёт. Брехт даже попробовал удочку закинуть, чтобы сей наследник написал известным химикам и механикам в Европе с приглашением обосноваться в Дербенте. Но отклика не получил. Кто же, типа, из благословенной Европы в наши грязи добровольно поедет? В окно гляньте, Петруша. Три раз «ха».