Романы. Повести. Рассказы. В 2 томах. Том 2

— Примирение становится невозможным.
— Невозможным…
— И нам остается только одно…
— Да, только одно.
— Отправиться к судье, сударь…
— Я следую за вами, сударыня.
Оба, держась на одной линии в трех шагах друг от друга, двинулись к дому мистера Джона Прота. За ними, на почтительном расстоянии, следовала горничная Берта.
Старуха. Кэт встретила их на пороге.
— Мистер Прот у себя? — в один голос спросили мистер и миссис Стенфорт.
— Его нет дома, — ответила Кэт.
Лица обоих посетителей одинаково вытянулись.
— Он надолго отлучился? — спросил мистер Стенфорт.
— Вернется к обеду, — произнесла Кэт.
— В котором часу он обедает?
— В час.
— Мы зайдем в час, — снова в один голос заявили мистер и миссис Стенфорт, удаляясь.
Дойдя до середины площади, которую все еще загромождал шар Уолтера Брагга, они на мгновение приостановились.
— У нас пропадает два часа, — заметила миссис Аркадия Стенфорт.
— Два с четвертью, — поправил ее мистер Сэт Стенфорт.
— Угодно ли вам будет провести эти два часа вместе?
— Если вы будете так любезны и Согласитесь…
— Какого вы мнения о прогулке по берегу Потомака?
— Я как раз собирался вам это предложить.
Муж и жена двинулись по направлению к Эксетер-стрит, но, не пройдя и трех шагов, остановились.
— Разрешите мне сделать одно замечание? — произнес мистер Стенфорт.
— Разрешаю, — ответила миссис Аркадия.
— Я позволю себе заметить, что мы сошлись во мнениях. Это в первый раз за все время.
— И в последний! — оборвала его миссис Аркадия и решительно двинулась дальше.
Чтобы добраться до начала Эксетер-стрит, мистеру и миссис Стенфорт пришлось пробиваться сквозь толпу, собравшуюся вокруг аэростата. И если толпа не была еще гуще, если не все жители Уостона сбежались на площадь Конституции, то лишь потому, что другое событие, куда более сенсационное, отвлекло в этот час внимание публики.
Уже с самого рассвета весь город устремился к зданию суда, перед которым образовалась огромная очередь. Как только распахнулись двери, людской поток ринулся в зал, который в одно мгновение оказался набитым до отказа. Тем, кому не удалось захватить места, оставалось только отступить. Вот именно эти запоздавшие неудачники, чтобы утешиться, собрались на площади для встречи воздушного шара.
Как горячо желали они вместо этого зрелища быть стиснутыми в толпе счастливчиков, наполнявших зал суда, где разбиралось в этот день судебное дело, такое фантастически крупное, какого никогда еще не приходилось разбирать судьям в прошлом, да и вряд ли придется разбирать в будущем!
Казалось, что безумство людей достигло уже апогея, когда Парижская обсерватория сообщила, что болид, или во всяком случае его ядро, состоит из чистого золота. А между тем неистовство тех дней не могло идти ни в какое сравнение с безумством, охватившим человечество после того как Дин Форсайт и Сидней Гьюдельсон самым решительным образом заявили, что астероид неизбежно должен упасть. Невозможно даже и перечислить все случаи внезапного умопомешательства, разыгравшегося на этой почве. Достаточно сказать, что все без исключения дома для умалишенных оказались за несколько дней переполненными.
Но среди всех этих безумцев самыми безумными были виновники возбуждения, потрясавшего весь мир.
До сих пор ни мистер Форсайт, ни доктор Гьюдельсон не допускали возможности падения метеора. Если они с такой горячностью отстаивали свое право первенства при открытии болида, то отнюдь не из-за его ценности, не из-за каких-то миллиардов. Они жаждали лишь, чтобы их имена были связаны с таким изумительным явлением в области астрономии.
Но положение изменилось до неузнаваемости после того, как они в ночь с 11 на 12 мая уловили отклонение в курсе болида. Вопрос более жгучий, чем все остальные, сразу же вспыхнул в их мозгу.
Кому же, после его падения, будет принадлежать болид? Кому достанутся миллиарды, сокрытые в ядре, окруженном сверкающим ореолом? Когда ореол этот исчезнет (да и кому нужны такие неосязаемые лучи!), золотое ядро будет здесь, на земле. И превратить это ядро в звонкую монету не представит труда…
 
Но кому же он будет принадлежать?
— Мне! — не колеблясь воскликнул мистер Форсайт. — Мне! Ведь я первый отметил его появление на горизонте Уостона.
— Мне! — с такой же уверенностью заявил доктор Гьюдельсон. — Ведь это мое открытие!
Безумцы не преминули огласить через печать свои непримиримые и противоречащие одна другой претензии. Два дня сряду страницы уостонских газет были заполнены злобными статьями обоих соперников. Упоминая о недосягаемом болиде, который и в самом деле словно насмехался над ними с высоты своих четырехсот километров, они тут же, не скупясь, забрасывали друг друга бранными эпитетами.
Вполне понятно, что при таких условиях и речи не могло быть о предстоящей свадьбе. Долгожданная дата — 15 мая — миновала, а Дженни и Фрэнсис все еще оставались женихом и невестой.
Да можно ли было еще считать их обрученными? Своему племяннику, который решился в последний раз сделать попытку договориться с ним, мистер Форсайт ответил буквально следующее:
— Я считаю доктора мерзавцем и никогда не дам согласия на твой брак с дочерью какого-то Гьюдельсона!
И почти в тот же час этот самый доктор в ответ на слезы и мольбы своей дочери ответил:
— Дядя Фрэнсиса — бесчестный человек. Моя дочь никогда не станет женой племянника Форсайта.
Тон был такой категорический, что оставалось только подчиниться.
Подъем аэростата Уолтера Брагга послужил новым поводом для проявления ненависти, которой пылали друг к другу оба астронома. Жадные до скандала, газеты охотно поместили письма противников, в которых резкость выражений приняла совершенно недопустимую форму, что вряд ли, разумеется, могло способствовать успокоению умов.
Но осыпать друг друга бранью, — конечно, малоподходящий выход из положения. Раз существует непримиримый спор, следует поступить так, как все люди в подобных случаях, — то есть обратиться в суд. Это единственный и лучший способ уладить конфликт.
Противники в конце концов пришли именно к такому выводу.
Поэтому 17 мая мистером Дином Форсайтом была отправлена доктору Гьюдельсону повестка, приглашавшая доктора предстать на следующий же день перед судейским столом почтенного мистера Джона Прота; поэтому такая же точно повестка была немедленно отправлена доктором Гьюдельсоном мистеру Дину Форсайту; и поэтому, наконец, утром 18 мая нетерпеливая и шумная толпа завладела всем помещением суда.
Мистер Дин Форсайт и мистер Сидней Гьюдельсон были, как полагалось, на месте. Вызванные друг другом в суд, соперники оказались лицом к лицу.
Несколько дел уже благополучно было разрешено в начале судебного заседания, и участники, которые при входе в зал грозили друг другу кулаками, ушли рука об руку, к полному удовольствию мистера Прота. Будет ли достигнут такой же результат в отношении двух соперников, которые должны были сейчас предстать перед судом?
— Переходим к следующему делу! — распорядился судья.
— Форсайт против Гьюдельсона и Гьюдельсон против Форсайта! — объявил секретарь.
— Прошу тяжущихся подойти ближе! — произнес судья, выпрямляясь в своем кресле.
Мистер Дин Форсайт и доктор Сидней Гьюдельсон вышли из рядов сопровождавших их сторонников. Они стояли лицом к лицу, в упор глядя друг на друга. Глаза их метали молнии, руки сжимались в кулаки, — они походили на заряженные пушки, готовые от малейшей искорки разразиться громом.
— В чем дело, господа? — спросил судья Прот, отлично, кстати сказать, осведомленный о предмете жалоб обоих астрономов.
Мистер Дин Форсайт заговорил первым:
— Я предъявляю свои права…
— А я свои… — перебил его доктор Гьюдельсон.
И сразу же начался оглушительный дуэт, который исполнялся ни в терциях, ни в секстах, но, наперекор всем законам гармонии, в непрерывном диссонансе.