Фол последней надежды (СИ)

Я, уже набив рот пирогом, говорю невнятно:
— Извини. Нам нужно чаще приезжать.
— Не переживай, Ангелок, — она отмахивается, — мне есть, кого угощать. Я общительная. Расскажи лучше про вас. Как вы дружить начали? Как поцеловались? Он уже говорил, что любит?
Стефаня в черном кимоно с цветами азартно блестит глазами. Подается ко мне через стол, подпирает голову натруженной рукой. И я, конечно, рассказываю. Во мне так много радости, что я хочу раздавать ее всем вокруг.
Когда мой телефон звонит, я все еще не жду ничего плохого, но все-таки настораживаюсь. На экране Ванино имя, а мы с ним обычно только переписываемся, не созваниваемся.
— Алло? — говорю в трубку недоверчиво.
Судя по звуку, Ваня на улице. Его голос звучит глухо и как-то отчаянно:
— Гель, ты где? У Стефани?
— Да. Все в порядке?
— Можно я приеду? Хотя бы на пять минут. Просто поговорить.
— Конечно, — смотрю на Стефаню и точно знаю, что она не будет против, — адрес помнишь?
— Да.
Он отключается, и я растерянно смотрю на телефон в своей руке.
— У нас будут гости? — интересуется Стефа, откинувшись на спинку стула и выпуская в потолок ананасовый дым.
— Похоже на то.
  
Глава 58
 
Ваня
Домой захожу с ощущением, что я нашкодивший щенок. Разгрыз тапок, спрятал под диван и теперь гадаю, нашли его или еще нет. Скидываю кроссы и иду сразу к отцу на кухню. Откладывать разговор смысла нет. Он сидит за столом в тишине, устремив взгляд за окно.
Я занимаю стул напротив, бросаю рюкзак с вещами на пол. Папа наконец переводит взгляд на меня. Я вопросительно приподнимаю брови, но он молчит. Снимает очки, трет глаза пальцами. Потом несколько раз часто моргает и снова смотрит на меня, как-то устало сощурившись.
— Объяснишь? — спрашивает коротко и двигает ко мне свой телефон.
Там фотографии. Сделаны издалека, но на них прекрасно видно и меня в форме, и Гелю с блондинистым хвостом. Судя по всему, сделаны они сегодня. Кто-то старательно отфоткал начало нашей тренировки, не забыв скинуть отцу и момент поцелуя за каким-то хреном. В груди все резко обрывается, я дышу глубоко и часто, пролистывая кадры. Неужели Зайцева настолько перекрытая, что решила мне так отомстить?
— В рюкзаке форма? — интересуется отец спокойно.
— Да.
— Ты у репетиторов месяц не был. И все ради тренировок с больной ногой?
— Верно.
— Я правильно понимаю, что тебе насрать на собственное будущее?
Я морщусь от непривычного грубого слова. Дома он обычно разговаривает иначе.
— Нет, пап. Ты неправильно понимаешь. Ты вообще меня не понимаешь. Я хочу играть в футбол. Я, блин, знаю, что могу!
— Что ты можешь? — в ответ он тоже повышает голос. — Быть звездой в задрипанной команде? Ты понятия не имеешь, что такое настоящий футбол! Ты не знаешь, с чем тебе придется столкнуться! Я последний раз тебе говорю по-хорошему — забудь нахрен этот спорт. Поступи в университет и стань человеком. А не заносчивым зависимым кретином!
— Почему ты решил, что в футболе только такие?
— Ваня, я только такими и занимаюсь. Ты сам пацанов вокруг себя не видишь?
— А ты меня не видишь? — указываю пальцем себе в грудь и смотрю ему в глаза. — Я же твой сын.
— Поэтому я и хочу для тебя нормального будущего.
— Ты меня вообще не слышишь. Для меня футбол — единственный возможный и желанный путь.
— А Геля?
Сжимаю зубы и перевожу дыхание, прежде чем спросить:
— Она тут при чем?
— Думаешь, очень классно быть девчонкой футболиста? Женой?
— У тебя только нечестные ходы остались? — я хмыкаю. — Можешь давить или манипулировать, сколько тебе угодно. Я все равно выйду на следующую игру и сделаю так, что меня подпишут. Просто прими это.
Отец с размаха опускает кулак на столешницу и рявкает:
— Никто тебя не подпишет!
— Вадик, — раздается с порога кухни.
Повернувшись, вижу маму. В голосе ее странные интонации, лицо напряжено. Она недоверчиво качает головой. Я настолько на взводе, что совсем не могу понять, что это значит.
Я возвращаюсь взглядом к отцу, который запускает руки в волосы.
 
Говорю:
— Ты этого не знаешь.
Его губы трогает какая-то холодная неприятная улыбка. И вместе с тем я вижу, что отец сильно злится. В таком состоянии я давно его не видел. Сначала дергается его верхняя губа, затем ноздри.
Он говорит:
— Знаю, Вань. Я это прекрасно знаю. Не было догадок, почему тебя никуда не берут? Почему более посредственные игроки из твоей команды разлетаются кто куда? А ты сидишь. Ты и Богдан Субботин, которому вообще ничего не нужно.
С ответом не нахожусь. Губы как будто склеиваются между собой, произнести что-то в ответ становится физически невозможно. Осознание настигает меня, но пока как-то смутно, мне нужно услышать от него конкретные вещи.
И папа продолжает, указательным пальцем давит в столешницу, акцентируя каждое слово:
— Тебя ни один приличный клуб не возьмет. Потому что никто не хочет последствий для своих игроков. И для своих будущих игроков. Знаешь, что такое влияние?
Разлепляю губы и спрашиваю:
— В смысле?
— Если не дурак, то поймешь.
Я поднимаюсь на ноги, отодвигая стул. Язык едва ворочается, но я все же говорю:
— Сними свое вето.
Он качает головой:
— Сдохну скорее.
Бешенство накрывает меня с головой, по одному отключая все органы чувств. Я глохну, слепну и теряю ориентацию в пространстве.
Кричу, срываясь на неприятный тембр:
— Отмени свой долбанный запрет!
— Я сказал, нет!
— Вадик! — звенит голос мамы.
И я поворачиваюсь к ней:
— Ты знала?!
— Ванюш.
— То, что он мне жизнь ломает, ты знала?!
Мама, прижав руки к груди, отчаянно качает головой. Но я не в состоянии понять, врет она или говорит правду. Внутри все крошится, награждая меня острой болью. Пошатываюсь, потому что в это мгновение теряю все свои опоры.
Отталкиваясь от стола, я выхожу из кухни. Иду к выходу, хватаю кроссы и в носках выхожу за дверь.
Слышу, как папа кричит:
— Иван! Вернись, твою мать!
Иван. Смешно, честное слово. Как будто мое полное имя обладает какой-то особенной магией, как в восемь лет. Когда я слышал от отца «Иван» и тут же поджимал хвост. Нет. Не будет больше такого.
Оборачиваясь, говорю:
— Ты мою мать не поминай. Она рядом с тобой стоит.
От души хлопая дверью, я бегу на лестницу. Но не вниз, я поднимаюсь на несколько этажей вверх. Там присаживаюсь прямо на бетонный пол и натягиваю ворот футболки на нос, стараясь сдержать тяжелое дыхание. Слышу, как отец с мамой выбегают в коридор, как ругаются. Как она кричит «это даже не манипуляция, это край!». Как отец орет что-то и лупит кулаком в дверь лифта. Потом он бежит вниз по лестнице, а она поднимается наверх. Но, на мою удачу, останавливается этажом ниже. Я так и сижу, с футболкой на носу, с кроссовками в руках. К счастью, незамеченный.
Когда все стихает и, судя по звукам, родители возвращаются в квартиру, я обуваюсь и вызываю лифт. А на улице набираю единственный контакт в телефоне, которому я сейчас доверяю.
Как только слышу ответ, сразу спрашиваю:
— Гель, ты где? У Стефани?
— Да. Все в порядке? — она звучит обеспокоенно.
— Можно я приеду? Хотя бы на пять минут. Просто поговорить.
— Конечно, адрес помнишь?
— Да.
Нажимаю на отбой и убираю телефон в карман, сворачивая за угол дома. Почему-то мне кажется, что будет легче, если все время двигаться. Поэтому я сначала даже не вызываю такси. Просто иду, выбирая непривычные маршруты в привычном районе. Дворы, дворы, дворы. Где-то присаживаюсь на качели и залипаю ненадолго. Эта детская площадка похожа на ту, куда мы ходили с папой. Странно то, что я всегда его очень любил. И от него чувствовал то же самое. В какой момент все сломалось, я не понимаю.
Потом я вдруг вспоминаю, что звонил Геле. Надеюсь, прошло не очень много времени. Открываю приложение и заказываю тачку. По памяти вбиваю адрес и надеюсь на то, что моя голова все еще работает, хотя бы фоново. Было бы глупо уехать сейчас по другому адресу.