Фол последней надежды (СИ)

Ну и девчонка. С ней было весело в детстве, это я помню. Но последнее время мы не особенно общались, а за ее соц сетями я не следил. Лайкал фотки, когда в ленте попадались, а в текст и вовсе не вчитывался. Оказывается, она очень смешная и умная. Когда человек тупой, так тонко шутить не получится.
Вытираю зеркало, умываюсь и возвращаюсь к родителям.
Завтракаем все вместе в удивительно приятной атмосфере. У меня хорошее настроение, так что я пропускаю мимо ушей все шпильки отца и напрягаюсь только в конце. Когда я поднимаюсь из-за стола, а он говорит:
— Выглядишь счастливым. Отсутствие футбола идет тебе на пользу.
Гнев горячей волной опаляет мои веки, заставляя на секунду ослепнуть. Приходится до боли сжать зубы, чтобы не сорваться на него. Чтобы не заорать, не стукнуть кулаком об стол, как самый примитивный вспыльчивый школьник.
Мама подходит и, поглаживая мою напряженную спину, с укоризной в голосе говорит отцу:
— Вадик.
Это ее универсальный прием. Просто называет его по имени особенным тоном. Должен сказать, в большинстве случаев реально срабатывает, и он затыкается. Я бы не отказался от такой суперсилы.
В этот раз он тоже молчит. Но смотрит с такой отвратительно снисходительной улыбкой, что меня аж тошнить начинает. Сразу понимаю, что он транслирует. Я взбалмошный ребенок, он — познавший жизнь взрослый. Класс.
Мне удается выдохнуть и сказать спокойно:
— Жаль, что ты ничего обо мне не знаешь, пап.
Резко развернувшись, ухожу, уже спиной принимая его ироничный смешок.
Я забираю из комнаты рюкзак, белую толстовку и марширую к выходу. С размаху приземляюсь на банкетку и начинаю обуваться. Застегиваю ненавистный уже фиксатор на больной ноге, которая бесконечно ноет. Мои новые БАДы — это разноцветные таблетки обезболивающего.
— Как нога? — интересуется отец с кухни все так же насмешливо.
— Вадик! — тут мама ограничивается уже не только именем. — Ну зачем ты его колешь?
Я смеюсь, потому что знаю, что его это бесит.
Говорю:
— Нога? Супер! Прекрасно! Стала только лучше.
Хватаю с вешалки джинсовку и берусь за ручку двери. Чуть медлю и поворачиваюсь к отцу:
— Ты так этому радуешься, что можно было бы подумать, ты кому-то приплатил, чтобы меня поломали. Жалко, что недостаточно, да? Хочешь сделать что-то хорошо, пап, сделай это сам.
И уже захлопывая дверь, слышу, как он повышает голос:
— Я и делаю.
Киплю всю дорогу до школы. Колкость, которая сорвалась с губ в порыве злости, уже не кажется такой уж нереальной.
У аллеи, где мы договорились встретиться с Гелей, достаю наушники и включаю дипхаус. Нарезаю круги вокруг лавочки и чувствую, как мысли об отце в моей голове делают то же самое. Тогда выбираю другую песню. Как ни странно, я нашел ее сам, а не подслушал у Гели. Но трек как будто про нее.
Пока я залипаю глазами на твои губы,
Расскажи мне, как ты попала в мои будни.
Пока я руками завиваю твои кудри,
Расскажи мне, как ты попала в мои будни.
Мои нервные круги вокруг лавки сначала замедляются, а потом я ловлю себя на том, что просто стою на месте, смотрю на кроны деревьев с молодой весенней листвой и улыбаюсь как дурак. Злость испаряется, схлопывается, как будто ее и не было. Отец часто ведет себя как сволочь, но в одном он был прав — я выгляжу счастливым. И чувствую себя так же.
Перевожу взгляд на асфальтированную дорожку как раз вовремя. Вот они, попугайчики-неразлучники. Богдан и Ангелина. Одинаковые кроссы, его рука у нее на плече, она пальцами крутит пуговицу на его куртке. Ощутив странный укол ревности, я не успеваю отследить, откуда взялось это ощущение. Потому что, когда я смотрю на Субботину, это кажется уже неважным. Сердце ускоряет свой бег, а грудную клетку распирает от какого-то необычного ощущения.
Выхожу им навстречу и ловлю выражение лица Гели, когда она тоже меня замечает. Рада? Смущена? Я же еще ничего не сделал.
Ускоряя шаг, я подхожу к ней, обхватываю руками и отрываю от земли и прокручиваюсь с ней вокруг своей оси. Геля обнимает меня за шею, пищит и заливисто смеется.
 
Я ставлю ее обратно и, не сдержавшись, щипаю за бок. Она поднимает на меня сияющие глаза и говорит с улыбкой:
— Игра рукой, Громов.
Я довольно щурюсь:
— Чем докажешь?
— Ну, тут нужно смотреть «Вар».
Я хмыкаю, наклоняюсь и быстро целую ее в губы. Геля дергается и смотрит на меня расширившимися глазами. Я беру ее за руку, и чувствую, как ее пальчики трепыхаются, готовые удрать из моего захвата. Берусь крепче и только тогда поворачиваюсь к Богдану.
Он смотрит на меня исподлобья.
— Ну? — вырывается у меня с какой-то шальной иронией. — Твой вердикт?
  
Глава 41
 
— Какой вердикт? — бурчит Богдан.
Я пожимаю плечами:
— Ты так внимательно смотрел. Захотелось узнать, что решил.
— Хотел бы узнать, спросил бы меня заранее.
— Извини, не пришло в голову.
— Кровь в другое место прилила?
— Бо! — восклицает Геля с искренним возмущением.
Но в данный момент это не ее война. Хоть мы и стоим посреди аллеи втроем, а я держу ее за руку, именно мы с Богданом срезаемся серьезными взглядами.
Он смотрит на меня мрачно, но потом вдруг деланно растягивает губы в улыбке. Как будто ему семь, и в разгар истерики его попросили улыбнуться для фото.
Я хмыкаю и качаю головой.
Он вмиг становится серьезным и говорит:
— Если Энж счастлива, то и я тоже. Но мы с тобой еще поговорим.
— Без проблем, — улыбаюсь я.
Богдан делает жест рукой, приглашая нас начать движение. Я делаю шаг и тяну за собой Гелю. Богдан недоволен, это для меня не сюрприз. Чего-то подобного я, конечно, и ожидал. Но уверен, что все как-то решится. Он слишком любит сестру, чтобы вставлять нам палки в колеса. Но, похоже, мне и правда стоило поговорить с ним до того, как события приобрели серьезный оборот. Но, кажется, все закрутилось как-то слишком быстро. Не знаю, бывает ли иначе в шестнадцать, но я и сам не заметил, как запал на нее.
Мы с Богданом не чужие люди, росли вместе, сто лет играем в одной команде, нам всегда было легко общаться. Он еще отойдет. Да ведь?
Первое время идем молча. Я крепко держу Гелю за руку, пока она бросает на нас, как будто незаметно, озадаченные взгляды. Интересно, если бы ее брат действительно был против наших отношений, она была бы со мной? Наверное, это вопрос, над которым я не хочу всерьез размышлять.
Поддаюсь порыву и наклоняюсь к Субботиной, говорю ей на ухо:
— Все будет хорошо.
Она улыбается мне несмело, в глазах какая-то настороженность, но она коротко сжимает мою ладонь. И этого знака мне хватает, чтобы расслабиться.
— О чем шепчетесь? — ворчливо интересуется Богдан.
Я фыркаю:
— О тебе, конечно. Я предложил отравить тебя и обставить все, как несчастный случай. Никакой «тру детектив» не разберется.
Субботин пару секунд хмурится, а потом как-то враз сдается и начинает смеяться, сходу резюмируя:
— Дебил.
— Или человек дождя? — я стучу себя указательным пальцем по виску, ухмыляясь.
Богдан двигает мне кулаком в плечо, конечно, чуть сильнее, чем нужно было, и говорит, улыбаясь:
— Человек, который ходит по краю.
— Или человек-везунчик.
— Человек без мозгов.
— Ну, — я смеюсь, — я же футболист.
— Да, только на поле ты куда сообразительнее.
По голосу слышу, что Богдан оттаивает. А может, он всерьез и не злился, может, просто переживает за сестру. Смотрю на Гелю, и она наконец отвечает мне той задорной улыбкой, которая уже успела мне полюбиться. Ей важно, чтобы мы с ее братом дружили. Ну, или как минимум не враждовали. Значит, так и будет.
Дальше разговор идет легче. Обсуждаем общих знакомых, Богдан рассказывает последние командные новости. Говорит, что на последней тренировке наш центрфорвард дернул заднюю, и тренер был в бешенстве.
— Короче, — он взъерошивает волосы на затылке и разводит руками, — орал, что мы будем единственной командой, которая играет чисто в защите.