О-3-18 (СИ)

С любовью,
Гириом».
Шайль выдохнула через стиснутые клыки. Запихала бумажку в карман. Опустилась на пол, прижавшись к стене. Это слишком. Она не хотела такого исхода. Справедливое наказание для преступника? Может быть. Но какая, нахрен, разница в итоге? Что она изменила? Освободила душу Бибика? Наивно.
Шайль рыдала. Кричала. Терла пальцами глаза. Ей сильнее всего хотелось, чтобы все это было дурным сном. Лучше оказаться сумасшедшей, чем признать то, что она натворила. Спасительница Освобождения…
— Прости, — скулит девушка, утыкаясь лицом в колени.
У нее не осталось слез. Щеки, глаза и сердце щиплет, но плакать уже не получается.
— Я… не хотела.
Но ты ведь хотела.
***
Сентябрь.
Девушка сбрасывает сумку на пол. Обводит квартиру тоскливым взглядом. В ней почти ничего не поменялось — большая часть вещей останется тут до возвращения хозяйки.
— Тебе этого хватит? — осторожно спрашивает Надин.
Девчонка успела заметить, что Шайль болезненно реагирует на уточняющие вопросы. По какой-то причине, неизвестной для Надин.
— Вполне, — Шайль мнется на пороге спальни. — А что?
— Может, ты бы хотела взять что-то еще.
— Например?
— Например, вот это.
Сложенный вчетверо лист протянут детективу. Шайль автоматически раскрывает бумажку. Внутри приклеена вырезанная из газеты фотография. На ней две волколюдки: Надин и Шайль. Первая робко сложила руки на груди, отвела взгляд в сторону. Вторая же — красуется. Довольный оскал, уверенный взгляд, напряженные мышцы татуированной руки. «О-3-18» теперь скрыто сплошной полосой чернил. Под фотографией лаконичная приписка: «Спасительницы Освобождения».
Но это не все. На листке вокруг фотографии — довольно длинное письмо от Надин. Шайль замечает слово «люблю», повторяющееся несколько раз, поэтому вежливо улыбается и кивает.
— Спасибо. Это я тоже возьму с собой.
— Не может быть, чтобы ты уже прочитала, — хмурится Надин.
— В дороге успею. Сейчас ты можешь сказать то, что не успела в письме, — Шайль складывает листок и пихает во внутренний карман куртки.
Той самой, которую починить стоило целой кучи денег. В тот же карман, где уже лежит одно письмо и небольшой кристалл.
— Боюсь, мне совершенно нечего сказать, — Надин обвивает шею девушки, прижимается поцелуем к губам, привстав на цыпочках. Разрывает поцелуй, отстраняясь. — Только если так.
— Если так, то и я могу…
Дверь спальни захлопывается. Надин так комфортнее, а Шайль не спорит. У девушек есть последняя доля дня, чтобы провести ее вдвоем. И они не упустят возможность.
***
— Грузимся, не торопимся! Не толкайтесь, скотины! — ревет громкоговоритель.
— Я все еще не верю в это, — шепчет Надин, глядя на гигантское туловище корабля.
Шайль не отвечает, торопливо докуривая сигарету. Рюкзак набит пожитками, куртка защищает от слабого дождя. Первая доля ночи, окраина О-2, берег океана, нихрена не видно при свете пары фонарей и луны.
Окурок падает на землю, рассыпая сноп искр. Шайль поворачивается к Надин и спрашивает то, о чем думала весь последний месяц:
— Как думаешь, что такое Небо?
Глазки, блестящие под каштановой челкой, смотрят без малейшего сомнения.
— Небо — это Надежда на светлое завтра.
— Всего лишь?..
— Всего лишь, глупышка, — улыбается Надин, обнимая напоследок Шайль. — Поженимся, когда вернешься?
— Сначала вернусь. А потом все остальное.
Некоторое время они стоят так, игнорируя шум из громкоговорителя, гул погружающихся на корабль волколюдов. К сожалению, объятия не могут длиться вечность. Их разрыв дарит лишь тяжесть на сердце. Это безумный мир…
— Береги себя, а я сберегу твою квартиру, — шепчет Надин. — До встречи. Пиши, когда будет возможность, ладно?
— Я не люблю письма. Так что до встречи, красавица.
Шайль натянуто улыбается и машет рукой, торопясь занять место в очереди волколюдов. Надин остается среди провожающих, комкая штанины и даже не пытаясь скрывать слезы.
— Я выкину ту идиотскую фотку с твоим бывшим! — срывается девчонка, крича и плача. — Порву и выкину ее, ладно?! Нахер рокера!
 
Да, малышка. Истинно так. Нахер Джуда. Шайль согласна, она показывает большой палец, но больше не поворачивается. Впереди долгий трудный путь…
***
По сравнению с этим кораблем, все автомобили Освобождения кажутся смешными. Но Шайль не до смеха. Она сидит в окружении таких же неудачников. Кого-то забрали из тюрьмы, кто-то добровольно пошел, кого-то отправили…
— Не ожидал тебя тут увидеть, — рокочет Рерол, глядя на Шайль с прищуром. — Это ведь ты, малявка? Прическу поменяла?
— Не поменяла, — отзывается Шайль. — Просто постриглась с запасом.
— Тебе так идет больше. Что, какими судьбами в этой труповозке?
— Веселыми, — отзывается девушка, отводя взгляд от массивного волколюда.
В окно… хотя нет. На корабле нет окон, на нем иллюминаторы. Так вот, в них смотреть приятнее. Пусть они и маленькие. Похожие на… да, на бойницы. Небольшие кружочки, показывающие лишь кусочки бесконечного ночного пейзажа океана.
Шайль бы закурила, но сигареты у нее отобрали. Рерол шуршит газетой. Им предстоит плыть… хотя моряки говорят «идти»… почти неделю, если верить болтовне придурков сзади. Шайль не то чтобы верит. Ей на самом деле вообще плевать. Она вспоминает о письме Надин. Но стоило потянуться к карману, как Рерол вновь подал голос:
— Вот гля, про тебя опять написали. Каждая газета трубит про героиню Освобождения. И ни одна не пишет о том, что тебя сослали на ледники. Общество, мать его.
Девушка хмыкает. Поджимает ноги, обхватывая их руками. Упирается подбородком в колени.
— Да насрать, Рерол. Я такая же преступница, как и все, кто здесь едет.
— Ну хотя бы честно, — волколюд по-дружески пихает девушку в плечо. — Если попадемся на Арене, то давай если и насмерть, то быстро. Без издевательств. Лады?
— Договорились.
Корабль низко загудел. Или… это что-то другое? Говорят, в океане много разного. А за окном темень, хоть глаз выколи. И только несколько кристаллов, висящих под потолком, позволяют не уснуть сразу.
Убедившись, что Рерол достаточно погрузился в чтение, Шайль решила развернуть письмо Надин. Пусть даже радости от прощального подарка вряд ли прибавится…
«Дорогая Шайль!
Я люблю тебя. Люблю. Когда мы шли в О-1, я думала, что это просто стресс от смерти брата. Теперь мы целый месяц прожили вместе. Вдвоем, в одной квартире. Несколько раз, правда, ты кричала на меня за то, что я оставляю на раковине пыль зубного порошка, но в остальном мы неплохо ужились. И я поняла: люблю тебя. Наши ночи запомнятся на всю жизнь, будь уверена. А еще, ты привила мне любовь к ‟Забастовке», а это плохо. Теперь я буду портить свои легкие… хотя даже у меня они быстро восстанавливаются, ха-ха!
Я хочу верить и надеяться, что ты тоже меня любишь. Почему-то это для меня важно. Хотя я знаю, что ты больше волколюд, чем я. А у вас сложности с нормальными эмоциями. Но все-таки, ты ведь не просто так разрешила мне жить у тебя? Не прогоняешь в ту холодную и убогую вторую спальню… Кстати, да, там ужасно. Надо сделать ремонт, и когда я наконец-то устроюсь на работу, обязательно сделаю. Там будет не спальня, а кабинет для тебя. Ладно? Сделаю кабинет, повешу на дверь табличку с твоим именем и запру. Сама откроешь. Обязательно откроешь, когда вернешься. Это будет талисманом для нас.
Мне сложно поверить, что ты уходишь на войну. Ты не сказала, как так вышло, но я примерно догадываюсь. Политика. Верно? Или какая-нибудь другая херьня. В любом случае, я проклинаю виновных в твоей отсылке.
Но в то же время я верю, что мы доживем до естественной смерти. Вдвоем. Ты тоже верь. Не лезь на рожон, помни, что Всемирье прекрасно справится и без твоей героической смерти. Если надо будет, то возьми кого-нибудь живым щитом. Но не изменяй мне, пожалуйста. А если и будешь, то хотя бы так, чтобы я никогда не узнала. Ты в ответе за меня, ладно? Я хочу, чтобы все было именно так. Хочу быть твоей ручной малышкой и красоткой. Потому что люблю тебя. Потому что с тобой мне ничего не грозит.