Ты (СИ)

                   Я забыла боль. Не сводя с тебя глаз, я растворялась в прекрасной музыке, которую ты заставила звучать блистательно и победоносно, сметая на своём пути преграды, захватывая в плен сердца всех и каждого. Твоя гитара излучала свет, не видимый глазу, но ощутимый душой. Свет музыки. Свет в окне.
                   Мои забывшие усталость ступни сами понесли меня к сцене. Широко расставив стройные ноги в чёрных ботфортах и терзая тонкими, нервными и гибкими пальцами струны, ты стояла в ореоле золотого света, лившегося у тебя из-за спины, а я — напротив тебя, с мокрым от слёз лицом. Народ вокруг весело "колбасился" и плясал, а я стояла неподвижно и исходила слезами упоения, светлыми и очистительными.
                   Впрочем, я стеснялась этих слёз. Чтобы скрыть их от Риты и остальной компании, я улизнула в бар. Спиртного мне больше не хотелось, и я взяла просто бутылочку воды. За спиной снова слышалось безобразное "тыц-тыц-тыц"...
                   — Минеральную воду без газа, пожалуйста.
                   Звук этого голоса властно выпрямил мою спину и окутал плащом тёплых мурашек... Да, на соседний табурет села ты. Гитара уже висела в чехле у тебя за спиной, а поверх рубашки на тебе была куртка. В том, как из-под кожаных рукавов торчали белоснежные воланы манжет, было нечто странное и забавное, но стильное: двадцать первый век соединился с восемнадцатым. 
                   Смекнув, что ты слепая, худой как жердь бармен, хитроглазый прыщавый пройдоха, вздумал тебя обмануть. Вместо пятидесятирублёвой купюры он сдал тебе десятку. Ты, вынужденная полагаться на его порядочность, сунула её в карман, а я обалдела от такой подлости. И не могла не возмутиться.
                   — Молодой человек! — сказала я ему. — Вы должны были сдать пятьдесят рублей, а сдали только десять. Я всё видела.
                   Этот дрищ сообразил, что его поймали с поличным и отпираться бесполезно, а потому, изобразив смущённую улыбочку, принялся извиняться.
                   — Ох, простите, закрутился... Заказов много... Перепутал...
                   "Ни фига ты не перепутал, — хотелось мне сказать, — а нагло воспользовался слепотой Яны. Это такая низость, что размазать тебя по стенке было бы мало..." Но скандалить я не люблю, тем более, что десятку бармен безропотно обменял на полтинник.
                   — Спасибо за вашу внимательность, — поблагодарила ты.
                   Глупо было бы надеяться, что ты помнила меня с нашей прошлой встречи несколько месяцев назад, но я всё-таки осмелилась подсказать, кто я и откуда.
                   — Вы ещё песню для меня пели... — И я процитировала: — "И вновь — в объятия дороги я брошусь. Свет в окне оставить не забудь..."
                   Удивительно, но ты вспомнила. Твои губы тронула задумчивая улыбка.
                   — А, точно. Ну, тогда давай на "ты".
                   Отработав выступление, ты собралась уходить, а в бар зашла на минутку — выпить воды. Я бормотала слова восхищения, а ты улыбалась. Потом над нашими головами раскинулось ночное небо города. Свет фонарей дрожал на лужах, улицу окутал густой туман, холодный осенний воздух норовил забраться под куртку, а твоя трость белела в полумраке. Общественный транспорт уже не ходил, и ты предложила вызвать такси. Твой телефон был снабжён озвучкой экрана, и ты легко справилась с этим сама. Рита и компания, наверное, недоумевали, куда я подевалась, а я, забыв о них, стояла с тобой на ночной туманной улице под облетающим клёном.
                   — Я слышала, что случилось с Димычем, — сказала я. — А Ваня как — живой хоть?
                   — Живой, — кивнула ты. — Лежит в реабилитационном центре.
                   — Ну, и... какие планы у вас теперь? Будете искать кого-то на замену? — осторожно спросила я.
                   Твои губы стали суровыми и неулыбчивыми. Свет фонарей отражался от тёмного щитка очков.
                   — Боюсь, группе пришёл конец, — с чуть слышным вздохом ответила ты. — Илюха, наш ударник, уже перешёл в другую: такого, как он, везде с руками оторвут. Что будет с Ванькой — не знаю. А Димыч... его никем не заменишь. На нём всё и держалось. Группа без него — как дерево без ствола.
 
                   — А ты? — Я зябко поёжилась. — Что думаешь делать?
                   Тебя приглашали преподавателем в музыкальную школу для слепых — точнее, в её филиал, который работал при спецшколе, в которой ты сама когда-то училась. Зарплата, конечно, не ахти, но если взять нагрузку побольше... Кроме того, ты профессионально занималась аранжировкой, причём за пару заказов могла получить больше денег, чем тебе предлагали в школе в месяц. Но тебе нравилась сама идея — учить музыке детей, помогать таким же, как ты, достичь в этом успехов. Быть может, найти среди них будущего гениального слепого музыканта — ещё одного Стиви Уандера.
                   — Слушай, а как же ты работаешь с компьютером? — полюбопытствовала я. — Там ведь надо видеть экран.
                   Это теперь я знаю, что есть специальные программы для слепых — типа "JAWS", а тогда мне было мало что известно о приспособлениях, помогающих управляться с техникой без помощи глаз. Впрочем, ты спокойно и мягко отвечала на мои не всегда тактичные вопросы, не обижаясь и не смущаясь.
                   Сидя рядом с тобой на заднем сиденье такси, я думала: неужели эта встреча — последняя? Машина остановится возле моего дома, я выйду, а ты уедешь... И всё? Невыносимо. Ужасно. Так не должно быть. Моя жизнь без тебя — долгая и тёмная дорога в никуда. А ты молчала, сжимая между коленей гитару, и в сумраке салона белело жабо и манжеты твоей рубашки. Круглые очертания изящной стриженой головы, длинная шея, блики света на очках... Как же сладко ёкало у меня в животе от этого!..
                   Наконец ты нарушила молчание:
                   — А у тебя как дела?
                   — Нормально, — ответила я. — Универ закончила, нашла работу. Не по специальности, правда, но... Более или менее по нутру.
                   Ты спросила, где я работаю и во сколько заканчиваю. "Хм", — насторожилось что-то во мне, но я назвала и адрес, и время. Когда я выходила из машины в туманный мрак осенней ночи, лёгкое прикосновение твоей руки к моей обожгло мне кожу до содрогания. Ноги ныли, а в окнах моего дома горел свет.
                   Час пятнадцать. В сумраке комнаты, чуть рассеиваемом светом от экрана телевизора, белела на подушке седая голова отца. Он спал. Помнится, когда я вернулась в четыре утра, отец пил чай на кухне, не смыкая глаз.
                   Дождь наносил на стекло лёгкие серебристые штрихи, из крана капала в темноте вода, мои пальцы слабо пахли чем-то копчёным. А в доме напротив светилось чьё-то бессонное окно — как звезда, которая сводила воедино наши с тобой пути.
  
4. Предначертанное
 
                  Сентябрьское солнце — кисло-сладкое, спелое и прохладное, как антоновское яблоко. Я никогда не могу им насытиться. Мне его всегда мало. Летний душистый мёд засахаривается, смешивается с золотом листопада и прохладой аллей загрустившего парка, и получается осенний блюз — музыка, которой пропитана наша встреча.
                   Тот день был как раз светлым и погожим, вот только солнца мне перепало совсем чуть-чуть — когда я ходила на обед в кафе по соседству с нашей книжной секцией. У нас в торговом зале окон вообще нет, и мои глаза, изголодавшись по живому дневному свету, не могли оторваться от тёплого золота, так и манившего на прогулку. Только и грела мысль о том, что завтра — выходной, и если повезёт с погодой, можно будет побродить по шуршащим листьям.
                   Когда я наконец вырвалась под открытое небо из душных стен, уже стемнело, и зябкий сумрак тут же прильнул к щекам. Уличные фонари, окна, вывески и фары машин: вечерний город.