Никто, кроме тебя

Что касается упрямства… Час назад Рамон, их дворецкий, доложил, что сеньор Антонио возвратился вместе с Ракель и ее родственниками. Виктория была рада увидеть сына, но совершенно не понимала, к чему такая настойчивость в желании вернуть эту женщину в их дом. Теперь она была почти уверена, что именно из-за Ракель так испортились отношения между братьями. Безусловно, Ракель во всем обвинила Максимилиано, а Антонио безоговорочно поверил ей. Виктория не сомневалась, что Ракель поощряла Макса. Конечно, Макс виноват и обязан сделать первый шаг навстречу брату. Но Антонио, в свою очередь, должен пересмотреть свое отношение к нему. Виктория сознавала, что знает далеко не все, что известно Антонио, он сообщил ей, – Ракель и Максимилиано знали друг друга раньше. Нет, Ракель лжет, они не знали… Некстати появившаяся Камила, узнав о возвращении новоиспеченных родственников, подлила масла в огонь: как вообще Антонио может терпеть в их порядочном доме эту беспутную женщину! Камила видела, как они целовались с Максом, того и гляди, Ракель начнет изменять Антонио со всеми знакомыми мужчинами по очереди, и если ее вовремя не вышвырнуть отсюда, она сама их выживет по одному…
Виктория видела, как рассвирепел Антонио и, доведенный до крайности дерзкими словами сестры, ответил, что Камила сама не святая, как и ее муж, не говоря уже о Максе: он мол, преступник, и место ему в тюрьме…
Сказал так, и еще более озадачил Викторию. Ведь что-то же было? Почему Ракель решила бежать в Мехико? Почему Макс оказался с нею? Почему Антонио обвинил во всем Макса?
Ведь совсем недавно он называл авантюристкой Ракель… и ведь кто-то пытался убить Антонио, но кто? Виктория снова и снова просила Ломбардо об одном: сказать ей всю правду, может быть, ее сын не так и виновен, как думает Антонио. А если даже виновен в чем-то, все равно несправедливо требовать, чтобы он покинул их дом в Акапулько – ведь и для Макса этот дом – единственно родной…
Только бы никто не узнал о том, что у них творится!.. Эта мысль не давала сеньоре Ломбардо покоя. Она не раз предупреждала Клаудио, а особенно Камилу, быть более сдержанными, не болтать на людях, даже при слугах, лишнего, не слишком откровенничать с Маурой и Карлой – тем достаточно что-то сказать, чтобы на другой день весь город знал об этом…
Как ни настаивала Виктория, чтобы Антонио открыл ей наконец всю правду о случившемся, тот твердил одно: не хочет причинять ей боль. Но ведь ни за что ни про что не назовешь человека преступником, как это сделал Антонио. В чем же виновен ее Максимилиано? Разве Ломбардо не видит, как ей тяжело пребывать в неизвестности.
– Нет, лучше не настаивай, Виктория, не надо, – в который раз повторял Антонио. – Тебе лучше никогда не знать этого. Все в порядке. Не волнуйся. И не будем больше говорить об этом деле. Согласна?
– Нет… нет, я не согласна, потому что отлично знаю, как ты упрям, и, если решил что-нибудь, то никто не заставит тебя изменить своего мнения. Но я надеюсь, ты ошибаешься, Антонио.
– Мне тоже очень хотелось бы надеяться на это, Виктория, – ответил Ломбарде, нежно взяв мачеху за руку…
Ракель снова переступила порог своей комнаты в доме Ломбарде, как будто и не уезжала отсюда никуда, будто не было последних кошмарных двух дней и этой сумасшедшей поездки в Мехико, и этой страшной сцены, когда Антонио ворвался к ней в номер и чуть не лишил жизни брата. Она боялась признаться себе самой, но уже привыкла к этой светлой, со вкусом обставленной комнате. Открывая утром глаза, она видела перед собой распахнутую дверь, что вела в сад, плетеные кашпо с буйно растущими зелеными побегами декоративного вьюна, спускающихся почти до пола, и слышала доносящийся сюда вечный рокет океанской волны. Ракель вдруг поняла, что ей не хватало этого звука в Мехико. Она, оказывается, привыкла к нему, как привыкла ко множеству цветов в красивых напольных вазах, что стояли в доме Ломбарде повсюду. На маленьком столике жили то розы с непросохшими слезами росы на лепестках, то гладиолусы необычной, почти черной окраски с розовато-белыми прожилками, то букет каких-то мелких, с нежным ароматом цветочков – издали он казался круглым бело-голубым огромным шаром… Хотя Ракель зачастую было не до цветочных букетов, тем не менее, она каждый раз поражалась их красоте и разнообразию.
 
После возвращения из Мехико здесь ничего не изменилось, и Ракель с удивлением ощутила, что ей приятно это возвращение. Нельзя сказать, что настроение у нее было хорошее, да и откуда бы ему быть, если все пока складывалось не так, как хотелось. Но букет желтых крупных цветов, каких она еще никогда не встречала, радовал глаз, несмотря ни на что. Да тут еще Марта, которая перед ужином забежала к сестре и, заговорив об Антонио, с восторгом констатировала, что он не равнодушен к Ракель. Ее сестра просто слепая, что ничего этого не видит: иначе, зачем ему было лететь в Мехико и заставлять вернуться обратно. И ведь это уже второй раз Антонио возвращает Ракель к себе в дом!..
Ах, ничего-то ровным счетом ее легкомысленная сестренка не понимает – он это делает, чтобы отомстить Максу. Как и Макс в свое время, женившись на ней, стремился свести счеты с ненавистным братом. Так что же, не унималась Марта, может быть, Ракель по-прежнему любит Максимилиано и хочет быть с ним? Ломбарде ей совсем не нравится? Ни капельки?..
Ответом Ракель были жалобы на головную боль и желание поскорее отделаться от общества сестры, чтобы не ломать голову над ответами на ее дотошные вопросы, тем более, что она не всегда могла дать на них правдивый ответ…
Дон Даниэль совершенно расположил Антонио к себе. Если первое время, узнав отца Ракель, он был к нему лишь терпелив, то после разговора с Саманьего вскоре по возвращении из Мехико, Антонио укрепился во мнении, что дон Даниэль человек порядочный и откровенный, безмерно любящий своих дочерей, знающий их слабости и положительные стороны, и к нему, Антонио, относящийся с почтением. Что окончательно завоевало сердце Ломбардо – это искреннее желание Саманьего взять всю вину, за все случившееся с его дочерью, на себя. Ракель поддержала обман исключительно из-за него, своего отца: ведь Максимилиано стал держать их в страхе перед тюрьмой после того, как узнал, что дон Даниэль часто брался за продажу… краденых вещей. Когда открылся обман с поддельным именем, опять он, дон Даниэль, уговорил Ракель, чтобы она согласилась выдать себя за жену Ломбардо.
– Мы не злодеи, сеньор, – глядел он в глаза Ломбардо, – просто нам не повезло в том, что ваш брат выбрал именно нас для задуманного злодеяния. Ракель серьезная, честная девушка, поверьте… Я так говорю не потому, что она моя дочь. Марта тоже моя дочь, и, хотя я люблю их одинаково, понимаю, что Марта более поверхностна… У нас, сеньор, не было денег, но, поскольку Ракель решила в конце концов уехать, мы были вынуждены принять помощь сеньора Альбениса.
Дон Даниэль признался, что он старый доверчивый дурак и питает к Антонио добрые чувства, верит ему…
Когда Антонио постучал в дверь к Ракель, она уже собиралась ложиться спать. Конечно, он должен был зайти к ней, ведь после отъезда из Мехико они, по существу, не сказали друг другу ни слова – в самолете она намеренно села между отцом и сестрой. Вернувшись в Акапулько, он прямо с самолета поехал в офис, а когда вернулся вечером домой, не избежать было разговора с матерью – она уже ждала его. Антонио устал и все же пошел к Ракель, понимая, что вряд ли добьется от нее вразумительного ответа на вопрос, почему она уехала с Максом. Но теперь, услышав откровения дона Даниэля, он снова усомнился в искренности чувств и поступков самой Ракель. Да, отец был более прямым и искренним, чем его дочь, и это настораживало Антонио, вселяло подозрительность. Он же обещал, что не выдаст их полиции, сказал, что хочет все решить по-хорошему, почему же она все-таки сбежала второй раз?.. Оказывается, потому что не верила Ломбардо, думала, что он ее обманывал. Уж, конечно, Макс подсказал ей эту мысль, кто ж еще? И какие цели он, Антонио, с его точки зрения, преследовал?