Иди и не греши. Сборник (СИ)

— Быстрее, святой отец, — торопил Левшина Дружинин. — Я свой пост оставил…
— Успеешь еще, — пробурчал Левшин.
Он наконец открыл внутреннюю дверь, и Дима спросил:
— А сигнализацию еще не включили?
— А чего ее включать, если я тебя ждал, — сказал Левшин.
На столе в кабинете отца Зосимы стоял ящик со свечами, видимо, приготовленный заранее. Дима не сразу понял, зачем он тут понадобился.
— Вот, — сказал капитан, взяв в руку одну из обычных свечек. — Натуральная израильская свеча. Чуешь, как пахнет?
Он подал свечу Диме, и тот понюхал. Свеча была стеариновая и ничем особенным не пахла.
— Здорово, — сказал он. — Они туда кипарисовое масло добавляют.
— Держи, Женя, — передал Левшин свечу Дружинину, и тот принял ее с несколько экзальтированным благоговением.
— На и тебе, — сказал Левшин, дружелюбно глянув на Звонка и протянув ему свечу.
Тот на мгновение заколебался, но все же был вынужден отодвинуться от Димы и протянуть руку за свечой. Дима немедленно отпрыгнул в сторону, а капитан Левшин схватил Звонка за протянутую руку, а другой рукой наставил ему в лицо пистолет. Тот на мгновение обмер.
— Ах, падла! — вскричал он, мгновенно сообразив, что угодил в засаду, и нырнул под руку Левшина, толкнув его корпусом на стол.
Тот, видимо, не решился стрелять, почему и упал на стол, а потом на пол, выронив пистолет. Звонок ногой отбросил кинувшегося на него Женю Дружинина, и, подняв нож, шагнул к Диме.
— Я тебя предупреждал, — проговорил он осатанело. — Я шуток не понимаю.
Дима нащупал за спиной какую-то тряпку, и, когда Звонок рванулся к нему, бросил ее ему в лицо. В результате нож только прорезал куртку и лишь царапнул Диму по коже. Звонок замахнулся для второго удара, уже развернув Диму лицом к стене и прицелившись для удара под лопатку, как он убил Алексея, но тут подоспел капитан Левшин с тяжелым табуретом в руках и грохнул его по голове. Звонок упал на пол, и подлетевший Дружинин мгновенно защелкнул на нем наручники.
Все было кончено.
Дима стоял у стены и чувствовал, как все его тело наливается свинцовой усталостью, как будто он весь день не просидел на диване, а по меньшей мере таскал пудовые камни. На него вдруг напал истерический смех, и Левшин с Дружининым посмотрели на него недоуменно.
— Ну что, святые отцы? — нервно смеясь, спросил у них Дима. — Как вам израильские свечи?
Дружинин улыбнулся, а Левшин покачал головой.
— Про свечи это не мы придумали, — сказал он. — Это ваш отец Флавиан подсказал. Дескать, задурите ему голову этими самыми свечами, а потом и вяжите.
Дима расхохотался, сев вдоль стены на пол.
— Ты в порядке? — спросил Левшин, вглядываясь ему в глаза.
Дима махнул рукой.
— Я в порядке в той мере, в какой может быть в порядке человек, который восемь часов подряд находился под угрозой быть немедленно зарезанным.
— Тогда вы еще неплохо выглядите, — заметил Дружинин.
— Вы-то как здесь оказались? — спросил Дима, на которого накатила волна исключительного благодушия. — И так вовремя!..
— Так ты же звонил дежурному, — напомнил Левшин. — Мы всполошились, стали тебя искать. Я как раз в монастыре был, когда отец Флавиан меня позвал, чтоб рассказать про твой звонок.
— Я ему не звонил, — сказал Дима.
— Ну да, ты звонил Зосиме, который, не зная что делать, побежал к Флавиану. А тот уже нас позвал. Плохо, что ли, придумали?
— Хорошо, — сказал Дима. — Но и я вам недурно подыграл, а?
— Отлично, — сказал Левшин. — Я уже было собирался говорить, что отец Зосима велел мне тобою заняться, но ты меня опередил.
— А знаете, кто это? — спросил Дружинин, указав на лежащего Звонка. — Нам на него оперативка пришла, знатный убийца. Он уже в Европе человек десять прибил, не меньше. Приемы знает, ножом владеет в совершенстве. Нам даже не советовали с ним связываться.
— Ничего, справились, — буркнул Левшин.
— По-моему, он уже пришел в себя, — с опаской заметил Женя. — Нарочно глаза не открывает, прислушивается. Потом вскочит…
— И еще раз получит по башке, — сказал Левшин. — Не дергайся, стажер, наш он. Никуда теперь не денется. Сколько бы он там в Европе человек ни убил, а отвечать здесь будет, за все три убийства.
 
— Четыре, — сказал Дима.
— Что? — переспросил Левшин.
— Четыре убийства, — пояснил Дима. — Он еще Смидовича убил. Наверное, там же, в школьном подвале, и бросил. Говорит, потеплее станет, мы его найдем.
Они помолчали.
— Ну, а тебя он где прихватил? — спросил Левшин.
— На улице, — сказал Дима. — Мы с Натали шли, а он за нами шел, от самого монастыря. Но я его узнал и первым делом поспешил звонить. Забежал к Приспелову… Ой! — вдруг спохватился он. — Приспеловы-то с Наташей в подвале сидят! Поехали их освобождать, а то они тоже смерти ждут.
Звонка доставили в отделение милиции и по случаю его особой опасности отправили в камеру в наручниках. Тот, придя в себя, ругался, грозился и требовал адвоката из Москвы. Ксенофонтовские милиционеры ходили смотреть на него, как на невиданную редкость.
В доме Приспеловых освобождение вопреки ожиданию вызвало слезы у хозяйки, у которой началась истерика, и только вмешательство Натали смогло ее успокоить. Из-за спешки Дима не успел переодеться и был в костюме Звонка, поэтому разгоряченная Алевтина кинулась на него с кулаками, а узнав его, потом долго извинялась сквозь слезы. Младший сын Петя тоже плакал, но старший бодрился и уверял всех, что если бы отец был дома, то он бы этого хмыря заломал бы. Отец, который задержался в дороге из-за поломки машины, вернулся в первом часу ночи и был изумлен обилием официальных гостей в доме. Разбирательство продлилось едва не до утра, сопровождалось чаепитием, слезами женщин и подробным рассказом Жени Дружинина о задержании бандита в монастыре. Только в пятом часу утра Дима вдруг спохватился, что он пропустил свою чреду чтения псалтыри в монастыре, но капитан Левшин успокоил его, сообщив, что вместо него псалтырь на эту ночь взялся читать иеромонах Севастьян.
В монастырскую гостиницу вернулись уже к шести часом утра и долго стучались, чтоб им открыли. Администратор Вера Владимировна очень строго посмотрела на Диму, и тому пришлось объяснять, что они только что вернулись с особого ночного богослужения, и отец-наместник лично велел ему проводить Натали до гостиницы.
В номере Натали села на кровать, посмотрела на Диму печальными глазами и сказала:
— Знаете, если бы вы не были монахом…
— То что? — спросил Дима, потому что она запнулась.
— То я бы попросила вас остаться, — произнесла Натали с виноватой усмешкой.
Дима вздохнул и присел на краешек казенного стула.
— Мне страшно, — прошептала Натали жалобно.
— Я не монах, — сказал Дима, — но остаться все равно не смогу. Уже начался новый день, Наташа. Отцы уже собрались на братский молебен, в просфорне тесто замесили, в трапезной завтрак готовят. Поскорее забывайте ваши страхи и ложитесь отдохнуть. У вас был трудный день, и если вы пропустите сегодняшнюю литургию, большого греха не будет.
Она улыбнулась.
— Спасибо, Дима. Вы так хорошо умеете уговаривать.
— А квартиру для вас мы найдем сегодня днем, — добавил Дима. — Если Богу будет угодно, если отец-наместник благословит, да если живы будем.
— Спасибо, — кивнула Натали. — И простите меня за мою невысказанную просьбу.
— Бог простит, — сказал Дима. — Вы меня простите. Пойду я.
Заплетающимся шагом он вернулся в монастырь, с трудом поднялся на второй этаж старого братского корпуса, вошел в свою келью и только и успел осенить себя крестным знамением, прежде чем упал на койку и мгновенно заснул. Ему снились разноцветные купола какого-то сказочно-красивого монастыря, где седые старцы тепло и с любовью приветствовали его, а он, расплакавшись от умиления, падал на колени и бился лбом о каменные плиты двора. Когда он проснулся в двенадцатом часу, то так явственно ощущал эти удары, что даже пощупал собственный лоб, не появилось ли там шишки после поклонов во сне. Шишки не появилось, но тоска по той сказочной обители осталась.