Демон движения
— Теперь вы можете на минуту обернуться, — первым нарушил молчание Ришивирада, опираясь на каменный выступ в форме террасы.
Его товарищи поспешно воспользовались этим разрешением. И тогда в далекой перспективе они в последний раз узрели станцию Буон-Ритиро, а там, еще дальше, позади нее — чернеющие очертания «Инфернала»...
Внезапно из фосфоресцирующих гранитов начали выплетаться густые фиолетовые пряди мглы, скатываясь громадными и плотными клубами на вокзал и железнодорож¬
- 265 -
ное полотно. Они вырастали из ощетинившихся острыми шпилями вершин, из выстланных осыпями расселин, ущелий, перевалов и, сворачиваясь в чудовищные муфты, лавиной падали вниз. Вскоре они покрыли собой все. В хаотическом фиолетовом сплетении облаков безвозвратно исчезла станция, омертвевший поезд и спящие путешественники...
— Это конец, — вполголоса сказал индус. — А нам пора в дорогу. Через три часа увидим рассвет.
И, уже ничего не говоря друг другу, они двинулись дальше на восток...
-------------------------
Европейские газеты с 30 августа и в последующие дни 2345 года разнесли сенсационную новость о таинственном исчезновении поезда «Infernal Мeсditеrrane номер 2», который покинул Барселону 23 августа в 18.10. Последней станцией, которая сигнализировала о его появлении в 21.15, была итальянская Вентимилья. Какова была дальнейшая судьба поезда и его пассажиров, неизвестно. В любом случае в Сан-Ремо его уже не видели ни в ту ночь, ни в последующие. Однако катастрофа была исключена; нигде на линии не нашли ни малейших следов, которые подтвердили бы такое предположение. Все поиски и расследования закончились ничем. «Инфернал» непостижимым образом исчез без следа где-то на перегоне между Вентимильей и Сан-Ремо.
ЭНГРАММЫ ШАТЕРЫ
Баллада о верном сердце
Пространство было пустым. На всем обозримом протяжении тянулись лишь ленты рельсов, да торчали по обочинам мостовой телеграфные столбы. Когда ветер на мгновение затихал, в проводах слышалось приглушенное мурлыканье тока; когда возвращался снова, подкрепленный множеством свежих порывов, глухой говор депеш жалобно ворчал в пространстве...
С придорожных деревьев время от времени слетали пожелтевшие листья и, попавшись в когти мятежных вихрей, рвущих их на части, переносились через насыпь на другую сторону или, вытянувшись увядшей, шелестящей ватагой, грустно катились вдоль дороги. На осеннем небе сумерки расстилали полотнища из облаков и одевали мир в цвета серой скуки, в полотно из туманов; в дождевом помешательстве блуждала по полям тихая меланхолия...
Шатера плотнее закутался в плащ, поднял воротник и пошел дальше. Начальник станции любил эти прогулки в сторону Кнежова вечерней порой, когда все мутнеет, очертания размываются и мир отдается во власть сумеречного царства. Ему нравился этот удивительный час под конец дня, когда тени заволакивают землю и рождается великая тайна. Каждое дерево, каждый куст, каждый ветряк или лежащий на краю поля камень преображался в предивную
- 267 -
загадку, встречные люди и манили и обманывали видом своим. Из закоулков сумерек выплывет кто-то безымянный, расправит скорченные дремотой члены, поднимет голову, улыбнется. Бедное, обездоленное создание серого часа. Начальник станции в Закличе понимал глубокий лиризм этого времени, ибо чувствовал, что в мелодиях сумерек плывут его собственные, берущие за сердце тона.
Людвик Шатера был любителем воспоминаний, ибо никогда не мог смириться с вечным течением событий, вещей и людей. Каждое мгновение, безвозвратно уходящее в прошлое, имело для него бесценную, неоплатную стоимость, и с каждым из них он расставался с чувством невыразимого сожаления. Он отдал бы все что угодно за то, чтобы вернуть их с этого пути, остановить исчезающих там, за поворотом! Но знал, что жертва будет напрасной и он не спасет того, что прошло, поэтому жизнь его, в конце концов, стала розарием прощаний и расставаний, одной большой, наполненной бесконечным лиризмом песнью разлуки в глубинах верного сердца, посвященной тому, что прошло и развеялось вдали...
Больше двух лет, в сумеречные часы, когда уже прошли все поезда и он был свободен от службы до трех часов утра, Шатера выбирался на прогулку, всегда в одну сторону: в направлении ныне не существующего полустанка в Кнежове. Год назад здесь еще стояло станционное здание с башенкой стрелочника перед входом, с двумя семафорами и парой стрелочных переводов. Начальником маленькой станции, расположенной всего в четырех километрах от Заклича, был приятель Шатеры, помощник Дронь, тихий, добродушный и усердный чиновник. Полустанок в Кнежове, у которого притормаживали только товарные поезда, выполнял важную функцию маневровой станции для грузовых вагонов, которые переводили на боковую линию, где они некоторое время отстаивались, прежде чем их отправят в дальнейший путь.
Эта станция, существовавшая с незапамятных времен, внезапно ни с того ни с сего была ликвидирована. То ли ее сочли лишней, то ли оказалась излишне обременительной
- 268 -
для железнодорожного бюджета — неведомо: достаточно того, что эта маленькая станция закрылась. Дроня перевели куда-то на границу, а стрелочника Зака определили на службу при станции в Похмарзе. От прежней станции не осталось и следа: здания снесли до основания, рабочие объекты и сигналы убрали. Исчез с лица земли даже сад, окруженный штакетным забором, в котором они с приятелем провели столько вечерних часов, поснимали даже рельсы для перевода вагонов на другой путь. Только верстовой камень, белевший в нескольких шагах от телеграфного столба, указывал место, где когда-то была станция.
Этот камень, зримый след жизни, которая застыла здесь, этот камень, белый свидетель событий, что прошли безвозвратно, стал целью вечерних прогулок Шатеры. Обыкновенно начальник выходил из Заклича после отправления последнего поезда около пяти часов вечера и после часа ходьбы добирался до верстового камня в Кнежове. Под сиянием заходящего солнца летом и весной, под бурой мглой в конце осени и зимней порой сидел на этом белом обломке прошлого и в глубокой задумчивости курил трубку. Космическая тоска и великая тишина полей всегда сопровождали его в этих прогулках... Когда возвращался к себе, в Заклич, было уже совсем темно...
Так прошел год с момента закрытия полустанка. Прогулки до Кнежова превратились в нечто насущное, во что-то, без чего невозможно жить — они стали его «второй натурой». Шатера чувствовал себя больным, когда обстоятельства складывались столь фатально, что он не мог совершить свою вечернюю прогулку.
Пока не случилось некое событие, которое, казалось, вознаградило его за сердечную верность, необычайным образом исполнив многодневные мечтания...
Это было так давно, в памятный день девятого октября.
Вечером, как обычно, около пяти, Шатера надел новый мундир, накинул на плечи недавно приобретенную шинель со значками начальника и, покрепче натянув служебную фуражку, двинулся к Кнежову. Вечер был, как всегда в это время, мрачный и унылый. В небе боролись с ветрами оло¬
- 269 -
вянные тучи — шел дождь, словно просеянный через решето, а сквозь завывания штормового ветра время от времени прорывались хриплые крики промокших ворон и галок.
Начальник шел неверным шагом, более грустный и подавленный, чем обычно. Вечер этот поднял в нем волну воспоминаний, более сильную, чем когда-либо. Ибо в этот день была годовщина закрытия станции. Он помнил, как переживал момент расставания с другом. Тогда, во время разговора, Дронь внезапно замолчал и быстро подошел к окну, словно высматривая что-то в пространстве. Через некоторое время он повернулся и, пожав ему руку на прощание, коротко, сдавленным голосом сказал:
— Будь здоров, старина. Завтра я уезжаю.
— Куда? — спросил он обеспокоенно.
— На границу, в какую-то станицу гуляйпольскую, где черт доброй ночи желает.