Демон движения
- 182 -
— Хочешь оставить меня, Казик? — спросил я сдавленным от боли голосом. — Почему? Ты получил какую-то печальную весть? Почему ты выражаешься так неясно?
— Ты угадал. Я снова увидел сегодня во сне разрушенный дом, а в одном из его окон — фигуру очень близкого мне человека. Вот и все. Прощай, Ромек!
Мы бросились друг другу в объятия на долгую-долгую минуту. Через час я уже был у себя и, охваченный бурей противоречивых чувств, отдавал указания, словно автомат.
В ту ночь я не сомкнул глаз, беспокойно прохаживаясь по перрону. Под утро, не в силах сносить такую неопределенность дальше, позвонил в Вышнинку. Он ответил немедленно, сердечно благодаря за заботу. Его спокойный и уверенный голос, безмятежная, едва ли не шутливая речь подействовали успокаивающе: я вздохнул с облегчением.
Четверг и пятница прошли спокойно. Время от времени я общался с Йоштом по телефону, с каждым разом получая успокаивающий ответ: «Не произошло ничего важного». Так же прошел весь субботний день.
Я вновь начал обретать пошатнувшееся было душевное равновесие и, отправляясь около девяти вечера на отдых в служебном помещении, обозвал его в трубку сычом, вороном и другими прозваниями зловещих созданий, которые не могут найти покоя сами и лишают его других. Он безропотно воспринял упреки и пожелал мне спокойной ночи. Вскоре я крепко уснул.
Проспал несколько часов. Вдруг сквозь глубокий сон услышал нервные звонки. Почти ничего не соображая, сорвался с кушетки, заслонив глаза от резкого света газовой лампы. Звонок прозвучал снова. Я подбежал к аппарату, приложил ухо к трубке.
Йошт говорил срывающимся голосом:
— Прости... что я прерываю твой сон... Непременно должен отправить сейчас раньше... товарный, номер двадцать один... Мне немного не по себе... Отправится через полчаса... дай соответствующий сигн... Ха!..
Мембрана, издав несколько хриплых тонов, неожиданно перестала вибрировать.
- 183 -
Я прислушивался с гулко бьющимся сердцем, не услышу ли что-то еще, но напрасно. С противоположного конца провода до меня доносилось лишь глухое молчание ночи.
Тогда я заговорил сам. Склонившись к отверстию аппарата, швырял в пространство нетерпеливые, исполненные боли слова... Ответом мне была каменная тишина. Наконец, шатаясь на ногах, как пьяный, я отошел вглубь комнаты.
Вытащил часы и взглянул на циферблат: было десять минут первого. Рефлекторно сравнил время с настенными часами над столом. Странная вещь! Часы стояли. Застывшие стрелки, зацепившись одна за другую, показывали двенадцать; станционные часы перестали идти десять минут назад, то есть в тот момент, когда разговор внезапно оборвался! Холодная дрожь сотрясла мое тело.
Я беспомощно стоял посреди комнаты, не зная, к кому обратиться, что делать. В какой-то момент хотел сесть на дрезину и помчаться изо всех сил в Вышнинку. Однако вовремя сдержался. Я не мог сейчас оставить станцию: помощника не было, служащие спали, а экстренный товарный поезд мог подойти к перрону в любой момент. Безопасность Кренпача лежала исключительно на моих плечах. Не оставалось ничего иного, как ждать.
Поэтому я ждал, как раненый зверь, метался из угла в угол по комнате; ждал, стиснув губы, то и дело выходя на перрон и прислушиваясь к сигналам. Все напрасно: ничто не предвещало прибытия поезда. Тогда я снова вернулся в контору, чтобы, сделав пару кругов по комнате, возобновить попытки связаться по телефону. Безрезультатно: никто не отвечал.
В большом станционном зале, освещенном ослепительно-белым газовым светом, я внезапно почувствовал себя страшно одиноким. Какой-то странный неописуемый страх схватил меня хищными когтями и тряс с такой силой, что я начал дрожать, как в лихорадке.
Уселся без сил на кушетку и спрятал лицо в ладонях. Боялся взглянуть перед собой, чтобы не увидеть черные
- 184 -
пальцы часов, которые неумолимо показывали полночь, — словно ребенок, я боялся открыто посмотреть вокруг, чтобы не увидеть чего-то страшного, леденящего кровь. Так прошло два часа.
Внезапно я вздрогнул. Звенели звонки телеграфа. Подскочил к столу, лихорадочно включая приемное устройство.
Из его блока медленно потянулась длинная белая полоска. Склонившись над зеленым прямоугольником сукна, взял в руку ползущую ленту и принялся высматривать знаки на ней. Однако она была пуста: ни единого следа иглы печатающего устройства. Ждал, напрягая взгляд, следя за движением ленты...
Наконец появились первые слова с длинными, минутными интервалами, слова темные, как загадка, составленные с большим усилием и напряжением, дрожащей и неуверенной рукой...
...Хаос... темно... беспорядок сна... далеко... серый... рассвет... ох!., как тяжко!., как тяжко... освободиться... мерзость! мерзость!., серая масса... густая... зловонная... наконец... я оторвался... Я существую...
После последнего слова был долгий перерыв на несколько минут; но бумага ленивой волной продолжала тянуться дальше. И снова появились знаки: теперь уже напечатанные более уверенной, смелой рукой:
...Я существую! Я существую! Я существую!
Она... моя оболочка лежит там... на софе... холодная, брр... понемногу разлагается... изнутри... Мне уже безразлична... Накатываются какие-то волны... мощные, светлые волны... водоворот!.. Чувствуешь Этот гигантский водоворот?! Нет! Ты не можешь его чувствовать... И все сущее передо мной... все теперь... Чудесная бездна!.. Подхватывает меня!., с собой! подхватила!.. Иду, уже иду... Прощай... Ром...
- 185 -
Депеша неожиданно оборвалась, аппарат замер. Тогда я, наверное, зашатался и упал на паркет. Так, по крайней мере, утверждал помощник, прибывший около трех утра: зайдя в контору, он застал меня без сознания на полу, с рукой, обмотанной лентами бумаги.
Очнувшись, я спросил о товарном поезде. Он не прибыл. Тогда я без колебаний сел на дрезину, запустил двигатель и сквозь понемногу рассеивающийся мрак направился в сторону Вышнинки. После получаса езды я был на месте.
Уже на самом входе понял: произошло что-то необычное. Обычно спокойную и уединенную станцию заполнила толпа людей, протискивавшихся к служебному помещению.
Безжалостно распихивая зевак, я проложил себе дорогу внутрь. Здесь увидел нескольких мужчин, склонившихся над софой, на которой с закрытыми глазами лежал Йошт.
Я оттолкнул одного из них и бросился к приятелю, хватая его за руку. Однако рука Йошта, холодная и твердая, словно мрамор, выскользнула из моей и бессильно упала за край постели. На лице, скованном холодом смерти, под растрепанными буйными пепельными волосами лежала тихая блаженная улыбка...
— Сердечный приступ, — пояснил врач, который стоял рядом. — Случился в полночь.
Я почувствовал острую колющую боль слева в груди. Невольно поднял глаза на настенные часы над софой — и они остановились в трагическую минуту, и они тоже показывали двенадцать.
Я сел на софу рядом с умершим.
— Он сразу потерял сознание? — обратился я к врачу.
— Моментально, смерть наступила ровно в двенадцать ночи, в тот миг, когда он передавал депеши по телефону. Когда в десять минут пополуночи мы прибыли на вызов обходчика, пан начальник был уже мертв.
— Кто же тогда телеграфировал мне между вторым и третьим часом? — спросил я, вглядываясь в лицо Йошта.
Присутствующие изумленно переглянулись.
- 186 -
- Нет, — ответил помощник, — это исключено. Я зашел в эту комнату примерно в час ночи, чтобы принять пост умершего, и с тех пор не покидал служебное помещение ни на минуту. Нет, пан начальник, — ни я, ни кто-либо другой из служащих в эту ночь не пользовался телеграфным аппаратом.
- И все же, — сказал я вполголоса — нынче ночью между вторым и третьим часом я получил депешу из Вышнинки.
Воцарилось глухое, каменное молчание.
Какая-то слабая беспомощная мысль натужно пробивалась в мое сознание...