Дочь палача и дьявол из Бамберга

«Что ж, по крайней мере у нас есть время подумать над тем, что сказать потом епископу Шёнборну», – подумал он.
Через несколько минут Фронвизер уже витал в своих мыслях, в то время как на сцене восклицали, страдали и погибали. Как там, интересно, Магдалена? Добрались ли они с отцом и Бартоломеем до тюрьмы, чтобы спасти Матео? Но в таком случае стражники уже забили бы тревогу…
Временами Симон поглядывал на епископов в первом ряду. И если Шёнборн напряженно вслушивался и внимательно смотрел на сцену, то Ринек явно скучал. Он ерзал на стуле, один раз даже широко зевнул, а потом громко потребовал вина, отчего артисты на сцене разом вздрогнули. Остальные зрители брали пример со своего епископа и начали разговаривать или громко звенеть кружками, между тем как артисты буквально из кожи вон лезли.
Однако меньше всего происходящее на сцене интересовало Себастьяна Харзее. Он с большим трудом держался на стуле и временами даже заваливался вперед, но всякий раз приходил в себя. Симон уже сомневался, что викарий выдержит оба представления. Харзее то и дело хватался за голову, как если бы его мучили невыносимые боли.
Спустя целую вечность Папиниан произнес наконец свои последние слова:
– Пусть без вины-ы пролье-е-тся моя кровь! И если уж могу о чем вас попросить, то обратите на империю благословенный взор!
Он подставил палачу обнаженную грудь, испустил дух, и занавес опустился. Последовали негромкие аплодисменты и неодобрительный свист. С кривой ухмылкой накрашенный главный герой вышел вместе с другими артистами вперед и, сделав книксен, заработал скудные овации.
Его со свистом прогнали со сцены, после чего за занавесом послышался шум передвигаемых сундуков и тяжелого реквизита. Наконец занавес снова поднялся, и Симон увидел вторую труппу в поношенных костюмах. Посередине стоял долговязый мужчина в парике – вероятно, их режиссер. Симон узнал от Магдалены, что это англичанин и зовут его сэр Малькольм. Зрители зашептались. Большинство из них, конечно, знали, что именно в этой труппе состоял арестованный оборотень. Сердце у Симона забилось чаще.
 Им придется очень постараться, чтобы отвести от себя всякое подозрение… 
Но вскоре выяснилось, что люди Малькольма удачно подобрали пьесу. Они играли простодушных ремесленников, которые подготовили представление для короля и его свиты и при этом несли всякую чушь. Сам же сэр Малькольм выказал себя непревзойденным комедиантом. Зрители заметно оживились, они смеялись и хлопали себя по ляжкам. Громче всех хохотал епископ Ринек, побуждая остальных к новым взрывам хохота.
Через некоторое время глупые ремесленники под одобрительные крики и аплодисменты сошли со сцены. Начался второй акт, и выступил король со своей свитой. Рядом с монархом шла милая девушка в красном платье, игравшая, судя по всему, упомянутую прежде принцессу Виоландру. Зрители снова зашептались. Нечасто им доводилось видеть на сцене женщин.
«А девушка и впрямь мила, – подумал Симон. – Даже похожа в чем-то на Магдалену…»
Цирюльника нисколько не удивили ее изящество и величественная походка, когда девушка грациозно выступила вперед и свет от свечей впервые упал на ее лицо.
– Нам по душе комедии и трагедии, – произнесла она звонким голосом. При этом правая рука у нее едва заметно дрожала. – Что за пьесу вы собираетесь нам показать?
Симон вздрогнул, и из груди его вырвался слабый вскрик. Он узнал этот голос.
– Какого черта… – просипел Фронвизер.
Перед ним в роли прекрасной принцессы Виоландры стояла Барбара.
* * *
На Бамберг между тем опустилась ночь, и вместе с ней начал наползать осенний туман с реки. Он взбирался по холмам, окутывая город влажным перистым покрывалом, лишь местами прорезанным колокольнями.
Три человека, закутанных в плащи, крались под прикрытием темноты и тумана в сторону Домберга. Каждый нес в руках по большому свертку. Они держались подальше от широких улиц и сделали широкий крюк, чтобы не наткнуться на часового. Когда колокол пробил восемь раз, они услышали где-то поблизости его окрик. Потом шаги его стали затихать вдали, и троица поспешила дальше, вверх по склону, пока не оказалась на пустынной соборной площади.
 
Магдалена сдвинула платок на затылок и огляделась. Глаза понемногу привыкли к темноте. Слева черными громадинами высились башни собора, справа располагались два крыла недостроенной еще резиденции. Снизу, со стороны города, доносилась тихая музыка, и больше ничто не нарушало могильной тишины.
– Слишком рано! – прошипела Магдалена. Она запыхалась от затяжного подъема и тяжелой ноши. – Надо было выждать хотя бы час. Кто знает, вдруг там еще несколько стражников ошивается?
– Чем скорее отделаюсь, тем лучше, – проворчал Бартоломей. – К тому же сейчас самый удачный момент, уж ты мне поверь. По случаю приема большинство стражников еще в замке, но позже, когда их преосвященствам захочется на покой, они разойдутся. А порядочные горожане празднуют в трактирах. – Он сухо рассмеялся. – Они гуляют и пьют по любому поводу, даже самому дурацкому, как вот приезд какого-то там епископа…
– Нам надо где-нибудь переодеться, – проворчал Якоб и оглядел площадь. – Во всяком случае, здесь мы как на ладони.
– Не беспокойся, я знаю одно место, – ответил Бартоломей. – Идемте за мной.
Они двинулись мимо собора и направились к Старому двору. Не доходя до него, повернули налево, в тесный переулок, настолько темный, что даже собственную ладонь разглядеть удавалось с большим трудом. Там Бартоломей остановился, сбросил сверток на землю и снял матерчатый чехол со светильника. Впервые за все это время в их распоряжении оказалось немного света.
– Здесь нам никто не помешает, – прошептал Бартоломей. – Я узнавал, на соборной площади сегодня дежурит Маттиас. – Он с ухмылкой взглянул на старшего брата: – Ты его знаешь, этого пьяницу, с первой нашей ночной прогулки. Я заранее угостил его бутылкой крепкого вина. Он сейчас, наверное, седьмой сон видит. Чего, конечно, не скажешь о стражниках в тюрьме.
– Они тоже скоро сладко спать будут, – ответил Якоб. – Хватит болтать, лучше дай мне шкуру.
Бартоломей развязал свой сверток, в котором, помимо запечатанных воском горшков, лежало несколько звериных шкур. На Магдалену повеяло гнилостным запахом разложения. В ее мешке тоже лежали горшки и шкуры. Отец тащил на себе тяжелого, весом почти в сотню фунтов, волка, завернутого в тонкую материю. Он сбросил тушу себе под ноги, словно мешок с камнями.
«Если что-то пойдет не так, нас колесуют на этой площади, – подумала Магдалена. – Но все пойдет как надо. Иначе не может быть!»
Она осторожно открыла один из горшков, содержимое которого источало горький, едкий запах. Дрожащими руками она погрузила внутрь два льняных лоскута, чтобы они полностью пропитались. Настоящих губок с далекого побережья на рынке найти не удалось – они стоили слишком дорого и встречались довольно редко. Но Магдалена надеялась, что и с тряпками все получится. Днем отец несколько часов вымерял нудные пропорции. Потом они испробовали средство на бездомной дворняге. Собака мгновенно потеряла сознание и очнулась только через час. Но это еще не значило, что на стражников снотворное подействует так же.
– Ну, как я выгляжу? – прервал отец ее размышления; голос его звучал приглушенно, как из-под одеяла. – Похож я на оборотня?
Магдалена подняла глаза, и ее чуть удар не хватил.
Перед ней стояли два адских создания, похожих на ужасные помеси человека, волка, медведя и рыси. Как при каком-нибудь древнем ритуале, оба нацепили на себя волчьи головы, отчего стали еще выше обычного. Кроме того, медвежьи и оленьи шкуры, свисавшие с плеч, делали их заметно шире.
В дрожащем свете фонаря Магдалена уставилась в пустые волчьи глазницы. Она сознавала, что перед ней только отец и дядя, но едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть.
– Эта дрянь воняет хуже чумы! – прохрипело существо справа. Это был Бартоломей, он раздраженно дергал шкуру. – Если таскать ее слишком долго, меня вырвет стражникам под ноги.