Река надежды

Путешествие проходило тяжело. Рана не зажила как следует, и Александеру приходилось часто делать передышку. В некоторых местах еще лежал снег, и путешественники вынуждены были надевать снегоступы. Наконец впереди показался фруктовый сад. Олени и зайцы сильно повредили кору яблонь. Шотландец медленно поднялся к дому. Затаив дыхание, он созерцал разруху и запустение. И не сомневался, что все это – дело рук Этьена Лакруа.
Северо-западный ветер свистел в скелетах построек. Дверь домика Мунро скрипела на ржавых петлях, все еще державшихся в обгоревшем дверном проеме. Сквозь прорехи в крыше виднелось белесое небо. От хижины братьев Макиннисов и дома Голландца остались лишь почерневшие разрозненные камни да несколько чудом уцелевших деревянных балок. Александер машинально подошел к месту, где раньше была входная дверь, и стал носком мокасина разгребать золу в надежде найти хоть что-нибудь, что уцелело в пожаре, хоть какой-то намек на то, что здесь произошло. Ничего… От его дома осталась только холодная зола.
Он подошел к месту, где раньше был очаг. На ржавом крючке по-прежнему болтался котелок, в котором Изабель варила бульон. Он словно наяву увидел, как та, кого он считал супругой, наклоняется над котелком, вдыхает ароматный пар и восклицает: «Суп готов! Кто сядет за стол с грязными руками, отправится спать на пустой желудок!» Габриель на собственном опыте узнал, что обмануть мать не так-то просто. Однажды он отправился спать голодный – сел за стол слишком поздно, когда суп уже разлили по мискам.
От счастья, какое ему довелось пережить, остались руины и стойкий запах сажи. Шотландец повернулся к Жану Нанатишу, ожидавшему его на скамейке возле печи для хлеба:
– Где могилы?
Алгонкин указал сперва туда, где прежде была уборная, потом – на опушку.
– Одна – под кустом боярышника, ближе к дому, а вторая – возле самого леса.
Почему могилы вырыли так далеко друг от друга? Сперва Александер неуверенным шагом направился к опушке. На деревянном кресте, обозначавшем место захоронения, не было никаких надписей. Он присел на корточки. Судя по размеру могилы, в ней был похоронен взрослый, а не ребенок. Это принесло некоторое облегчение, но отнюдь не успокоило. Кто же лежит в этой могиле? И куда ушли те, кто уцелел? Изабель с детьми наверняка вернулась в Монреаль. Но почему его никто не ищет? Почему?
Он пошел посмотреть на вторую могилу. В тени куста, закрывавшего руины дома, высился холмик, под которым, судя по его длине, лежал взрослый мужчина. Александер встал на колени.
– Здесь тоже был крест, – пояснил Жан Нанатиш, подходя ближе. – Наверное, он упал.
– На нем была надпись?
Индеец помрачнел и поджал губы.
– Я не умею читать.
– Извини!
Александер встал, вынул свой нож, срезал ветку боярышника, потом достал из походной сумки кожаную ленту и смастерил подобие креста.
– Вот!
Он воткнул его и стал разравнивать землю, как вдруг пальцы наткнулись на что-то твердое. Он осторожно освободил предмет от земли, но какое-то время не решался его взять. Что, если его оставили тут нарочно? Но форма предмета показалась ему знакомой. Любопытство победило. Он подобрал вещицу и поднес к глазам, которые моментально затуманились слезами. Крестильный крест Изабель…
Он сжал в руке вещицу, которая все еще висела на выцветшей ленте. Александер знал, что когда-то она была голубая. Изабель всегда носила крестик на голубой ленте. «Это цвет неба и флага Новой Франции! И твоих глаз!» – сказала она однажды. Крест больно впился в кожу, а он все никак не мог смириться с новой реальностью. Без Изабель он обречен скитаться по свету бесцельно.
Господи! Он закрыл лицо руками. Неужели Этьен принес собственную сестру в жертву этим треклятым деньгам? Что ж, история знает немало примеров, когда алчность заставляла людей забыть обо всем…
Отчаяние захлестнуло его, однако Александер изо всех сил старался не заплакать. Не хотел делать этого в присутствии индейцев, не спускавших с него глаз. Нанатиш угадал его состояние, тихонько потрепал по плечу и ушел, увлекая за собой своих товарищей. И тогда Александер дал себе волю. Словно очнувшись от продолжительной спячки, он упал на могилу и заплакал так, как не плакал никогда в жизни.
 
Этой ночью Александеру не спалось. Сон ускользал от него. Стоя возле руин дома Мунро, он слушал сопение своих спутников, которые спали на покрытой еловыми ветками земле. Он думал, что ему теперь делать. Изабель утрачена навсегда, но ведь дети живы… По крайней мере ему хотелось в это верить. И нужно их разыскать. Еще надо выяснить, что случилось с Джоном и остальными. И кто похоронен в могиле, что на опушке леса…
Вернувшись взглядом к кусту боярышника, который был уже виден в бледнеющей предрассветной мгле, он глубоко вздохнул. Как только рассветет, он уйдет и больше никогда сюда не вернется. А значит, нужно принять непростое решение… Он посмотрел на восток – туда, где и по сей день росли яблони.
– Ты должен увидеть его своими глазами, Аласдар Макдональд!
Взяв лопату, он решительно направился вверх по тропинке. Мартовские ночи были еще очень холодными, и земля сверкала инеем.
Каждый раз проделывая весь путь от исходной точки, он копал уже четвертую яму, когда лопата наконец ударилась о что-то твердое, что не было похоже на камень. Глухой звук еще отдавался у него в ушах, когда он упал на колени и в изнеможении закрыл глаза. Потом сунул руку в яму глубиной в полтора фута, которую вырыл. Оно было на месте, это треклятое золото! Задыхаясь от натуги, он извлек тяжелый сундучок на поверхность и яростным ударом лопаты сбил висячий замок. Потом замер, словно бы ожидая, что сундук откроется сам по себе.
Ночная птица в последний раз крикнула и полетела в гнездо. С серого неба на сад проливался пепельный свет утра. Руки Александера дрожали, когда он взялся за крышку. Металл проржавел, и пришлось поднатужиться. На помощь пришел нож. Наконец сундук был вскрыт и Александер увидел кожаный мешок. Он распустил завязки… Это было завораживающее зрелище. Впервые Александер видел столько золота. И все это время деньги лежали у него под ногами, совсем рядом! Можно было в любой момент…
Он запустил руку в мешок и извлек пригоршню мойдоров [216], пистолей и луидоров. Тяжелые… Многих убивали и за меньшие деньги!
– Господи! Сколько же теперь стоит этот мешок?
Он уронил монеты обратно в сундук. Лицо его помрачнело. Он долго смотрел на блестящие металлические кругляшки, решая, что с ними делать.
Áuri sácra famés… Жажда золота толкает человека на немыслимые злодейства. Александер поворошил монеты. За каждую из них заплачено жизнью… Вот этот луидор – цена жизни Шамара? А этот – Шабо-Желторотика? А этот, третий, – жизнь Туранжо? Или Изабель? Хотя, с другой стороны, сколько жизней эти деньги спасли, оставаясь под землей? Этого он никогда не узнает. И, по правде говоря, теперь ему это безразлично.
Перезвон монет – звук, который он когда-то мечтал услышать, – теперь вызывал у него отвращение. Он дал ван дер Мееру обещание. Но не переродилось ли желание сдержать слово в гордыню, которая и привела его к сегодняшнему трагическому финалу? Теперь Александер сомневался, что поступил правильно.
– Ты переоценил цену своей клятвы. Ты сдержал ее, но это обошлось тебе дороже, чем все золото!
Теперь он понимал, что содержимое сундука никогда не сможет возместить ему то, чего он лишился.
Вернувшись в миссию, Александер с Жаном Нанатишем сели выпить пива. Пришло время расставания. Александер уезжал в Монреаль, где рассчитывал разыскать детей и выяснить, что случилось с семьей Мунро и Макиннисами.
Глядя на безмятежное лицо друга-индейца, Александер думал, что будет по нему скучать. Жан, с которым они были одних лет, оказался идеальным товарищем. Замкнутый и немногословный, он не задавал вопросов и говорил только в том случае, когда этого требовали обстоятельства. Уже одно его присутствие рядом успокаивало. Одним взглядом он давал понять, что понимает и сопереживает собеседнику. Четыре года назад он трагически потерял жену и троих детей – они утонули в реке Ла-Гранд.