Летчик. Фронтовая «Ведьма» (СИ)
В избе, где я сейчас пою замерли все без исключения, только звук старенькой гитары и мой срывающийся на хрип голос.
Потом всё было, как во сне: пришли ребята на броне,Кругом свои, и наша кончилась война,А мы сидим, как дураки — спина к спине, в руках — штыки,А взрывов нет, звенит лишь тишина.И что-то говорит комбат, а мы смеёмся невпопад,И матерится, как сапожник старшина,Мы были здесь, и не сдались, но пятерых не дождались,Кого-то — мать, кого-то — дочь, кого — жена.Я до Берлина доберусь, об этом твёрдо я клянусь,Сам точно верю, буду цел и невредим,И у Рейхстага на стене, я напишу, не трудно мне,Я напишу: «Осназ непобедим!».И у Рейхстага на стене, напишу, не трудно мне,Я напишу: «Осназ непобедим!».Я ударил последний раз по струнам, взял полную стопку со стола, и залпом выпил. Наконец-то адреналин вышел, сейчас наступит апатия и слабость, да плюс водка. Я повалился, моё сознание проваливалось в пьяную яму. Почти ничего не «одупляя», заметил, как меня подхватил «Кречет», чтобы я не упал на пол. Диверсант понёс меня к лежанке в избе. Где-то в голове мелькнуло «какой сильный и симпатичный». Чёрт! Думаю, это всё-таки Женино сознание, а не моё. Последнее что помню, мелькнувшую мысль, что Женькино сознание всегда рядом, но не проявляет себя.
На крыльце стояли диверсанты и офицеры стрелкового полка, они курили. Вышли, чтобы не задымлять комнату, где спала девушка лётчик.
— Ей бы артисткой быть. Вон какая красивая, а она с нами в окопе немцев и румын резала, — тихо произнёс «Кречет».
— И как резала, сама кровью умылась и всех врагов умыла, а у самой ни царапины, — подхватил «Токарь».
— Наша «Ведьма» такая, она и в небе фрицев бьёт, что только пух летит, — произнёс лейтенант.
— Я летом слышал про отважную девушку лётчика-истребителя. В июле на вашем фронте были. Но не думал, что доведётся повстречаться. А песню как сочинила! На ходу и всё про нас в точности, — высказался «Пуля».
— Ничего вы парни не понимаете. Про нашу «Ведьму» легенды на фронте складывают. Говорят, мстит за любимого капитана, погиб он в 42-ом. Она дважды герой Советского Союза, у неё орденов, не у каждого генерала столько наберётся. Честно скажу немцы за неё награду дают, совсем немаленькую. Только хрен им по всей морде. Нам как сказали, что «Ведьму» выручать, весь полк поднялся. Вот такие, братцы, дела, — добавил капитан.
Вскоре курившие вернулись в избу, но не шумели, разговаривая вполголоса. Так закончился этот трудный день.
* * *Весна, 1944 год. 4-ый Украинский фронт
Летим обратно в полк, Аман за штурвалом, я в виде пассажира. Болею с похмелья со страшной силой. Чем закончилась попойка совсем не помню. С диверсантами расстались, на прощанье продиктовал им слова песни, они сами помогали вспомнить. Память у ребят неплохая, а то моя голова от водки «мягкая» совсем стала. Странно, что всё не забыл. Сочинял практически на ходу. Вот что водка, животворящая с людьми, делает. Якута тоже не помню, оказывается он подошёл позже. Меня уверили, что ничего постыдного не произошло. Прилетим в расположение полка притворюсь больной, не встану с койки даже под угрозой расстрела. Ох, как же болит голова. В полк прилетели и потопали докладывать Гладышеву. Меня немного обдуло ветерком, но недостаточно, батя унюхал. Хмыкнул, но нагоняй не устроил, и то хлеб. Мне дали три дня отдыха. От похмельного синдрома меня отпаивала наша шеф-повар, Клавдия Олеговна. Где-то раздобыла рассолу и простокваши. Так что алкогольное отравление с меня сняли в первый день. После я думал о том, почему напился. Пришёл к выводу, что со страха, точнее пережил страх сильный. Даже не знаю, как в окопе справился. В кабине истребителя я себя совсем по-другому чувствую. Теперь кто бы и что бы мне не говорили, но понять войну можно только в окопе. Опыт такой никогда не забудешь. Дав мне погонять халяву три дня, батя вновь поставил меня на разведывательные вылеты. Так что летаем вновь. Могу сказать одно — тот бой однозначно что-то во мне изменил.
После того, как меня допустили к полётам, на разведку я вылетал, в сопровождении Егора Ляпина, каждый день. В основном мы пролетали над оборонительными укреплениями немецких и румынских войск. Аппаратурой фотографировали, по возвращению материалы сдавали в свой штаб. «Мессеры» Люфтваффе делали попытки отогнать нас, мы особо не сопротивлялись. Как правило уклонялись от боя, немцы не выказывали желания нас преследовать. В начале апреля мне попалась на глаза листовка, что я разбрасывал над войсками немцев в начале лета. Художник Пётр Васнецов по-прежнему служил в нашей охранной роте. Я не замедлил с решением и потопал к нему с просьбой нарисовать новую листовку, так сказать образец. Основное количество буду заказывать в типографии. Подключил к этому делу политрука нашей дивизии, полковника Олега Сергеевича Ожогина. Мужик он оказался вполне вменяемый, правда я пока не показал ему текста, но зато он меня познакомил с работниками типографии, которая расположилась в Сталино. Что мне, собственно, и требовалось, даже записку дал для руководства. Васнецов постарался знатно. Сначала шёл текст на немецком языке, румынский я не знаю, так что заморачивться не стал.
«Немецкие и румынские солдаты, сдавайтесь в плен. Вас ждёт горячее питание, а главное вы останетесь живы. Дома вас ждут матери, сёстры и жёны. Подумайте о них. Кто откажется от сдачи в плен получат адекватный ответ по принципу: 'Кто не спрятался, я не виновата». Мы совсем скоро придём в Берлин, наши красноармейцы отвесят смачного пинка вашему бесноватому Фюреру Гитлеру и совсем дурному Рейхсфюреру Гиммлеру. Даю вам в этом своё обещание. «Фронтовая Ведьма». Далее шёл рисунок, на тонких кривых ножках Адольф, с кривыми ручками и толстым задом. Также выглядит и Гиммлер. Усы торчком, глаза выпучены. Оба получают пинок от красноармейцев кованым сапогом. А изо рта фашистов вылетают стоны «ой-ой-ой, спасите». Я покрутил рисунок и остался доволен. Выпросился слетать в Сталино у командира, как ни странно, он не отказал, наврал ему с три короба, что хочу отправить посылку домой. Через пару дней мне привезли листовки. Тираж небольшой, всего тридцать тысяч. Теперь в каждый вылет я разбрасывал листовки над расположениями гансов и фрицев. Моя выходка не осталась незамеченной. В связи с этим меня вызвали на «ковёр». Присутствовало всё командование нашего полка, даже комэсков не забыли позвать. Я вошёл в штаб полка и представился по Уставу.
— Товарищ гвардии полковник, гвардии капитан Красько прибыла по вашему распоряжению.
Наш Батя, взялся за голову и склонившись над столом сидел пару минут. Молчи-молчи ухмылялся. Политический гений Зузин злорадно улыбается. Остальные сохраняют невозмутимое лицо. Ну вот Гладышев встал из-за стола и подошёл ко мне вплотную. С минуту смотрел в мои глаза, которые в этот момент лучились преданностью и готовностью выполнить любой приказ. Наконец Гладышев заговорил.
— Женя, чего тебе в жизни не хватает? Чего ты всё время приключения на свой… кхм, ищешь?
— Нам нужна одна Победа, одна на всех мы за ценой не постоим, — в стихотворной форме произнёс я.
Гладышев тяжело вздохнул, на зная, как реагировать на мой спич. И тут решил прогнуться наш Зузин, мыслитель политического фронта.
— Недостойно ведёт себя Красько, объявить ей выговор по комсомольской линии. Выдумала, рисовать карикатуры… — начал было толкать речь политрук, но Гладышев посмотрел на него строго и Зузин замолчал.