Летчик. Фронтовая «Ведьма» (СИ)
Зато я кажется догадываюсь. Настучал дурной политрук в Москву о моём плене, а Судоплатов наверняка потряс тех жлобов из жилкомхоза, мог и увидеть письмецо. Как бы со страху ещё чего не придумал.
Вечером после ужина под навесом в столовой я пел песни. Пальцы мне не поломали, а синяки достаточно быстро заживают. Начал накрапывать мелкий дождик, вот мы и перебрались под крышу. Я спел по заказу несколько уже знакомых всем песен. Настроение моё поднялось до небес. Я ДОМА. Решил спеть новых песен. Одну из песен взял песню Высоцкого, но исполнял укороченный вариант артист Волонтир, в одном из старых фильмов.
Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты.На живых порыжели от крови и глины шинели,На могилах у мёртвых расцвели голубые цветы.Расцвели и опали… Проходит за осенью осень.Наши матери плачут, ровесницы грустно молчат.Мы не знали любви, не изведали счастья ремёсел,Нам досталась на долю нелёгкая участь солдат…Кое-что я в песне переделал, чтобы подогнать под военное время и политический строй Советского Союза. Меня начали просить спеть песню «Тёмная ночь», причём не только девочки, но и мужики. Пришлось петь, как откажешь друзьям, боевым товарищам. Пока пел песню, из молодого пополнения один из младших лейтенантов тих проговорил.
— У нас, в Свердловске, эту песню артистки исполняют. Говорят её написала боевая лётчица.
Стоявший рядом Валера Кротов отвесил парню подзатыльник со словами.
— Дурень, а перед тобой кто? Эту песню Ведьма и написала, — на ребят зашикали и они замолчали.
Я решил спеть ещё одну песню из будущего «Ты меня подожди я вернусь» на слова поэта Владимира Евзерова.
Ты меня подожди, я вернусь.Постучу тихо в дверь на зареИ устало тебе улыбнусьПомнишь так же, как в том сентябре.Ты меня подожди я вернусь,И признаюсь любви не тая.Поседеют виски ну и пусть.Лишь бы знать, что ты любишь меня…Возможно, я не прав, что продвигаю здесь песни будущего, но удержаться не могу. Петь люблю так же, как летать. Нет, наверное, летать люблю больше. Гладышев прекратил нашу вечеринку разогнав всех спать. Спорить никто не стал, завтра снова вылеты, а кому-то ещё и ночью доведётся сопровождать «пешки», ночные бомбардировщики. Я тоже иду спать, ночую уже в палатке с подругами. К капитанше в санчасть захожу только для осмотра.
Гладышев продержал меня пять дней на «скамейке запасных». Я каждый день встречаю его на скамеечке возле штаба и смотрю укоризненным, напополам с жалобным, взглядом. В надежде, что его заесть совесть и меня допустят к полётам. Вот и сегодня с самого раннего утра отсиживаю зад на скамейке возле штабной землянки. Увидела Гладышева с нашим особистом майором Гариным. Ага направляются в штаб, естественно, увидели меня. Я состроил максимальный укор в своём взгляде, меняю на взгляд убитого горем человека. Гладышев и Гарин остановились.
— Сергей Петрович, скажи, чем я прогневал кого-то так, что вынужден каждый день наблюдать это создание? — спрашивает Гладышев Гарина, делая вид, что меня заметил не сразу.
— Может Зюзина попросить, пусть загрузит её общественными заданиями? — подхватывает разговор наш «молчи-молчи».
— Ага, а потом его лечить будут от истерики, не пойдёт. Красько, горе ты луковое. Почему не на занятиях с молодым пополнением? — обращается комполка ко мне.
— После завтрака настоящий революционер будет политически подковывать ребят. Я на том празднике жизни лишняя. Зачем без причин смущать товарища гвардии капитана? Товарищ гвардии полковник разрешите обратиться? — соскакивая со скамейки, принимаю стойку «смирно».
— Может хватит клоунаду устраивать? Говори, чего тебе надо, — сдаётся Гладышев, а Гарин улыбается, немного отвернувшись.
— Докладываю, что тактически неверно держать хорошего лётчика в запасе. Аналитический подсчёт говорит о том, что за каждый день возможно уничтожение минимум одного самолёта Люфтваффе, за месяц тридцать самолётов, за три месяца… — мой монолог беззастенчиво обрывают.
— Гвардии старший лейтенант Красько, доложите о готовности молодого пополнения, — резким тоном приказывает командир.
— Десять лётчиков готовы к вылетам в качестве ведомых, остальной десяток требует дополнительных занятий, — рапортую, вытянувшись в «струнку», как часовой на посту.
— Выбери с кем полетишь на разведку. Задание получишь сразу после обеда, — уже спокойно произносит Гладышев.
— Есть! Разрешите идти?
Командир полка только машет рукой и уходит в землянку, Гарин улыбается и качает головой, а затем шагает за командиром.
Топаю в «учебный класс», там замполит оседлал «своего конька». Заворачивает такие сложные предложения, что даже я не сразу понимаю. Но тем не менее «накачивает» он ребят грамотно. На лицах недавних курсантов видны решительность и готовность идти в бой. До обеда летаю с ребятами из пополнения, проверяя как они ведут себя ведомыми. Верчу в воздухе не сложные фигуры, задача ведомого держаться «за хвост» ведущего, не отставать и не отвлекаться, при этом смотреть на все четыре стороны. Заодно выбираю того, кто полетит со мной после обеда на разведку. Успеваем до обеда провести разбор полётов. Указываю на ошибки, вношу поправки. Из десятка ребят, что я говорил Гладышеву о допуске к полётам, мне больше всех нравился Аман Куннук, он из Якутии. Видно, что старается освоить фигуры пилотажа, внимательно запоминает теорию воздушного боя. Я решил взять его с собой. После разбора полётов я обратился к якуту.
— Аман, ты пойдёшь со мной в штаб после обеда, — на что якут кивнул и ответил «есть».
Его однокашники смотрели на парня с завистью, все догадывались, что Амман полетит в свой первый боевой вылет.
После обеда я и Амман стояли в штабной землянке, командир полка давал последние наставления, нам уже показали на карте, какой район требовалось обследовать. Я настаивал на том, чтобы аппаратуру установили именно на самолёт Амана Куннук. Парень справится летал он вполне неплохо.
— Ваша задача облететь квадрат, сфотографировать. В сам город Таганрог не залетайте. Над линией обороны у Амбросиевки постарайтесь пролететь ниже. Линия обороны немцев имеет глубину примерно пятьдесят километров, может чуть больше. Постарайтесь выявить позиции дальнобойной артиллерии. Могут быть аэродромы, хотя по данным разведки немцы переносят их глубже в тыл. В бой не ввязываться при любых обстоятельствах. Красько, тебе об этом отдельно напоминаю. Вылет перед рассветом. Свободны. Красько останься, — закончил давать наставления Гладышев.
Аман вышел, я остался, Гладышев подошёл вплотную ко мне и посмотрел в глаза.
— Женя, береги его, парень вроде неплох, из него хороший лётчик получится, а с тобой он действительно научится летать, если ты увлекаться не будешь.
— Иван Васильевич, всё будет хорошо. Я поняла задачу. Есть просьба.
— Говори.
— Хочу попрактиковать Амана на более сложных фигурах сейчас, а потом на отдых. Дайте разрешение на топливо.
— Разрешаю, всё шагай. После шестнадцати самолёты должны быть у механиков, поставим аппаратуру на оба самолёта.
После обеда мы летали парой с Аманом. Я маневрировал исходя из предположений как бывает в бою. Задача якута от меня не отставать. Потом полетали, изображая поединок. Аман должен вывернуться от моих заходов. К нужному времени предоставили наши самолёты механиками. Я отправил Амана отдыхать, дав ему личное время. Скорей всего парня будут расспрашивать о полётах со мной друзья. Сам я направился в палатку, написать письмо матери Евгении Красько.