Моя ревность тебя погубит (СИ)

— Да, — совсем шепётом отвечает Полина. — Очень.
Я в замешательстве.
Я взбешён.
Я мечтаю любым образом оказатьсярядом с ней, чтобы она нашла защиту вмоих плечах.
— Принцесса, мы ведь договорились, чтоты позвонишь мне, если у тебя появятсяпроблемы. Разве нет?
— Просто я не хотела беспокоить тебя…
— Только не бойся. Сейчас я к тебеприеду и отвезу в свою квартиру. Простоподожди меня где-то на улице, хорошо? Сделаешь?
— Стас, я очень боюсь, что мама будетругаться. И папа останется один.
В прошлый раз она не ругалась, выгоняятебя холодной ночью на улицу.
— Твоя мама тебе ничего не сделает. Апапа побудет у соседа.
Бедная, одинокая девочка, вынужденнаяжить среди скотов без защиты.
— Полина, выйди на улицу, — в приказном тоне говорю. — Хорошо? Я буду очень скоро.
— Хорошо.
Странное желание компенсироватьей родительскую опеку своимприсутсвием. Оно затягивает менясловно зыбучий песок.
После первой и единственной встречия не мог спать по ночам, потому что мысли были пропитаны этим ангельским образом. Мне не удалосьсопротивляться. Мне не удалосьвыкинуть девочку из своей головы.
А трогательный голос в телефоннойтрубке доказал, что это не выдумка — она действительно нуждается во мне.
Ноу меня назревает вопрос — что сомной случится после нашей следующей встречи?
  
4. Верь мне, ангелочек
 
Слабый голос добивает меня, когда в очередной раз проносится в моих мыслях.
Она запуганная. Она обессиленная. Она беспомощная.
В меня словно вселяется дьявол — я готов перевернуть к чертям стол. Разъебать машину, превратив её в груду железа. Спалить нахер город. Выдержать любой кошмар, лишь бы увидеть, что с ней всё в порядке.
Первые несколько минут после нашего разговора я не могу прийти в себя — просто потому что не верю в собственную внезапно появившуюся доброжелательность и острую сочувственность. Но моментально я прихожу в себя и понимаю, что готов сорваться вечером в район, где бетонная грусть парит в воздухе и заявляет о себе в каждой квартире с включённым светом.
Алина — совершенно расслабленная — пьёт апельсиновый фреш и смотрит по телевизору какой-то тупой сериал, параллельно что-то делая в телефоне. Моя жена не вызывает во мне никаких ласковых чувств. Ничего, кроме лёгкой ностальгии и эрекции. Хоть я и благодарен Алине за то, что она сглаживала углы моей тоски, с трудом разбавляла каждодневное одиночестве — с выпивкой один к одному — но полюбить жену мне так и не удалось. Моё нормальное к ней отношение нельзя приравнивать даже к остывшим чувствам, потому что их не было никогда — в отличие от секса и монотонных разговоров по вечерам.
— Мне надо уехать, — сухо сообщаю я, проходя мимо неё.
— А куда ты?
— Появились дела.
— Разве ты не выпил?
— Я в состоянии вести машину, — мой спокойный тон меняется на более раздражённый, после чего Алина замолкает.
Иногда мне кажется, что моя жена слишком сильно меня боится — причём по каким-то непонятным мне причинам. Она всегда сдержана и редко говорит что-то лишнее, словно не имеет собственного мнения. Если видит меня в плохом настроении, то просто смиренно улыбается — ни о чём не спрашивая. Может всё из-за того, что я никогда не был с ней сентиментален или ласков? Часто демонстрировал свой гнев по отношению к сотрудникам — и постоянно она боялась, что этот гнев может обрушиться и на её плечи? Вариантов много, но даже спустя два года совместной жизни я совершенно не хочу об этом думать. Мы просто двое чужих друг для друга людей, которые из-за свидетельства о браке делят одну кухню и спальню.
— Во сколько вернёшься? — спрашивает Алина, когда я подхожу к входной двери.
— Ложись без меня.
***
Светофоры будто всячески пытаются разбудить во мне зверя. В очередной раз попадаю на красный свет, но не выдерживаю — я настолько неуравновешен сейчас, что даже эти проклятые двадцать секунд становятся для меня вечностью. Поэтому мне приходится обогнать впереди стоящие машины по встречной и продолжать ехать.
 
Мною движет нарастающее волнение и острая потребность оказаться рядом с нею — обнять и заверить в том, что всё будет хорошо. Поклясться, что больше никьо не посмеет и пальцем её тронуть. Вот бывает же — нихера больше не нужно, кроме этого. Впервые за долгое время я смотрю на жизнь открытыми глазами — не через призму денег, чьего-то уважения и уверенности в завтрашнем дне. Впервые за долгое время мне настолько сильно хочется увидеть человека, что вены на руках вздуваются, голова отказывается думать о чём-то другом. И всё это после одной встречи? И всё это для чего?
Действительно, для чего? В который раз прокручиваю наш телефонный разговор — это ведь ненормально и противоестественно. Один лишь факт того, что взрослый мужчина в моём лице мчится вечером к девочке почти на другой конец города — делает меня нездоровым извращенцем. Общество бы точно окрестило меня таковым. Но мне насрать на общество, которому плевать на неё. Я не знаю, что придётся делать, но точно осознаю степень своей заинтересованности. Я точно не смогу спать дома, постоянно напоминая себе о том, что где-то там на окраине города сидит девочка в окружении блядских пьяниц.
Она заставила меня что-то чувствовать. Она заставила меня думать о себе чуть ли не каждую минуту каждого дня.
Сейчас снова идёт дождь — как и в тот вечер. С недавних пор у меня особое отношение к такой погоде — ведь если бы не помешавший в прошлый раз нам обоим дождь, то мы никак бы не соприкоснулись с нею. Она бы продолжала сидеть на скамье, доедая свою булочку. Я бы покурил ещё немного и уехал, оставив о ней эпизодические воспоминания.
Правой рукой проверяю, не осталось ли сигарет в пачке — пусто. Скурил ещё одну за вечер. Наконец я доезжаю до нужного места — из-за нескончаемого потока мыслей не сразу замечаю. Сразу же выхожу под моросящий дождь и осматриваюсь, но не вижу ни Полины, ни кого-то другого. Чёрт, и где же ты? Сейчас соображу, что надо сделать, даже если придётся заходить за ней прямиком в квартиру.
Решительным шагом я направляюсь к тому подъезд у, в который она заходила в тот раз, параллельно начиная набирать её номер. Я смотрю на разруху, которая умещает в себе сотни бедных людей. Застеклённые балконы — настолько узкие, что служат лишь пространством для сушки белья и складирования ненужного хлама, который собирается годами.
Бесконечными гудками можно пытать меня. Она не берёт трубку, сколько бы я ни звонил.
Блядь, если эти ничтожные куски дерьма посмеют хоть что-то сделать с ней, если только попробуют притронуться, то я окончательно озверею.
Я собираюсь набрать любой номер квартиры и попросить, чтобы открыли — но в этом отпадает надобность. Полина стоит немного правее от меня. Мёрзнет, обнимая себя руками. Сразу же бросаюсь ей навстречу.
Сперва у меня отлегло — она может и промокшая, но хотя бы подальше от своей матери. Но только я подхожу к ней достаточно близко, чтобы рассмотреть каждую деталь, как кровь вновь закипает. Бедняжка мало чем отличается от побитого котёнка, с трудом выбравшегося из рук живодёров. Красная. Растрёпанная. Замученная, словно с креста только что снятая. Стоит в длинной шерстяной кофте, которая не спасает от ледяного ветра. Полина готова упасть прямо сейчас, а я — как никогда — готов подставить свои руки, чтобы пронести её тело туда, где смогу обложить его заботой и лаской.
Как вообще, сука, можно с ней по-другому? Как?
— Полина, — произношу я и заключаю маленькие ледяные ладони в замок своих тёплых рук. — Всё хорошо. Я здесь.
Она стоит в ступоре. Поднимает на меня кукольные глаза, из которых текут слёзы.
— Ну что такое? Чего ты плачешь, принцесса? Я приехал, видишь? И больше тебя не оставлю. Расскажи, что случилось?
— Ничего не случилось, — отпирается она, забирая от меня ладони. — Всё нормально.
— Полина, это ненормально. Пожалуйста, доверься мне. Обещаю, я всё сделаю, чтобы не разочаровать тебя.