Моя ревность тебя погубит (СИ)

Отстранившись, я опускаю его на ноги, но продолжаю держать за горло.
— Знаешь, почему ты не должен ею интересоваться? Потому что это моя, блять, девочка. Она. Моя.
— Д-д-даже не п-понимаю, — хрипит он, но не в состоянии закончить предложение, потому что мои пальцы впиваются в его кожу его горла и челюстей, оставляют на ней ярко-красные следы. Ослабляя хватку, я требую, чтобы он сказал.
— Говори.
Он снова откашливается, вдыхая воздух.
— Говори, блядь.
— Никем. Я никем не интересуюсь.
— Теперь ты никем не интересуешься.
— Клянусь, я не хотел ничего плохого по отношению к ней. Я написал ей просто из вежливости.
Он думает, что это признание должно утихлмирить меня, но я полностью слетаю с катушек. Она не говорила мне, что он ей писал.
— Кому ты писал? — спрашиваю я, угрожающе смотря в его наполненные ужасом и страхом глаза.
— Полина Косарева, — он жмурится, когда я снова сжимаю его горло, сдерживая желание задушить его. Потому что слетающее имя с его губ просто добивает мою и без того разъёбанную на почве ревности психику.
— Ты ей писал?
Из последних сил он кивает. Точнее, пытается это сделать и бормочет что-то нечленораздельное — мольбы, тысячи оправданий, клятвы, что этого больше никогда не повторится и это всё связано исключительно с учёбой.
Я не знал этого. И я сам решу, с чем это связано. Да нахуй я и без того знаю, с чем это связано. Я знаю, как он смотрел на неё. С каким вожделением он просто дотрагивался до её шарфа, будто вкладывал в этот жест всё своё омерзительное желание.
— Что ты ей писал? Покажи, — я требую и осматриваюсь, вижу его лежащий на полу мобильный. Видимо, он выпал из кармана его брюк, пока я избивал его. — Подними и покажи.
Убрав руку от его шеи, я позволяю ему пройти вперёд и дрожащими руками поднять с пола телефон. Он нажимает пару кнопок, я стою настолько близко, что в случае чего выкину мобильный нахуй и снова выбью из него дерьмо.
Я быстро читаю переписку и смотрю дату.
Позавчера.
Полина отвечает сдержанно, общается с ним как с преподавателем, но я просто взрываюсь от того факта, что она не сказала мне.
Я выкидываю телефон в сторону и снова встречаюсь с ним. Он делает шаг назад и ждёт, будто жертва смирилась со своим положением и знает, что охотник сдерёт с неё шкуру.
Моя голова ходит кругом.
Я могу уйти, но я беру его руку и резко выгибаю один его палец в другую сторону. Он кричит, как недорезанная свинья и падает на колени. Я делаю так же с другим пальцем на этой же руке. Из его рта вырывается очередной истошный вопль, заглушая крик до этого. Два пальца бевольно болтаются на его кисти.
— Напоминание о том, что твоя блядская рука больше никогда не должна к ней притрагиваться. Делай, что хочешь — увольняйся, переводись, не выходи из дома, мне срать. Но если ты когда-то, хоть когда-то покажешься ей на глаза, заговоришь с ней, напишешь ей и, не дай бог, дотронешься до неё, я не ограничусь парой ударов и двумя твоими пальцами, Валик. Я знаю, сколько раз в день ты дрочишь, и во время очередной твоей дрочки я приду, отрежу сначала твою рабочую руку, а потом и член. Ты меня понял?
— Да! — вскрикивает он, сидя на коленях. Я похлопываю его по щеке, как собаку.
— Это хорошо. Потому что если ты когда-нибудь появишься в её поле зрения, я охотно трахну твои мозги, тебя и всю твою выстроенную до этого момента жизнь.
Завершив свою часть диалога, я иду к двери.
В машине я выкуриваю сигарет семь за раз, прежде чем завести завестись и поехать домой, где она меня ждёт. Я предупредил о том, что буду позже из-за работы. Она ответила мне милым сообщением о том, что меня дождётся, но я потребовал, чтобы она ложилась спать.
И я надеюсь, что она уже спит. Мне нужно будет провести какое-то время вместе с виски, чтобы разгрузить голову, которая до краёв заполнена ею.
Каждый. Сука. День. Постоянно. Только. Блядь. Ею.
  
27. Я выиграл эту жизнь
 
Чувствую, как от напряжения дёргается кадык. Сколько бы я ни влил в себя алкоголя, у меня не получается остановить разрастающий в груди голод.
 
Да, голод.
Определённо то, что я чувствую сейчас. Дико изголодавшийся, раздражённый и чуть не подыхающий от желания дотронуться до неё, спящей. Тупо развалившийся на стуле с широко расставленными ногами, двигаяющий стакан с виски по стеклянной поверхности стола из стороны в сторону, от одной ладони к другой.
Собираюсь покурить, но выхожу на улицу в одних домашних штанах, чтобы дым не разнёсся по дому и не разбудил мою принцессу. Она не в восторге от моей вредной привычки, иногда игнорируя, а иногда и в лоб спрашивая, перестану ли я когда-нибудь курить.
Она настолько стеснительная по отношению ко мне, что может раскраснеться из-за подобного вопроса. Всё зависит от обстоятельств, при которых он задан.
Для неё всё просто как белый день. Курение равносильно вреду, от этого нужно избавляться. Но моя нервная система держится только на никотине.
Тело группируется, когда морозный ветер прилипает к мышцам моего голого торса. Февраль ночью явно не то время года, когда стоит прохаживаться по улицам в одних, блядь, штанах, но мне просто нужно остудиться и успокоиться. Виски меня не берёт, я пью его, словно газировку, из которой вышли газы — никакого расслабления и прочистки мозгов, никакого эффекта, кроме терпкого послевкусия.
Кинув окурок в пепельницу, стоящую на перилах балконного крыльца, я возвращаюсь домой и подхожу к деревянной лестнице. Каких-то двадцать ступенек разделяют нас, поэтому я поднимаюсь. Мне не удаётся нормально выпить. На самом деле, я поднимаюсь к ней уже пятый раз за всё время, пока выпивал.
Это как навязчивая мысль. Как обсессивно-компульсивное расстройство. Как базовая потребность дышать или пить, чтобы не умереть от обезвоживания. Войдя в нашу спальню, я наблюдаю за тем, какой крошечной она кажется, спящей в нашей огромной кровати из натурального дерева.
Опираясь спиной о дверной косяк, я скрещиваю ноги в лодышках и стою так примерно минут десять. Может, я действительно сумасшедший, если я могу просто наблюдать за тем, как она спит. Без какой-либо цели и без перерыва.
Отталкиваясь от стены, я подхожу к кровати и залезаю на неё со своей стороны. Меньше всего хочется дышать на неё перегаром и прикасаться своим холодным телом к её тёплому. Это кажется варварством, поэтому я просто наблюдаю за её спокойным выражением лица, за медленно опускающейся и поднимающейся грудью, которую закрывает шелковистая ночная майка бордового цвета. Изгибы её миниатюрного тела заставляет пересохнуть в горле.
Моё восхищение заставляет пожалеть о том, что я сломал тому уроду два пальца, а не всю грёбанную руку.
Наблюдаю за ней ещё минут двадцать. Возможно сорок. Или примерно час.
Думаю, стоит хотя бы немного поспать, потому что завтрашняя ночь — это ночь её восемнадцатилетия. Я собираюсь превратить этот необътных размеров дом в её личный дворец. Завтра он будет заполнен цветами, шарами и сказкой. И я благодарен своей секретарше за то, что она взяла на себя обязанность за поиск лучшего салона, который сделает всё на высшем уровне.
Иначе я бы её уволил.
Закрывая глаза, я понимаю, что не могу не наслаждаться ею даже во сне.
Что, блядь, со мной такое и как это лечится?
***
В первой половине дня я решаю большую часть вопросов по последним проектам на работе и сверяю график, назначаю встречи на следующую неделю. В двадцать лет я стал трудоголиком, когда понял, что диплом университета предлагает разве что возможность подтереть им задницу.
Образование это хорошо, но только в совокупности с мозгами, хитростью, связями, чётким планом и кучей других вещей.
Сейчас я работаю так же много, как и тогда, когда полностью зелёный и неопытный начинал вести бизнес. Только сейчас у меня совсем иные масштабы. Плюс когда начинаешь свой путь, есть огромное преимущество — ты и так на дне и тебе некуда падать, нечего терять. А с большой деньгами, большой властью приходят и большая ответственность.