Одержимость шейха (СИ)

  
Миша Рейн
 
Одержимость шейха
 
   
Пролог. Не смей смотреть в глаза своему господину
 
Куда меня везут? Почему обращаются как с диковиной вещицей, которую боятся повредить? Зачем надели мешок на голову, как только вывели из аэропорта?
Я не знаю. Ничего не знаю.
Моя реальность слишком пугающая, чтобы пытаться представить, что ждёт меня там… среди золотых песков под раскалённым солнцем дикой пустыни. Сколько бед она подарит мне?
Столько вопросов и ни одного ответа.
Единственное, что я уловила, когда один из сопровождающих меня мужчин потрогал прядь моих волос, это пару фраз, заканчивающихся строгим предупреждением: «Она принадлежит Джафару Аль Нук-Туму».
И мне остается лишь гадать, кто же такой этот пугающий даже своим именем мужчина. Каков он, мой будущий муж? Будет ли уважать меня? Любить? Смогу ли я полюбить его? И почему мне нельзя смотреть на него?
Звезды бы померкли от моего ярого желания узнать хотя бы клочок заранее израненного будущего. Однако я успокаиваю себя тем, что отец наказал бы меня в разы жестче, поэтому мне стоит быть благодарной Марату за помощь и молиться, чтобы мой муж не обижал меня. Нелюбовь ведь можно пережить?
Но сколько бы я себя ни утешала, страх подкрадывающийся подобно голодному зверю, заставляет меня оступиться в болото паники. С каждой новой секундой она затягивает меня все глубже. Вынуждает внутренности сжиматься болезненным спазмом, грозя вывернуть их наружу.
Прошло много часов с тех пор, когда я последний раз видела человека, обещавшего, что со мной все будет хорошо. Что меня не обидят, и я буду в безопасности. Но прямо сейчас, оказавшись с мешком на голове между двух огромных мужских тел на заднем сиденье машины, я хочу кричать о том, что меня обманули.
Вот только в следующее мгновение раздается чужой крик. Мужской. Разъяренный. И неожиданно мое тело от резкого торможения едва не вылетает вперед. Если бы не жесткая хватка.
Тяжело глотая ртом воздух, быстро мотаю головой из стороны в сторону, будто пытаюсь сквозь проклятый мешок прозреть и понять, что произошло. Но кроме мужских криков вперемешку с матами я не могу разобрать ничего, задыхаясь от недостатка кислорода.
А потом внутри все замирает, застывает в ледяном ужасе от оглушившего меня первого выстрела, за которым следуют дикие крики, режущие уши. По виску стекает капля холодного пота, однако я не рискую пошевелиться.
С минуту не дышу, ожидая, что эти выстрелы настигнут меня, причинят боль, но в итоге выдыхаю скопившийся в горле страх, когда слышу хлопки дверей.
Почувствовав свободу, я неуверенно ощупываю дрожащими руками сиденье вокруг себя и, убедившись, что мужчин, сидевших всю дорогу по обе стороны от меня, нет, судорожно стягиваю повязку. Правда, как только делаю это, тут же жалею.
Первое, что я вижу, — это голову мужчины на руле… с воткнутым в нее ножом. Мой рот открывается в немом крике, стоит мне заметить его безжизненные глаза, смотрящие в пустоту. А после все начинает происходить как в замедленной съемке.
Дикари в черных одеяниях верхом на арабских скакунах, как мрачные тени среди ясного дня, метающие ножи быстрее пуль. Зажмуриваюсь, когда одна из лошадей принимает выстрел в грудь и, поднявшись на дыбы, издает свой последний стон боли.
Всевышний…
Сердце разрывается от жалости к невинному животному, и я даже не понимаю, как, — а главное, зачем — выбираюсь из салона машины, позволяя горячим пескам обжечь ступни даже сквозь обувь. Но боль сейчас последнее, что меня волнует, потому что я с ужасом осознаю одну пугающую вещь: люди, которые должны были меня доставить Аль Нук-Туму, один за одним утопают в огненных песках, захлёбываясь собственной кровью. Люди, которые были моей единственной защитой.
Ужасающая паника льдом сковывает каждую клеточку тела. Ни вдохнуть, ни выдохнуть не могу. Кажется, передо мной оживает самый настоящий ад, а спустя мгновение раздается звонкий свист, пронзающий душу, он и вырывает меня из оцепенения.
 
— Красавица какая, — приглушенный голос из-под черного одеяния окутывает мраком и опасностью, пока всадник на вороном скакуне кружит вокруг меня с горящим огнем диким взглядом. И я не сразу осознаю, что с моей головы слетел платок, открыв ярко-рыжие волосы на всеобщее обозрение.
— Оставь ее, Джамал, — строго предупреждает один из бедуинов. — Беду принесет эта огненная ведьма.
Но тот, кто уже несколько минут раздирает на мне платье одним только взглядом, явно не послушает его. И я убеждаюсь в этом слишком быстро…
Сглотнув вязкую слюну, я отступаю назад, прежде чем меня хватают за шкирку и перекидывают через седло. Одним движением, как пушинку или как вещь, не требующую бережного обращения.
— Она принесет удовольствие моему брату, Кадир, а не беду, — с азартом в голосе произносит схвативший меня бедуин и, ударив коня ногой, хватается за поводья и устремляется вперед, не обращая внимание на то, что причиняет моему телу острую боль.
Резь, прознающая ребра, оказывается настолько сильной, что перед глазами все мгновенно темнеет, а горло сжимается от истошного крика, утопающего в топоте копыт и облаке пыли.
От того, как яростно скачет животное, я раз за разом бьюсь ребрами о выступ седла. И эта боль не прекращается ни на минуту, пока всадник безжалостно подгоняет лошадь кнутом, унося меня в неизвестность. В ночь. Холодную и тёмную, такую же, как и мое будущее, которое неизбежно приближалось ко мне. Периодически я проваливалась в мучительную дрему, мечтая открыть глаза и увидеть, что этот кошмар развеялся пылью золотых песков.
Однако этого не произошло. Кошмар становился явью. А я — болью. Одной сплошной раной, ведь мы не останавливались до первых лучей солнца, острыми иглами пробиравшимися мне под кожу, но даже тогда конь неумолимо скакал вперед. Рисковал своей жизнью, чтобы доставить своего всадника в срок.
Я совершенно не замечаю, в какой момент мое тело принимает вертикальное положение, но оно тут же стремится поравняться с землей. С камнем, который я ощущаю босой ногой, а потом коленом, прежде чем меня успевают поднять обратно на ватные ноги.
Отчаянно пытаюсь сфокусировать взгляд на человеке, едва ли не волокущем меня за собой. Падаю и сдираю колени сквозь подол платья, разрывая его так же, как и все происходящее разрывает мое сердце. Я пытаюсь заговорить, попросить хотя бы воды, но язык, кажется, распух и стал прилипать к пересохшему небу.
Я даже не сразу соображаю, что вместо мужских голосов теперь слышу только женский: хриплый, недовольный или осуждающий. Неважно. Я настолько устала, что нет сил разлепить спаянные болью и пылью веки. Но мне этого и не требуется, потому что внезапно это происходит само по себе, как только на меня обрушивается поток прохладной воды. Шумно вздыхаю раз, затем второй, прежде чем четыре руки начинают намывать мое тело, заполнять легкие цветочным ароматом, а волосы расчесывать гребнем, приговаривая: «Огненная девочка. Девочка огонь. За твои волосы хозяин с нас шкуры сдерет».
Мне хочется зацепиться за эти слова, поговорить, узнать, о чем она, но я просто-напросто не могу справиться с нахлынувшим на измученное тело блаженством. Мне даже захотелось поверить в то, что ужас закончился, больше меня не обидят. Не обидят ведь? Иначе зачем им так ухаживать за мной?
После принятия ванной за мной приходит старушка в скромном одеянии и черном хиджабе, но взгляд ее небесно голубых глаз заменит тысячи украшений. Такой взгляд не может принадлежать злому человеку, в них светятся боль и сострадание, пока ее умелые руки скрывают все увечья, причиненные мне седлом. Она что-то приговаривает себе под нос, но я не сразу понимаю что. Она же и кормит меня досыта, прежде чем разложить передо мной шелковый костюм и обувь, расшитые тонкой, изящной вышивкой с золотыми нитями.
— Сегодня у господина праздник. И брат его хочет ему сделать подарок, подарив тебя. Просил привести в порядок, — бормочет старушка, надевая на меня украшения, украшенный жемчугом.