Маска Ктулху
Ощущение это было иллюзией — и она не оставляла меня никогда. Было ясно, что в дом никто не входил — ни сам Николсон, ни агент, — поскольку баррикада загораживала как парадную, так и заднюю двери, растянувшись по всему периметру квадратной постройки, и, чтобы войти внутрь, мне пришлось разобрать ее часть.
Внутри же впечатление обитаемости было еще сильнее. Однако имелось одно большое отличие — интерьер оказался прямой противоположностью мрачному внешнему виду здания. Здесь было светло и удивительно чисто, если учесть, сколько дом простоял заброшенным. Более того, сохранилась и обстановка — правда, скудная, — хотя поначалу у меня сложилось четкое ощущение, что вся без исключения мебель вынесена из комнат и нагромождена на веранде.
Изнутри дом был так же похож на ящик, как и снаружи. Первый этаж состоял из четырех комнат: спальня, кухня с кладовой для провизии, столовая и гостиная; наверху — еще четыре комнаты совершенно таких же размеров: три спальни и кладовая. Во всех комнатах было множество окон, в особенности — на северной стороне: это было крайне удачно, ибо северное освещение пригодно для живописи как никакое другое.
Второй этаж я занимать не собирался; под мастерскую выбрал себе спальню в северо-западном углу здания, сюда же сложил все вещи, не обращая внимания на кровать, которую задвинул подальше. В конце концов, я приехал сюда работать, а не вести светскую жизнь. Я так нагрузился припасами, что почти весь первый день разгружал машину и складывал вещи, а также расчищал оба входа в дом, чтобы одинаково легко иметь в него доступ как с севера, так и с юга.
Устроившись, в надвигающейся темноте я зажег лампу и еще раз перечитал письмо Николсона — в соответствующей обстановке имело смысл отметить все, о чем он мне писал.
«Уединение Вам обеспечено. Ближайшие соседи — примерно в миле от дома. Их фамилия Перкинсы, и живут они на гряде холмов к югу. Немного дальше — Моры. С другой стороны, к северу, — Боудены.
Причина, по которой в доме давно никто не живет, должна Вам понравиться. Люди не хотели его покупать или арендовать просто потому, что его некогда занимала одна из тех странных нелюдимых семей, что обычны для удаленных и глухих сельских местностей, — Бишопы. Последний оставшийся в живых член этого семейства, худой нескладный дылда по имени Сет, совершил в этом доме убийство, и одного этого было достаточно, чтобы отвратить всех суеверных местных жителей от аренды как самого дома, так и земли, которая, как Вы можете убедиться, — если это Вам нужно, конечно, — богата и плодородна. Даже убийца может быть в своем роде творческой личностью, я полагаю, но Сет, боюсь, от этого был далек. То был грубый, неотесанный мужлан, совершивший убийство без всякой видимой причины, — насколько я знаю, он убил соседа, буквально разорвав его на части. Физически Сет был очень силен. У меня мороз по коже от таких рассказов — хотя едва ли, думаю, Вас это испугает. Убитый был из семьи Боуденов.
В доме есть телефон — я распорядился, чтобы его подключили.
К тому же имеется динамо-машина — дом не так уж старомоден, как выглядит. Хотя, конечно, динамо-машина появилась там намного позднее, чем было построено здание. Как мне сказали, она установлена в подвале. Возможно, правда, что она не работает.
Водопровода, извините, нет. Колодец должен быть хорош, к тому же Вам не повредят физические упражнения — не годится целыми днями просиживать за мольбертом.
Дом на вид уединеннее, чем оно есть на самом деле. Если станет совсем одиноко, звоните мне».
Динамо-машина, о которой он писал, не работала. Света в доме не было. Но телефон действительно был включен, в чем я убедился, позвонив в ближайшую деревню — Эйлсбери.
В первый вечер я так устал, что спать лег рано. Постель я привез с собой — конечно же, не рассчитывая, что в доме через столько лет что-нибудь останется, — и вскоре уснул глубоким сном. Но каждую секунду своего первого дня в доме я чувствовал эту смутную, почти неощутимую уверенность, что кроме меня жилище занято еще кем-то, хоть и понимал, насколько это абсурдно: я тщательно исследовал весь дом и участок сразу же по приезде и убедился, что спрятаться здесь просто негде.
Разумному человеку не нужно объяснять, что каждому зданию присущ свой особый дух. Это не только запах дерева, кирпича, старого камня, краски — нет, это еще и некий осадок, оставшийся от тех людей, что здесь жили, от событий, происходивших в этих стенах. Атмосфера дома Бишопов, казалось, избегала всяческих описаний. Здесь витал привычный запах старины, который я и ожидал встретить, сырости, поднимавшейся из погреба, но было и что-то еще — и оно имело гораздо большее значение: что-то сообщало дому эту ауру жизни, как будто он был спящим животным, которое с бесконечным терпением ожидает того, что, как ему известно, должно произойти.
Сразу оговорюсь, это нечто не создавало никаких тягостных ощущений. Всю первую неделю мне отнюдь не казалось, что в этом чувстве есть хоть какие-нибудь элементы страха или ужаса, и мне вовсе не приходило в голову беспокоиться, пока на второй неделе не настало то самое утро… Я уже закончил к тому времени два своеобразных полотна и работал на пленэре над третьим. Так вот, в то утро я почувствовал, что за мной наблюдают. Сначала я в шутку сказал себе, что за мной следит дом, ибо его окна действительно походили на черные пустые глазницы, направленные на меня. Но вскоре я понял, что мой наблюдатель стоит где-то сзади и сбоку, и я время от времени бросал взгляды на опушку рощицы к юго-западу от дома.
Наконец я приметил этого наблюдателя. Повернулся к кустам, где он прятался, и громко сказал:
— Вылезайте. Я знаю, что вы там.
Оттуда поднялся высокий веснушчатый молодой человек и посмотрел на меня жесткими темными глазами. Он был явно исполнен подозрений и зол.
— Доброе утро, — сказал я.
Он кивнул, ничего не отвечая.
— Если вам интересно, можете подойти и посмотреть, — пригласил я его.
Парень немного оттаял и шагнул из кустов. На вид ему было лет двадцать. Одет в рабочие штаны, бос, гибок в движениях и хорошо сложен; несомненно, проворен и с хорошей реакцией. Он подошел чуть ближе — как раз чтобы увидеть, что я делаю, — и остановился. Нимало не смущаясь, внимательно меня рассмотрел и только потом заговорил:
— Вы Бишоп?
Разумеется, соседи решили, что где-то на краю света объявился некий родственник и теперь приехал получить бесхозную собственность. Имя Джефферсона Бейтса все равно ничего бы им не сказало. Кроме этого, мне почему-то очень не хотелось сообщать ему свою фамилию — я и сам толком не знал почему. Я достаточно вежливо ответил, что я не Бишоп, не родственник, а просто снял дом на лето и, возможно, еще на пару осенних месяцев.
— А моя фамилия Перкинс, — сказал молодой человек. — Бад Перкинс. Вон оттуда. — И он показал на холмы к югу.
— Рад познакомиться.
— Вы тут уже неделю, — продолжал Бад, тем самым подтверждая, что мое прибытие не осталось в долине незамеченным. — И вы все еще тут.
В его голосе слышалось удивление, как будто факт моего пребывания в доме Бишопов в течение целой недели был странен сам по себе.
— Я в смысле, — поправился он, — что с вами ничего не случилось. В этом доме такое творится, что это чудно.
— А что здесь творится? — поинтересовался я.
— А то не знаете? — изумленно спросил он.
— Про Сета Бишопа — знаю.
Он энергично затряс головой:
— Так это далеко не все, мистер. Я б в этот дом ни ногой, если б даже мне платили — и хорошо платили. У меня мурашки уже от того бегут, что стою так близко. — Он мрачно нахмурился. — Это место давно уж надо было спалить. Чем тут Бишопы занимались по ночам, а?
— Да здесь вроде чисто, — ответил я. — И довольно уютно. Даже мышей нет.
— Ха! Если б только мышей! Вот погодите…
С этими словами он развернулся и снова нырнул в лесок.
Я, конечно, понимал, что вокруг брошенного дома Бишопов неизбежно должно было появиться множество местных поверий: что может быть естественнее предположения, будто в нем завелись привидения? Тем не менее визит Бада Перкинса произвел на меня весьма противоречивое впечатление. Ясно, что за мною тайно наблюдали с самого дня приезда. Я понимал, что новые соседи всегда возбуждают в людях интерес, но в то же время осознавал: интерес моих соседей по этому уединенному уголку был несколько иным. Они явно ожидали, что произойдет нечто; и Бада Перкинса привел сюда единственно тот факт, что ничего пока не случилось.