Снотворец (СИ)

Пододвинув к нам тарелку с какой-то странной твердой субстанцией горчичного цвета, она протянула нам по чайной ложке. Глядя на это непонятное нечто, все мысли о наших с Элом выяснениях отношений быстро выветрились.
— Пробуйте, — поторопила она нас.
— Что это за хрень? — недоверчиво спросил Эллиот, брезгливо скривившись. — Отравить нас хочешь?
Потыкав ложкой в брусок непонятного угощения, я тоже не смог не скривиться.
— Это точно съедобно? — спросил я, отламывая ложкой небольшой кусочек. — А то выглядит, как… глина. Твердая такая, старая.
— Или как заплесневевшая губка, — проговорил Эллиот, кажется, даже немного позеленев от совсем уж неприятного сравнения.
— О, боже, ну и мужики, — закатила глаза Эрика. — Это русский десерт, они его с чаем едят. Халва называется, — ломано проговорила она, после чего сделала глоток из одной из кружек с явно только что разлитым горячим чаем. — Попробуйте. На вкус это лучше, чем выглядит.
— Эрика, это же правда съедобно? — уточнил я, поднося ложку с кусочком к своим губам.
— Верь мне, — кивнула она.
Я вздохнул и все же отправил ложку в рот, начав аккуратно пережевывать. И вскоре я удивленно посмотрел сначала на ожидающего моей реакции Эла, а потом и на сестру.
— И правда, очень неплохо, — сказал я, потянувшись за вторым кусочком.
— Серьезно? — округлил глаза Эллиот.
— Ага.
— Я же говорила! — восторжествовала Эрика и тоже принялась есть, отдавая мне другую кружку с чаем. — А папе не понравилось. Сказал, «консистенция неприятная».
— Сложно не согласиться, — буркнул Эл, но в итоге тоже отправил кусочек халвы в рот. А пережевав, озадаченно хмыкнул, потянувшись тоже отколоть себе кусок побольше. — Почему они не могли сделать ее попривлекательнее на вид?
— Видимо, им и так нормально, — усмехнулась Эрика, подставляя кружку и Эллиоту.
Так за чаем с халвой мы провели весь оставшийся вечер, ведь с Сарой — дочкой Эрики — сидела наша мама. Поэтому сестра ни о чем не волновалась, увлекая нас разговорами обо всем, что с ней и с семьей происходило и что я пропустил за полтора месяца своей комы.
А через три дня наконец настал момент празднования Рождества. Дом и елку родители еще до моего приезда украсили, так что в этот день мы только ужинали всей семьей и в праздничном настроении разворачивали подарки. В гости никого не звали из-за меня и маленькой Сары. Однако вечером все же ненадолго заходили как друзья моих родителей и соседи, так и Дженн с Аланом, а потом и Эллиот. Этот придурок не переставал меня удивлять, притащив угощение для каждого члена моей семьи — фигурное рождественское печенье и бутылку белого Jim Beam, и отдельный подарок для меня — большого плюшевого динозавра. А потом еще болтал со мной и моим отцом на кухне до поздней ночи. После полуночи он чуть ли не на руках донес меня до кровати, будучи уже не совсем трезвым. Еще и ночевать хотел остаться, но я заставил свалить. Не хватало, чтобы он утром смотрел на мои фейлы при зарядке и самостоятельном передвижении.
Следом за Рождеством незаметно подошел и Новый год. К тому времени благодаря опытному тренеру, приставленному ко мне больницей, я стал, хоть и усилием, но все же самостоятельно подниматься с кровати, что было огромным прогрессом. Правда, ходить все еще не мог, так что здесь на помощь мне приходила вся попадающаяся под руку мебель, ведь костыли брать я упорно не хотел. А еще мне все-таки позвонил Макс, спрашивая, что он должен сделать, чтобы я его простил. Но я не знал, что ответить, потому пообещал позвонить сам и поговорить где-нибудь в январе, чтобы успеть все хорошо обдумать.
Новый год я снова провел в окружении семьи. И опять не обошлось без Эллиота. Так забавно было понимать, что раньше я всеми силами старался ему понравиться, боясь чем-то отпугнуть, а теперь все наоборот.
Однако ничего меня на самом деле толком не радовало и не увлекало: ни праздники, ни друзья, ни разговоры, ни занятия по реабилитации. Я старался думать о хорошем почаще, правда старался, но получалось плохо. Никаких перспектив для себя я в этой жизни не видел. Мама постоянно что-то щебетала о том, что мне надо определиться, чем я хочу заниматься после выздоровления, что лучше бы мне восстановиться на учебе — они постараются оплатить. Но меня это совсем не волновало. А мысли об Аллебри буквально сводили с ума. Каждый вечер, ложась спать, я молился — никогда подобной хренью не страдал, а сейчас поверил в высшие силы, что помогали моему сознанию путешествовать по мирам, — прося, чтобы патология снова начала развиваться и я проснулся в теле Эйена. Но этого не происходило. Я мог открыть глаза за ночь раза три, потому что спокойно спать не выходило, и мне иногда чудилось, что мой потолок начинает светиться. Но все это было лишь миражем, сном наяву, который быстро проходил.
 
Еда меня тоже мало интересовала, сколько бы вкусностей передо мной ни поставили. Родители, да и друзья в принципе, видели, что улыбаюсь я вымученно или мимолетно и большую часть времени нахожусь в себе. Кое-кто даже стал уговаривать меня обратиться со своей депрессией к психологу, но что я ему скажу? «Здравствуйте, я страдаю из-за любви к рогатому демону с другой планеты»? Нет уж. От этого предложения я отплевывался так же, как и от костылей. Я, может, и больной, но в психушку мне не хотелось. Хватило и поместья Ошира когда-то.
С января мне посоветовали заниматься чем-то для разработки рук. Мама словно прикололась и выбрала глину. Из нее мне предложили лепить различные фигурки, что получалось действительно плохо, ведь левая рука все еще была малоподвижной, а правая одна не справлялась с таким заданием. Но зато это действо заставляло абсолютно все выкидывать из головы, концентрируясь на процессе, так что заниматься этим я стал довольно часто, лишь бы не мучить себя мыслями о Кайсене. Однако на обозрение я свои труды не выставлял, пряча в ящиках стола готовые фигурки и желая только выкинуть их как-нибудь незаметно по возможности.
Но в какой-то момент система с прятаньем дала сбой. Пока я занимался уродованием очередной фигурки, Эрика сидела неподалеку, попивая чай и слегка улыбаясь. Молчала поначалу и не мешала, а потом, видимо, в ее голове что-то щелкнуло.
— И что ты лепишь?
— Черт знает, — ответил я, не отвлекаясь. — Просто типа человечек.
— Ну, пока что это похоже на пирамидоголового, — засмеялась сестра. — Только еще и горбатого.
Я недовольно покосился на нее. Ее мнения ведь не спрашивали, так какого хрена она лезет? Я и без нее прекрасно видел, какое ублюдство получается.
— А где остальное, что ты лепил раньше?
— Какая, на хрен, разница? — пробурчал я, начиная злиться. Мало того, что ей приспичило меня потроллить, так еще и под руку болтает.
— Ну, интересно посмотреть и поржать.
— Иди в жопу.
Эрика скривилась, явно передразнивая меня, а я вернул внимание к фигурке, которая, однако, начала бесить. Но от моего внимания не ускользнуло, как сестра подошла к столу, где лежала другая застывающая фигурка, накрытая бумажной салфеткой от посторонних глаз.
— Так, а это что у нас тут? — протянула она, открывая фигурку. — Слоник?
— Сама ты слоник, блядь, — ответил я, не сдерживая раздражения. — Не лезь, Эрика. Уйди.
— Энди, ты чего? Будь проще, — усмехнулась она, подхватывая мое изделие. — Блин, ну если это не слоник, то я даже не знаю. Может, типа бегемотик? Тогда нос странный…
У меня внутри ощутимо закипело, ведь ее слова звучали как настоящее издевательство. Я виноват, что ли, что руки не слушаются, и сделать лучше я не могу? А ее догадки только бесили все сильнее, потому что то была собака! Толстая, блядь, собака!
От напряжения я сжал недоделанную фигурку, превратив ее в месиво, и кинул на пол. А затем сел на кровати и выхватил «слоника» из рук Эрики, после чего он тоже с размаху полетел на пол, раскалываясь от удара на две части.
— Все, блядь! Слоник-инвалид, прямо как я! Хочешь еще поржать? Смотри!
Я уже мало отдавал себе отчет о том, что делаю. Выдвинув ящик стола, я вытащил его оттуда полностью и также кинул на пол к разбитой собаке. Фигурки в нем захрустели, трескаясь и разлетаясь по полу. Все уродские, как моя жизнь.