Николай I. Освободитель. Книга 4 (СИ)
Александр Христофорович, прочем быстро взял себя в руки, и с максимальной, на которую был способен серьезностью, ответил.
— Виноват-с, Мария Николаевна, дурак, исправлюсь, — и щелкнул каблуками. Сидящий рядом Фернир подтвердил слова генерала звонким гавком.
Вообще я никогда не скрывал своего отношения к курению и сложившийся вокруг меня двор, как это часто бывает, тоже по большей части был к табаку настроен скорее отрицательно. Естественно, только мнение одного человека, пусть даже фактического правителя империи, на популярность вредной привычки повлиять кардинально было неспособно. А вот введение акциза на табак, который кроме пользы для общественного здоровья еще и копеечку в казну должен был забросить — вполне. Этот акциз был утвержден Госсоветом по моему предложению еще в конце прошлого года и должен бы начать собираться с нового 1827-ого.
Кроме того, по моей просьбе Министерством общественного здоровья была подготовлена брошюра о вреде курения, о чем в эти годы вообще мало кто задумывался. Собственно, еще в начале 20 века вроде как считалось, что курение помогает работе легких и даже спортсмены — видел кадры курящих велосипедистов на Тур де Франс — вполне позволяли себе дымить.
Убедить же местных врачей во вреде табака на самом деле оказалось не так сложно. Практика — критерий истины: всего лишь нужно было попросить разрезать два трупа — курильщика и не курильщика — и сравнить их легкие. Всяких фильтров тут пока не изобрели, а, значит, все смолы прямой дорогой уходили внутрь, где и оставались. Сравнение оказалось настолько наглядным, что даже комментировать что-то дополнительно не понадобилось.
Опять же, я был далек от мысли, что моя пропаганда может всерьёз на что-то повлиять вот так сразу и с однозначным результатом, но все равно лучше так, чем наоборот. Пускай всякие европейцы и американцы курят сколько хотят, мы будем с этой привычкой по возможности — не перегибая опять же палки — бороться.
— Вот и хорошо, с этим вопросом будем считать, разобрались, — с улыбкой кивнул я Бенкендорфу. — А насчет этих ваших заговорщиков доморощенных… Ну что с ними делать? Берите их, сажайте в Петропавловку и выясняйте: кто, с кем, когда, а главное — получали ли они деньги от иностранных государств или это исключительно наша местная инициатива.
— Сделаю, Николай Павлович, — кивнул глава СИБ и сунул мне на подпись документ со списком известных участников тайного общества. — Завизируйте, пожалуйста.
Я быстро пробежал глазами документ, зацепившись за пару известных по прошлой жизни фамилий и, взяв так же поданный писчий прибор, поставил размашистую подпись.
— Работайте, Александр Христофорович, — благословил я генерала, — только аккуратно, без перегибов. Нужно отделить наших реальных врагов, тех кого невозможно исправить, от случайных людей, просто оказавшихся не в том месте не в то время. Первых показательно наказать, а вторым дать возможность исправиться честным и усердным трудом на благо родины.
— Понял, Николай Павлович, разрешите исполнять?
— Исполняйте, — я кивнул и вновь вернулся к разрисовыванию матрешке. На душе было муторно, может быть кому-то и нравится подписывать «расстрельные списки», но у меня это дело всегда вызывало обострение приступов самокопания.
Тем более что и повод покопаться в себе был воистину немаленький. В середине лета 1826 года мне исполнилось 30 лет. В этой жизни, общий возраст, если брать «два срока», постепенно приближался к трехзначному числу.
Многое ли было сделано за это время? Не мало. Уж точно в этом варианте истории Россия чувствует себя гораздо лучше, чем в том, что знал я. И населения существенно больше — очередная ревизия планировалась на 1831 год, и так на вскидку я предполагал, что мы должны были пробить планку в шестьдесят пять миллионов, а к 1835 году выйти на 70 — и территория существенно округлилась, и промышленность растет, как на дрожжах, ну и конечно «Велики реформы» потихоньку начали воплощаться в жизнь на тридцать пять лет раньше. Да все в этом варианте истории лучше — образование, наука, медицина, внешнеполитическая ситуация более благоприятная, да и внутриполитическая, в общем-то, тоже.
С другой стороны, огромная куча дел, намеченная на ближайшие десятилетия, поразительным образом все время только увеличивалась. За каждой решенной проблемой приходило две или три, и конца-края всему этому видно не было.
В мире тем временем было как обычно не спокойно. В Южной Америке продолжалась вялотекущая война за независимость испанских колоний. Там роялисты еще кое-где держались, — кусок земли на Тихоокеанском побережье и в районе озера Маракайбо — но в целом было понятно, что многого испанцам удержать не получится. Разве что только какие-то отдельные острова в Карибском море. Вряд ли больше.
Кроме Соединенных Штатов Мексики, провозглашенных в границах от Панамы до Калифорнии — последняя хоть по большей части контролировалась нами, юридически все еще принадлежала Мексиканцам — свою независимость провозгласили Соединенные Провинции Южной Америки. В границах Аргентины, Уругвая, Парагвая и кажется куска Боливии, впрочем, это не точно, поскольку не на столько я хорошо помнил политическую географию того региона, да и с актуальными картами на другом конце Земли был определенный напряг.
При этом, сразу после провозглашения независимости в обозначенных границах, в некоторых из провинций начались уже собственные войны за независимость, плюс на это все с интересом посматривала относительно стабильная — по меркам региона так вообще на загляденье — Бразилия.
Роялисты при этом удерживали часть того, что в будущем стало Перу, и мы тихонько, не предавая это особой огласке понемногу снабжали их оружием и боеприпасами в обмен на добывающееся там серебро и Чилийскую селитру. Оружие при этом, чтобы не ссориться с самими чилийцами туда шло сплошь трофейное и скупленное в Европе по цене лома, а сами сделки проводились через пятые руки. Во всяком случае, испанцы думали, что им помогают французы. Или англичане, но точно не русские. Это сильно снижало общую прибыль предприятия, зато позволяло дольше пользоваться состоянием хаоса и безвластия. Чем дольше в тех краях будет бардак, тем больше с этого можно будет поиметь. Как экономически так и политически.
Ежели говорить об этом регионе в целом, то пока там воевали буквально все со всеми, постоянно появлялись новые движения то за независимость, то за объединение, а после того как в 1822 году шальная пуля нашла в бою Симона Боливара, и революционеры остались без сильного лидера, дело вообще пошло в полный разнос. Мира на этом континенте можно было не ожидать еще лет десять. И это еще при большой удаче.
В Испании случилось очередное восстание республиканцев, недовольных жесткой политикой короля, однако было достаточно оперативно подавлено центральной властью.
Продолжалась вялотекущая война на Пелопоннесе. После того как Османы сумели заключить мир с Персией, они потихоньку взялись и за многочисленных бунтовщиков на Балканах. При этом Стамбулу приходилось оглядываться на Петербург, поскольку мы одной рукой подкидывая бунтовщикам оружие, другой — предостерегали турок от слишком жестоких мер по отношению к местному населению. Новой войны против России султан Махмуд II хотел меньше всего на свете, поэтому вынужден был осторожничать. В таком формате — и даже с привлечением египетских войск и флота — подобный тяни-толкай в горах Греции мог продолжаться практически неограниченное количество времени.
Естественно кроме общеполитической выгоды от нестабильности у соседа, мы старались получить еще и прямую для себя прибыль. Потихоньку вывозили с юга полуострова желающих сбежать от войны греков и расселяли их отдельными семьями на Северных предгорьях Кавказа, заменяя, таким образом выбывшее, оттуда коренное население. Предполагалось, что греки научат основную массу русских переселенцев необходимым в схожем климате приемам хозяйствования, а потом тихо-мирно растворяться в государствообразующем этносе.