Эффект бабочки, Цикл: Охотник (СИ)

то, что я чувствовал лёгкую обиду за его угрозы, оставался доволен. Пусть уж лучше
он проклянёт меня за самый худший секс в своей жизни и уйдёт искать счастья с
мягкими грудастыми девушками, чем потом будет страдать над разбитым корытом.
Но, вопреки всем моим ожиданиям и собственным обещаниям, он скоро пришёл вновь. И
снова. И снова. Каждый раз я выслушивал его жалобы, со смирением терпел всю
наигранную театральную боль, смущение, чтобы затем насладиться его искренней
страстью. Теперь он уже не строил из себя невинного ангела. Скорее, даже наоборот, всеми силами пытался убедить меня, что он та ещё оторва и заставит меня попотеть.
Когда я уже предвкушал сладкий вечер, дверь в дом внезапно открылась с протяжным
скрипом. Кульбит соскакивающего с меня Сэто следовало внести в список испытаний на
олимпиаде и назвать «прыжок с брата в одежду». Едва успев застегнуть собственные
брюки, я вскинул голову на отъехавшую в сторону сёдзи. Мать застыла в
образовавшемся проёме, переводя ошарашенный взгляд с меня на полуголого брата, который только и успел накинуть рубашку. Да и я сам вид имел не менее
красноречивый: встрёпанный, с криво застёгнутыми пуговицами, с застрявшими очками
где-то в волосах.
— Андреа, мы опаздываем. Ты нашла билеты? В чём дело? — В тот момент голос отца
прозвучал для меня музыкой из фильмов ужасов, отчего я возжелал мгновенно
провалиться сквозь землю, оказаться где-нибудь в Амазонке, посреди крокодилов, в
другом мире посреди аборигенов, но лишь бы не в этой проклятой комнате. Физиономия
Рафаэля нарисовалась над плечом супруги, а глаза его налились кровью. — Отойди, Андреа.
Впрочем, сказать ей что-то или сделать он не дал — отодвинул её в сторону, как
куклу, и шагнул в тесную комнату. Здесь становилось жарко. Сэто, дрожа, пытался
одеться, а я же просто стоял, глядя на отца и соображая, что буду говорить сейчас.
Он никогда не страдал особой толерантностью, терпимостью или тем более пониманием.
Скорее, строго наоборот. И вот теперь он стоял рядом со мной, не сводя с меня
взгляда. «Гоголь. Немая сцена», — почему-то ухмыльнулся про себя я. Так радовало, что теперь я стоял с ним наравне и не было нужды задирать голову, чтобы видеть лицо
ненавистного мужчины, не надо было дрожать внизу, в пыли, боясь быть раздавленным.
И я тут же выпрямился.
— Что это значит? — почти по слогам произнёс мужчина, и тут я не выдержал и дал
своему яду выплеснуться.
— А ты как думаешь, пап? Или ты, может, забыл, куда надо вставлять собственный
пенис? Старость не радость?
Крепкие пальцы впились в мою рубашку на груди, притягивая почти вплотную к Рафаэлю.
Я чувствовал запах перегара и сигар, который свивался в столь тошнотворную смесь,
что оставалось только удивляться, как мать может желать лечь рядом с этим мужчиной
в одну постель. Я бы прежде всего повернулся к нему спиной. Снова ухмыльнувшись, я
водрузил очки на их законное место:
— Быть может, ты не знаешь, как происходит волшебный процесс, полный страсти и
любви?
— Арти! — Сэто и мать окликнули меня в один голос, точно это могло помочь мне
сбавить обороты.
— Послушай меня сюда, — прошипел Рафаэль, и голос его напомнил мне не тысячу
разъярённых змей, а скорее старую пархатую собачонку. — В моём доме я не потерплю
этой дряни.
— Видимо, ты уже два раза потерпел. И, судя по тому, что мы есть, не дотерпел до
нужного момента. Знаешь великолепную поговорку? Главное — вовремя вытащить.
Мне хотелось злить его, я ощущал, как внутри меня разгорается то пламя, что уже
почти покрылось пылью забвения. Удивительная штука — память: всё самое дорогое
изнашивается, ветшает, дряхлеет, а то, что вызывало страх, ужас, злость и горе, оставляет свои неизменные следы. Острые пики этих сталагмитов оттачиваются со
временем, приходя к нам во снах, в зыбкой дрёме. И всё растут и растут, пока не
заполняют собой подкорки сознания.
— Славно же ты это «не терпишь», папаша, — продолжал я, — уж сколько под твоим
 
носом разврата происходило, а ты всё ушами хлопаешь, как старый спаниель.
— Ты просто грязь, — вдруг спокойно произнёс мужчина, отпуская мою рубашку. — Такая
же дрянь, как и твой дед. Тогда я буду спокоен. Тебе одна дорога — в
высокопоставленные бляди.
— Что ж, хотя бы в высокопоставленные. — Я попробовал отшутиться, но отчего-то
упоминание деда больно кольнуло. Мы с ним никогда не виделись, и лишь изредка мать
рассказывала нам о нём, но это было столь давно, в глубоком детстве, что я не мог
вспомнить о нём ровным счётом ничего. Кроме того, что я был его копией. Но, несмотря на всё это, огонь в груди стал ярче. — И не дай бог тебе перейти эту
дорогу, ублюдок.
Обойдя отца и молчаливых Сэто с матерью, я поднялся в собственную комнату. Нервы
мои были на пределе, готовые вот-вот лопнуть со звоном и оставить меня без сил в
темноте и холоде. Но я знал место, где смогу найти покой хотя бы ненадолго. Вещи
полетели в рюкзак быстрее моих мыслей, меня трясло в самых внутренностях и готово
было вывернуть наизнанку. Помимо прочего, я чувствовал себя сейчас как никогда
одинокой, брошенной вшивой псиной на обочине склизкой дороги. Вот душа и мысли
рвутся на части, а мне и высказаться некому. Ни одного по-настоящему близкого
человека рядом. Именно поэтому приходилось выбирать более изощрённые пути. Внизу
отец орал на Сэто так, что стены и стёкла дрожали. И мне бы оставалось кинуться на
защиту младшего, ведь я мог не допустить этого всего, оттолкнув тогда мальчишку в
ванной. Но такого глубокого безразличия мне ещё не приходилось испытывать. «Как же
ты, должно быть, отчаялся, раз не можешь запугать меня криком и сыпешь
оскорблениями», — вяло подумал я, быстро спускаясь по лестнице и выходя в прихожую.
Вдев ноги в кеды и накинув на плечи плащ, я вышел из дома. Плевать, что идти пешком
больше часа, а никакой транспорт в это время было не найти. Нанимать такси хотелось
ещё меньше, а потому я просто шёл вдоль дороги, то и дело петляя между домами.
Телефон разрывался от звонков матери, и я, всё же не выдержав… нет, не ответил ей
на звонок. Вытащив сим-карту, я просто-напросто выбросил её.
На Токио уже опустилась глубокая ночь. Я продрог до костей, но гордость не
позволяла поджать хвост и вернуться обратно, вымаливая прощение. Людей на улицах
всё равно было достаточно, но комфортно я себя не чувствовал. Странное дело: я
никогда не ощущал себя в безопасности, за исключением тех моментов, когда подгребал
к себе под бок Сэто и забывался сном. Во всё остальное время я с маниакальным
трепетом ожидал ножа в спину, ждал удара, подвоха, и тревога снедала изнутри вместе
со странным ощущением того, что всё неправильно. Что всё идёт совершенно не так, как надо. Мысли эти могли загнать меня в могилу. По крайней мере, именно так я себя
и чувствовал, когда наконец добрался до нужного места. Как и полагается заведению с
любопытной репутацией, оно находилось в переулках, и было проблематично наткнуться
на него просто так, бродя по городу. Мне бы никогда не пришло в голову забрести в
такие дебри — особенно посреди ночи. Но я знал, куда шёл, знал, чего хотел. Я
оказался возле пожарной лестницы, но путь мой, к счастью, вёл не наверх. Хорош же
был бы владелец бара, если бы заставлял своих клиентов проходить через такие муки!
Тяжёлая железная дверь отворилась со скрипом, и я оказался в тёмном коротком
коридорчике. Внутренняя дверь была приоткрыта, из-за которой лился неровный тусклый
свет, сопровождаясь бодрой музыкой и голосами.
Это был один из тех баров, куда попадают «по знакомству», но не те элитные питейные
заведения, где расфуфыренные девки и их кавалеры чинно потягивают коктейли из