Очевидное-Невероятное (СИ)

Открываю глаза и о, восторг, о, небеса — всё, как прежде! Даже ещё лучше! Просматривается буквально каждый листик на дереве! Каждая росинка на травинке переливается всем цветами радуги! И их гораздо больше, чем принято считать — цветов этих! И всё в кайф! Как-то в детстве родители возили меня в Польшу. Всего-то — в Польшу. Но и этого оказалось достаточно, чтобы понять, что кроме серого цвета существуют ещё и красный, и голубой, и чёрт его знает, какой ещё! Без названия! И мне, пацану без слуха и голоса, всё время хотелось петь! Тогда — не стал Постыдился. Чужбина всё-таки! А тут, сидя на заднем сидении спецавтомобился, несущего меня по просторам родимой стороны, я не сдержался и заорал во весь голос:
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек!
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек!
Что было с моими сопровождающими — вы не представляете! Козлобородый бросился меня душить, одноглазый через сиденье разводил ему руки, оба ругались матом и плевались слюной. Машина тормознула посреди небольшого населённого пункта и только тут ребята слегка поостыли.
— Ну его на фиг, — сказал козлобородый в сердцах, поправляя на поясе рубашку. — Перекур!
И они оба куда-то отошли. Выйдя из машины, я понял, что — в небольшой магазинчик, стоявший прямо у дороги. Ясно, что остановка плановая, это значило, опоздай машина хоть на минуту, меня точно бы придушили! Не сомневаюсь — придушили и сказали бы, что так оно и было! И никакое «Я» бы меня не спасло — вот ведь беда! Но только оно об этом, конечно же, не знает! Это детская болезнь любого «Я» — считать, будто оно бессмертно!
Впрочем, что-то оно для меня всёже сделало! Или сделал? Я — это вообще он или оно? Как правильно? Вопрос, конечно, интересный, но тогда я думал совсем о другом. Я думал о невозвратимых утратах, которые бы я понёс в случае собственной смерти. Вот просто — даже в течение ближайших пяти минут! Ну, во-первых я никогда бы не увидел этого райского уголка с пряничными домиками, бисквитными тротуарами и вечнозелёными скверами, источающими божественные ароматы ладана и смирны! Чего стоил один только магазинчик, куда, измученные моим нервическим поведением, простодушные русские пареньки ушли, чтобы прикупив на последние копейки пачку «Примы», устало опуститься на карамельную завалинку шоколадного сельпо и обильно пустить дым в глаза! «Улица «Дары Волхвов» — прочитал я на табличке, прикреплённой к леденцовой стене магазина гвоздём из сусального золота! Конечно, меня здорово тянуло попробовать всё это великолепие на зуб, но я твёрдо решил не поддаваться ложному искушению и оставаться возле машины. Понятно, что столь ослепительная картинка, возникшая перед моим изумлённым взором, являлась прямым следствием недавней встречи с предательски сбежавшим «Я» и мне не оставалось ничего другого, кроме как мысленно поблагодарить его за заботу! Но вот вопрос: откуда я вообще мог знать, как пахнет смирна?
Сопровождающие, видно, были абсолютно спокойны за мою персональную сохранность и стойко отбывали, отмерянное им служебным предписанием, время. У самого входа в магазин скособочились несколько столиков, укрытых брезентовым навесом, навязчиво сообщающим посетителям о жизненной необходимости непрерывного употребления Кока-Колы. Скособочились — по-моему, неплохо. А? Вообще-то, столики как столики. Но, когда скособочились, всё же как-то лучше! Скажите? Извините, продолжаю.
С неохотою, но с необходимостью парни пропустили по бумажному стаканчику «Американо» и съели по огромному сэндвичу с тунцом, заев всё это, на всякий случай (какой случай?) порцией картофеля-фри. Я с облегчением перевёл дыхание — ароматы фастфуда окончательно вернули меня на грешную землю!
Выкурив по второй, они, наконец, решили продолжить путь.
— Хоть бы кусочек хлеба завернули, — проворчал я, садясь в машину.
Но мне не ответили.
Тогда я спросил, долго ли ещё?
— Где-то час, — расщедрился одноглазый. — Но я бы на вашем месте не слишком то спешил.
 
Машина тронулась и каждый вернулся к своему привычному занятию. Через несколько километров встали на железнодорожном переезде. Стояли уже несколько минут, а поезд всё не шёл и не шёл. Семафор нудно мигал предупреждающими огнями и от этого у меня вскоре начало рябить в глазах. Одноглазый, однако, счёл это зрелище не только забавным, но и практичным.
— Левый, правый. Левый, правый, — повторял он вслед за сменяющими друг друга красными кружками.
— Когда я вижу проходящий поезд, — сказал я, почувствовав, что одноглазый вполне удовлетворён ходом эксперимента, — меня всё время тянет куда-нибудь уехать. Неважно, просто запрыгнуть в вагон и — только меня и видели! У вас такого не бывает?
— В детстве я был слишком любопытным пацаном, — казённо, будто делал доклад, сказал одноглазый. — Левый, правый… Левый, правый… Никому не верил на слово, всё хотел увидеть своими глазами и потрогать своими руками. Каждый раз, делая мне очередную примочку и или накладывая повязку, родители предупреждали, что ничем хорошим это не кончится. И были правы. Левый, правый… Левый, правый… Кто-то сказал, что если долго смотреть на огонь, увидишь картину происхождения Вселенной. Я пытался раз, другой, третий… Ничего! Может, надо просто поменять угол обзора, подумал я и как-то во время похода, оставшись у костра на ночное дежурство и в сотый раз не достигнув желаемого эффекта, я приблизился к огню настолько, что напрочь спалил себе глаз отскочившей искрой. После этого случая я стараюсь на всё смотреть издалека, при том, что возможности мои, как вы сами понимаете, сократились ровно в два раза!
Я такой человек, что мне нельзя ничего рассказывать. Или показывать. Слишком погружаюсь в сюжет. Например, выходя из кинотеатра, потом долго ещё не могу сообразить, где я и что я. Пока придёшь в себя, отстроишься, а там уж какая-то новая история, и ты снова в ней с потрохами. Так на реальную жизнь ничего и не остаётся. Может, когда моё «Я» говорило обо мне, как о конченном человеке, намекало именно на эту мою дурацкую способность? Или, точнее, изъян?
Так вот и тут — и поезд прошёл, и шлагбаум открыли, и проехали уже достаточное количество пути, а я всё сидел, ослеплённый случайной искрой из костра!
Потом, когда проснулся козлобородый, я, поглядев на его скульптурный профиль, подумал, что он слишком трагически относится к действительности, ведь «трагедия» в переводе с древнегреческого означает ничто иное, как «песнь козла».
Мы уже почти достигли цели, я это чувствовал кожей, как у нас пробило колесо. Собственно, именно это и разбудило козлобородого.
— Не ссать, — успокоил спутников одноглазый. — Пункт назначения на другом берегу, осталось только перейти через мост.
— Я бы мог поменять колесо, — предложил я ребятам. — У вас же есть запаска?
— Замена колеса не предусмотрена регламентом, — доложил козлобородый, забирая сумку из багажника. — Позвоним из лечебки, чтобы прислали техпомощь.
— Откуда? — не понял я.
— Это я не вам, кочумайте!
— Фамилия такая — Кочумайте, — пояснил одноглазый и последовал примеру коллеги. — Литовская. А ещё есть другая, похожая: Забирайте. Так что, забирайте свой чемодан, Багратион Наполеонович, и трусцой по сопкам. Представьте, что мимо вас промчался ваш любимый поезд.
Вот ведь как странно, правда? Как только речь заходит о психушке, каждый раз неизменно возникают образы Наполеона, Ленина и Петра Первого! Один и тот же традиционный набор. О чём это говорит? Знаете, у меня сестра в детстве рисовала дом в виде окна и крыши. Больше ничего её не интересовало — ни стены, ни крыльцо, ни двери. Ни даже печная труба! Окно и крыша! Таково было её исчерпывающее представление о доме.
Через пять минут неспешного хода мы вышли к берегу реки, видимо, той самой, которая давеча так сильно напугала меня. На берегу, у каменного основания деревянного моста располагалась, собранная из полусгнивших щитов, будка с пустым флагштоком — пристанище то ли лодочника, то ли паромщика, то ли перевозчика душ. Небритый, худой старик в тельняшке с эполетом, галифе и шапке-ушанке, вышедший нам навстречу, свидетельствовал скорее в пользу третьего варианта. Немного смущал огромный армейский барабан, висевший на ремне через плечо и неизбежно наводящий на мысль об «отставной козы барабанщике». Однако, в целом, образ перевозчика выглядел довольно убедительно и радовал глаз своим природным естеством, как, например, та же река, будка или мост. При ходьбе старик заметно подпрыгивал, демонстрируя тем самым, крайнюю, максимально лютую степень похмелья.