Очевидное-Невероятное (СИ)

Я уже готов был зайти внутрь, — мои спутники сделали это куда проворнее, — но в последний момент меня окликнул всё тот же вездесущий голос. Может, это единственный голос, претендующий на то, чтобы называться голосом разума?
Да-да, вы правильно подумали, это был Густав Карлович. Я не сразу его узнал, так как голову его украшала синяя фуражка с краповым околышем и малиновым кантом, которая вообще не вязалась ни с его ослепительно белым халатом, ни с его ангельской улыбкой. Густав Карлович сидел прямо на Лобном месте и манил меня рукой. Отвлекаясь на секунду, скажу, что о предназначении этого странного сооружения, я узнал из той же «АБВГдейки», помните, я рассказывал вам об этом достойном издании? Так вот, я успел ознакомиться с последним номером более подробно, когда сидел на скамейке у входа в издательство (ну да, под пальмой!) и предавался размышлениям о странностях тутошнего бытия. Кстати, дочитать газету до конца тогда мне помешал всё тот же голос.
Всё тот же, мать его, голос!
А заметка была такая.
«Вчера в предрассветный час на Лобном месте состоялась очередная, юбилейная по счёту, казнь Степана Тимофеевича Разина. Памятное мероприятие прошло успешно, угроза массовой потери головы вновь была устранена при помощи
утраты одной единственной. Такова наша традиция, которая существует в коллективном бессознательном уже многие и многие годы, являясь основой стабильности и процветания! Следующее мероприятие состоится там же через неделю. Просьба всем, кому не безразлична собственная голова, явиться в добром расположении духа и без опозданий!»
Вполне рядовое событие и я вряд ли удостоил его вниманием, если б не одно чрезвычайно любопытное обстоятельство, а именно подпись, стоявшая под объявлением: Председатель ЧК Дзержинский З.Ф.
— Присаживайтесь, — сказал Четвёртый Ангел и похлопал ладошкой по холодному каменному основанию. Давайте, для краткости, станем называть его Ангелом 4. — У меня к вам небольшая просьба. Знаете ли, оперативная обстановка всё время меняется… Утром она одна, в обед ругая, вечером — третья…Так что…
— Что? — уцепился я за его фразу.
— Будем составлять все столы в один общий. В торжественной обстановке. Оркестр уже в пути. Кстати, а где ваш орден?
— Где и положено, — сказал я. — В кармане.
— Надо надеть, это ваше первое явление народу! — Он оценивающе оглядел меня с головы до ног. — Мы все надеемся на вашу поддержку. Теперь внимание — (не понимаю, зачем было щёлкать пальцами перед моим носом?) — только здесь вы что-то значите, вам ясно?
— Так дураку ясно! — горячо заверил я собеседника, присутствие которого начало вызывать во мне странное желание — засунуть два пальца в рот и по-бычьи вращать головой!
Может, он на это и рассчитывал?
— Поэтому следуйте нашим советам, господин чекист, и всё у вас будет о, кей. В противном случае вернётесь обратно к своим трупакам, жрать на даче водку! Думаю, они вас не очень-то ждут, так что протяните вы там недолго, Зигмунд Фрейдович! У меня всё! И да, совсем забыл! — Ангел 4 снял фуражку и водрузил её на мою голову. — Ну вот, теперь совсем другое дело! До встречи за общим столом!
Мало ему, так он ещё вдогонку:
— А орденок то вы всёже наденьте, Зигмунд Фрейдович! Наденьте, наденьте — там одна цепочка чего стоит!
Рабочие к тому времени как раз закончили с плакатом и, матерясь, пытались сложить стремянку, которая почему-то никак не желала складываться!
Надпись на плакате приглашала всех жителей и гостей Очевидного- Невероятного за Общий Стол. И снова мне показалось, что краска та же, из того же универсального источника! Я даже обиделся тогда — им что, красок жалко?
В зале было полно народу. За столы, пока ещё не тронутые, никого не пускали, поэтому все стояли вдоль стен. Правильную расстановку народа осуществляли всё те же Косоротов и Куроедов, а также, присоединившаяся к ним, Воблина Викентьевна. Один из столов находился в некотором отдалении от прочих и был накрыт скатертью. Туда-то и прошли Густав Карлович, Воблина Викентьевна и Алконост, вскоре после того, как я присоединился к основной массе гражданского населения. Я слышал, как стоящий неподалёку от меня, Ленин, громко предупредил Степана Разина, что:
 
— Мы пойдём другим путём, и ни одна, сука, политическая проститутка нам не помешает!
О том, что собеседником вождя был великий наказной атаман Войска Донского, я догадался по необъятным шароварам и красным сапогам из конской кожи. Присутствие буйной головы на его широких плечах вселяло уверенность, что
следующая казнь атамана пройдёт в полном соответствии с регламентом — по взаимному согласию и без кровопотери!
— Дорогие соотечественники! — обратился к присутствующим Ангел 4. — Мы, а именно: я, главный анестезиолог Воблина Викентьевна Сухово-Кобылина и наша старшая сестра Алла Константиновна, которую вы, видимо, из особого уважения называете Алконост, что значит «райская птица, угадывающая погоду», сердечно приветствуем вас и с радостью сообщаем, что с сегодняшнего дня в нашей стране вступают в силу новые, более совершенные, правила общественного поведения. Звучит, может быть, и занудно, но уверяю вас — это абсолютно вынужденная мера, направленная на всеобщее процветание! Для начала я хочу представить вам нашего нового шефа безопасности, Председателя вновь учреждённого органа под названием Чёрный Квадрат, сокращённо — ЧК, Дзержинского Зигмунда Фрейдовича!
— Звучит, может быть, и занудно, — зачем-то слово в слово повторила его слова Воблина Викентьевна — но уверяю вас — это абсолютно вынужденная мера, направленная на искоренение дурных привычек и порочащих связей!
Интересно, заметил ли ещё кто-нибудь, как во время своего короткого спича гражданка Сухово-Кобылина несколько раз выразительно подмигнула атаману?
Густав Карлович позвал меня за стол.
Кто-то крикнул «Грачи прилетели», что означало «Вход перекрыт, жизнь прекрасна!»
У дверей, и правда, возникли две мрачные фигуры привратников. Скоморошьи колпаки, надетые на их клювастые головы, делали присутствие этих странных соглядатаев ещё более нелепым и неуместным.
На улице грянул оркестр но, как только я добрался до своего места, музыка прекратилась. Причём, также внезапно, как и началась! Почему музыканты играли марш Мендельсона, для меня так и осталось загадкой!
С кухни внесли поднос с мерными градуированными стаканчиками, наполненными липкой ароматной жидкостью, по цвету и консистенции сильно напомнившей мне утренний коньяк, который мы пили с Гагариным. Алконост обошла с подносом всех присутствующих, затем сделала это ещё раз, уже с новым подносом, на котором, в результате, оставалась последняя мензурка и я быстро сообразил — для кого.
— Просто профилактика простудных заболеваний, — успокоила она меня, протягивая стаканчик. — К вечеру ожидаются повторные осадки и высокое атмосферное давление!
Никто не пил, все терпеливо ожидали команды. Даже Добрыня Никитич! Может, сказывалось присутствие скворцов, стоявших от него в непосредственной близости.
Я так же заметил, что Достоевский получил двойную дозу.
— Перед тем, как начать торжественную церемонию сдвижения столов, — начал свою речь Густав Карлович. — Предлагаю выпить за ваше здоровье! Разве может быть у человека что-то дороже этого?
— Нет, — дружно откликнулся зал. — Не может!
— Подвинем бокалы, — донеслось из толпы, — содвинем их разом! Да здравствуют, музы! Да здравствует разум!
— Ай да Пушкин, — крикнул золотоволосый парень с синяком во всё лицо, — Ай да сукин сын!
И все дружно выпили, а потом по очереди поставили стаканчики на те же подносы, оставленные на подоконнике. Кто-то пожаловался, что одного не хватает,
тогда грачи подошли к Расклейщику и буквально вырвали стаканчик из его цепких рук, чему я мысленно поаплодировал!
Снова заиграл оркестр, солирующая труба на этот раз дала такую откровенную и беспардонную фальшь, что беднягу Мусоргского вопреки протоколу были вынуждены усадить на стул!