Очевидное-Невероятное (СИ)
Как гром он уши поражает,
Далече слышен в жопе звон.
Трепещет сердце, печень бьётся,
Тут он сделал паузу и выразительно посмотрел на Пушкина.
— В портках с потылиц отдаётся! — закончил Пушкин.
И рукою на автора указывает, театрально так — вот он, мол, гений русской изящной словесности! Прошу любить и жаловать!
— Ну и? — Первопечатник прикрыл ладонью глаза. — Есть, по-вашему во всём этом словоблудстве хоть что-нибудь к месту и ко времени?
За столом — ни слова, все в размышлениях.
— И что теперь, — обратился ко мне Достоевский. — Заберёте богохульника?
— Зачем же забирать? Куда?
Я посмотрел на Ивана Семёныча — тот плакал. А Пушкин его по голове гладил.
— Известно, куда, — ворчал Достоевский. — К себе, в Чёрный Квадрат! Разве не там ему место?
— Иван Фёдорович, — попросил я издателя, — хватит рукою закрываться. Ведите собрание!
Потом ещё сколько-то времени говорили об актуальности книги, о её значении для каждого, кто говорит по-русски. Мнения, в целом, были положительные — книга нужная, более того — прикладная. Можно даже использовать её в качестве учебного пособия и сдавать по ней экзамен. Например:
Вопрос 1: Допустимо ли в ситуации, когдамедработник вместо капельницы сделал вам клизму, напоминать ему о его родственниках?
Ответ: Ни при каких обстоятельствах. Звуки «б», «х» и, в особенности «ё», только усилят создавшуюся напряжённость. Пострадавшей стороне во избежании конфликта рекомендуется исключить любой вербальный контакт, особенно, если
дело к вечеру, когда организм успевает накопить физическую и психическую усталость.*
* Прим. До обеда можно и послать!
Вопрос 2: Нейтральные слова, такие, как «корова», «ворона», «квашня», «селёдка», «задница» и пр., употребляемые в период с 9.00. до 13.00, как привило, имеют негативную коннотацию и представляют из себя типичные образцы экспрессивной лексики. Особенно, если речь идёт об общественном транспорте, кассово-расчётной зоне гастронома, либо о прямом контакте с представителями государственных органов. Назовите время и место, где значение этих слов приобретает противоположную эмоциональную окраску?
Ответ: Время вечернее, лучше после 18.00. Опыт показывает, что шутливый характер подобных обращений особенно ярко проявляется во время семейного ужина, свидания в парке или на катке, у кровати смертельно больного родственника и, наконец, во время любовных игр на супружеском ложе.*
* Прим. Только в случае, если срок совместного проживания не более 1 года.
Я специально привёл здесь выдержки из «Часослова», чтобы вы могли составить о книге более или менее ясное представление.
Когда обсуждение закончилось и новому изданию был вынесен положительный вердикт, я поблагодарил уважаемых писателей за их бесценный вклад в сокровищницу мировой культуры и пожелал им лёгкого пера и доброго здравия!
Реакция на мои слова была неоднозначной, поэтому Иван Фёдоров постарался поскорее избавить меня от неприятной кампании. Пушкин, например, на прощание плюнул в меня из своей трубки, Достоевский тихо, но довольно отчётливо обозвал меня «Идиотом», а сочинитель «срамных од» Барков пообещал, что напишет про меня поэму «Чекист-онанист».
Первопечатник сделал вид, что всё происходящее, а, главное, звучащее, и есть наглядная демонстрация того, о чём мы только что говорили!
Я слышал краем уха, как он, перед тем, как выйти из зала, покрутив пальцем у виска, обратился к коллегам с Шекспировским вопросом:
— На Колыму захотели?
Мы прошли с ним немного и сели на лавочку под пальмой. «Замечательно как всё здесь устроено, — подумал я. — Почти на каждом шагу можно обнаружить такое вот дерево или его имитацию, какая разница!» Просто закрадётся в сердце сомнение, отравит душу какая-нибудь, мать её, неописуемая мерзость, а такое случается даже в системе «всё включено» и нате вам — лавочка и пальма! Чья-то забота, будто кто-то заранее знал, что тебе станет худо и вот побеспокоился, «подстелил соломки». Мелочь, а приятно!
Я достал список.
— Иван Фёдорович, вы значитесь в списке рекомендуемых членов ЧК. Завтра утром вам предстоит явиться на первое заседание. Вы готовы?
— Завтра, это, когда пройдёт ночь? — уточнил издатель.
— Точно, — похвалил я его. — Фраза, которую вы только что произнесли, абсолютно уместна. Скажу вам больше: она выдаёт в вас философский склад ума и мы рады, что не ошиблись в своём выборе!
— Что с «Часословом»? — Видно было, как тяжело даются ему слова, при том, что не было никаких сомнений по поводу своевременности их произнесения. — Закроете, суки?
— Посмотрим… — сказал я неопределённо, как если бы вообще ни сказал ничего. — Со словами всегда столько проблем…
Я ещё раз внимательно посмотрел на первопечатника. Маялся человек, чувствовалась в нём какая-то недоговорённость!
— Даю вам минуту, — сказал я, невольно отодвинувшись от собеседника. На расстоянии борец за чистоту родной речи казался мне Робинзоном, отрезанным от привычной языковой среды обитания бурным океаном ненависти и презрения!
— Минута — это одна шестидесятая часть часа? — робко сверился издатель.
— Точнее не скажешь! — восхитился я.
— Отец Никон… У него в Консилиуме мощное лобби. Всякую попытку книгоиздания он считает бесовщиной. Истинная же причина кроется в том, что я отбираю работу у монахов, привыкших распечатывать рукописи на принтере, а значит лишаю их руководителя непосредственной возможности влиять на литературный процесс.
— Я вас понял!
Пришлось оборвать его на полуслове, потому, что уж от кого, от кого, а от первопечатника то полуслов я никак не ожидал! Наверное, именно к этому и стремился Густав Карлович, чтобы вверенный ему народ произносил не слова: уместные или сказанные не к месту, но от души, слова любви и ненависти, радости и отчаяния, гордости и покаяния, а их половинки! А лучше — четвертинки! В идеале — междометия, сильно смахивающие на лаянье, хрюканье и мычание!
— Давайте!
— Что? — опешил Иван Фёдоров.
— Бумагу вашу давайте или что там у вас! Вам же подпись нужна? Не знаю, поручительство… Гарантии… Давайте, я подпишу.
— Правда?
Он не поверил своим ушам! Быстро полез в карман и вытащил оттуда сложенный пополам, рецептурный бланк, где в верхнем левом углу значился штамп с надписью «Очевидное-Невероятное». Документ был выписан на имя Ивана Фёдоровича Москвитина, 1583 года рождения, коему с целью нейтрализации обессивно-компульсивного состояния предложено систематическое основание Печатного двора. Три раза в день, за полчаса до приёма пищи.
Подпись: Иван! V.
Прочитав это, я даже немного удивился.
— А что, этой подписи недостаточно?
— Сказали, ваша теперь важнее! — сказал первопечатник.
Я, конечно, подписал и он ушёл счастливый, вручив мне на прощанье свежий номер всё той же «АБВГдейки».
— А за Пушкина извините, — крикнул Иван Фёдоров перед тем, как скрыться за дверью. — Конечно, допускает лишнего, сукин сын, но гений! Да и Фёдор Михайлович тоже — не со зла! Поживите в подполе хотя бы день, а ведь он уже месяц, как под кроватью хоронится! Чтобы заполучить его на сегодняшнее заседание, мне пришлось ему кое-что пообещать!
И первопечатник, борясь со смехом, продемонстрировал мне обыкновенную строительную рулетку.
Я не мог подняться со скамьи, понимая, что, не додумав до конца какую-то очень важную для себя мысль, не смогу идти дальше! Во-первых, меня напугал сам факт существования мысли как таковой. События последних дней заставили меня относиться ко всему проще, ведь, исчезнув, моё истинное «Я» лишило меня возможности принимать какие-либо решения относительно не только чужой, но и моей собственной жизни. Но то ли что-то случилось со временем, ход которого я
совершенно перестал контролировать, то ли во мне, вопреки установленному течению заболевания, начали возникать какие-то малоизученные неуправляемые процессы, но только я стал всё больше и больше проникать во внутренние состояния людей, встречавшихся мне на пути! И это было очень странно, ведь всех их я видел в первый раз в жизни, а кого-то, вполне вероятно, не увижу больше никогда! Собственно говоря, всех и не увижу. Ведь все они уже давным-давно существуют в иной реальности, а я всё никак не могу с этим согласиться! Да-да, всё дело именно в этом — Я НЕ МОГУ СМРИТЬСЯ, ЧТО ИХ НЕТ РЯДОМ!