Правда, которую мы сжигаем (ЛП)

Я впиваюсь зубами в нижнюю губу, физически сдерживая себя, чтобы не прижаться носом к его коже и не вдохнуть его запах. Остатки одеколона дня и землистый запах марихуаны липнут к нему как влитые.
Его толстовки раньше были моей любимой вещью для сна из-за запаха, из-за тепла и комфорта. С удивительной мягкостью он кладет меня на остров, мои ноги свисают с края.
— Оставайся здесь, — приказывает он хриплым голосом, вероятно, потому, что только что проснулся или потому, что курил. В любом случае, я бы хотела услышать больше об этом.
Когда он отворачивается от меня, лунный свет падает на его спину, и на этот раз меня застают врасплох не накачанные мышцы.
Это даже не татуировка от лопатки до лопатки. Крылья ангела, целующего каждый кончик его плеча, и тело привязанного человека, к которому они прикреплены, нанесены чернилами по центру его позвоночника.
Нет, дело не в том, что оно красиво облегает его тело.
Это шрамы.
Некоторые из них полностью зажили, впали и слегка обесцвечены. Другие — пыльно-розовые, указывающие на то, что они только что начали процесс починки. Но есть несколько, которые все еще багрово-красные от раздражения, едва покрыты коркой, и выглядят так, будто могут лопнуть в любую секунду.
Они идут чуть ниже татуировки, вплоть до впадины на позвоночнике. Несколько, некоторые из которых выглядят так, как будто их открывали слишком много раз, чтобы быть здоровыми.
Когда он возвращается, он несет аптечку, которая уже открыта, и кладет ее рядом со мной, пока берет кое-какие материалы изнутри.
— Я в порядке. Тебе не нужно этого делать.
— Замолчи. Это моя вина, что ты уронила стакан. Позволь мне это исправить, — он тянется вниз, обвивая пальцами мою лодыжку и поднимая ее вверх, чтобы лучше рассмотреть повреждение.
Между нами повисает тишина. Это не неловко и не натянуто. Это удобно.
Зубами он разрывает тампон со спиртом, от резкого запаха у меня тут же начинает гореть нос. Я так ненавижу этот запах, что меня бросает в дрожь.
— Ты в порядке?
Я киваю.
— Ага. Просто ненавижу этот запах. Напоминает «Монарха». Клянусь, они пропитывали коридоры этим дерьмом каждую ночь, — он трется подушечками о мою кожу, вызывая укол в моей ноге. Я смотрю на него сверху вниз. — Что ты здесь делаешь?
— Убедиться, что ты в безопасности.
Мое сердце немного стучит.
— Не знал, что тебе не все равно.
— Хотел бы я этого не делать.
Ой. Думаю, я это заслужила.
— Кажется, ты неплохо разбираешься в этом. Привык промывать раны?
На его лице появляется ухмылка.
— Алистер несколько раз ломал себе суставы пальцев за те годы, что мы были друзьями. В какой-то момент пришлось научиться, иначе он, вероятно, истечет кровью.
— А шрамы на спине? Ты их тоже чистишь? — спрашиваю я, зная, что не имею абсолютно никакого права знать правду о них, но все равно желаю этого.
Он сильнее давит на мою свежую рану, заставляя меня немного дернуться.
— Не задавай вопросов, на которые ты не готова услышать ответы, Любитель Театра.
Моя грудь сжимается, когда я слышу, как он меня так называет. В какой-то момент я ненавидела это слышать, но когда я была в тех четырех стенах, я бы отдала все, чтобы снова услышать, как он это скажет.
— Кто сказал, что я не готова к ним? Я умоляла тебя о них в какой-то момент и почти ничего от тебя не получила. Я всегда была готова к твоей правде, Рук.
Чем ближе мы становились в прошлом году, тем больше мне казалось, что он прячется от меня, отдавая только то, что хотел, в то время как я показывала ему все свои скелеты в шкафу. Я не думаю, что он когда-либо действительно доверял мне с самого начала.
Но все, что я хотела, это лучше понять его. Знать его, а не только его имя, как все. Я хотела знать, что заставило его тикать. Его мечты, если они у него остались на данный момент. Его кошмары.
Я просто хотела узнать его.
— Что с тобой случилось? — спрашиваю я, надеясь, что он даст мне что-нибудь. Что-либо.
— Со мной ничего не случилось. Я сделала это для себя, — хмыкает он, хватая лежащую рядом со мной марлю, — Ну, резал Тэтчер, но я напросился.
 
— Зачем? Почему? — я смущенно хмурю брови.
Когда я впервые увидела их, я подумала, что насилие со стороны его отца переросло в нечто большее, чем просто разбитые губы и синяки под глазами. Я не ожидала, что он назовет одного из своих лучших друзей.
Их отношения друг с другом представляют собой загадку. Неважно, сколько они тебе расскажут, ты все равно никогда не сможешь понять, на какие глубины они готовы пойти ради друг друга.
И Рук самый хитрый из всех.
Головоломка, которая становится еще более запутанной с добавлением кусочков.
Но все же, я хочу его разгадать. Испытывать и расшифровывать каждую его часть, каждый день искать ответы на его тайну, потому что это то, чего он заслуживает.
Кто-то, кто никогда не бросит поиски, чтобы найти его.
Нежными движениями он несколько раз оборачивает марлю вокруг моей ноги, связывая концы вверху, когда заканчивает.
— Это было наказанием, — говорит он, все еще борясь со мной, прежде чем вернуть аптечку туда, откуда взял ее ранее. Он возвращается на кухню, прислоняется к стойке напротив меня, скрестив руки на груди.
— Зачем Тэтчу наказывать тебя? Что ты с ним сделал?
— Помимо того, что раздражаю его до усрачки? Ничего такого, — он наклоняет голову влево, яростно ломая шею. — Я хотел наказать себя. Я хотел, чтобы он порезал меня. Я мог бы сделать это сам, но это было эгоистично. Поэтому я позволил ему это сделать.
Холодный озноб сотрясает мои кости, по коже бегут мурашки.
— Для чего?
Он смотрит мне прямо в глаза, и даже в темноте они все еще чертовски светятся.
— Ты.
Пустота в груди пульсирует. Я не думала, что что-то еще внутри меня может сломаться, но что-то сломалось. Он разбился.
— Я попросил его порезать меня, потому что мне нужно было наказать меня за то, что я доверился тебе. За то, что позволил себе быть слабым.
— Рук, я не понимаю, — бормочу я.
— Если мой отец чему-то и научил меня, так это тому, что у всех нас есть грехи, за которые мы должны отвечать. Последствия наших действий. Я предпочел бы контролировать наказание, которое постигнет меня за то, что я сделал.
 Просто есть вещи, которые не заслуживают прощения, Сэйдж. 
Все это время он причинял себе боль за что? Потому что он доверял мне? Из-за того, что он сделал?
— Вот почему ты позволил ему бить себя?
— Мне нравится боль. Я живу ради этого, — он пожимает плечами, и его признание ранит меня до костей. Всю свою жизнь он причинял себе вред только для того, чтобы заплатить за ошибки, которых он сам даже не совершал. Он так изранен, так сломлен, что боль была единственным выходом, который у него была.
— Я не верю в это. Это не может быть причиной…
— Потому что я убил свою мать, — его ноздри раздуваются. — Это то, что ты хочешь, чтобы я тебе сказал? Хочешь эту уродливую, горькую гребаную правду, Сэйдж? Я убил свою маму.
Он выпускает трезвый вздох, проводя пальцами по волосам.
— Мы ехали домой из школы. Она разговаривала по телефону с моим отцом и говорила о тайской еде на ужин. Это был обычный день, я никогда не думал, что в такой день может случиться что-то плохое, — он качает головой. — Этого не должно было случиться. Не для таких, как она.
Я сижу, замерев, впитывая каждое слово, ощущая каждую частичку его прошлого своими костями.
— Я был мудаком, пиная спинку ее сиденья. И она повернулась, чтобы отругать меня за это, — его хриплый голос немного ломается. — Она никак не могла увидеть, как машина впереди нас затормозила. Не было достаточно времени, чтобы замедлиться. Все было неясно, потому что у меня болела голова, но я помню, как кто-то вытащил меня из автокресла и унес в безопасное место как раз перед тем, как вся машина загорелась. Оно было поглощено оранжевым пламенем и дымом так сильно, что я даже не мог видеть ее внутри. Я думал, она выбралась. Что кто-то спас ее.