Красная Армия (ЛП)

* * *
Шилко резко проснулся от осторожного прикосновения к плечу.
— Уже началось? — спросил он, ощущая дезориентацию.
Прежде, чем капитан Ромилинский успел ответить, Шилко сообразил, что пока все шло своим чередом, и его орудия еще не вели огонь. Единственными звуками, которые он слышал, был стук капель дождя по крыше его машины и далекий шум движущегося транспорта, непрекращающийся последние несколько дней. Дождь словно окутал местность завесой тишины. Дивизион был готов. И ждал.
— Хорошо выспались, товарищ командир? — Спросил Ромилинский. Шилко нравился начальник штаба его дивизиона. Ромилинский был удивительно серьезным, отличавшимся высочайшей культурой офицером. И для него не было ничего хорошего в том, что его назначили в дивизион, командир которого не летел вверх по служебной лестнице как ракета. Подполковник Шилко был самым старым командиром дивизиона в артиллерийской бригаде большой мощности, а возможно, и во всей второй гвардейской танковой армии. Он, вообще-то, был старше нового командира бригады. Но если Ромилинский и ощущал разочарование от своего места службы, он никак этого не показывал. Капитан был хорошим человеком и хорошим офицером. Шилко хотелось, чтобы его дочери вышли замуж за таких, как он.
— Выспался, Василий Родионович? — Сказал Шилко, разминая затекшее тело и мобилизуя остатки юмора. — Да, спал как крестьянин, когда барин не видит. Который час?
— Два часа ровно.
Шилко кивнул.
— Вы как всегда пунктуальны, Василий Родионович. Но не стоит стоять под дождем. Идите внутрь. Я сейчас присоединюсь к вам.
Ромилинский отдал честь и побежал в сторону пункта управления артиллерийским огнем. Шилко пытался размяться, испытывая желание стать моложе, или хотя бы иметь молодое тело. Опять болели почки. Он поспал несколько часов, но это был вязкий, тяжелый сон, после которого хотелось спать еще больше.
Подготовка к войне исчерпала силы большей части солдат и офицеров. Что же будет, когда война наконец-то начнется?
Несмотря на долгий срок службы, Шилко никогда не был в бою. Вместо него в Афганистан попал его сын, который отправился туда младшим лейтенантом сразу после училища, а вернулся через четыре месяца без карьеры и без ног. Шилко ощущал себя виноватым, как будто он умышленно увильнул от обязанностей, чтобы вместо него отправили сына, хотя это, конечно, не соответствовало действительности. Увидеть сына в госпитале, с приколотыми к пижаме медалью «За боевые заслуги» и орденом Красной Звезды и одеялом, заснеженной степью покрывавшим пустую нижнюю часть кровати, было самым болезненным опытом в его жизни.
В целом, он считал себя счастливым человеком. У него была замечательная жена и здоровые дети. У него была служба, которая ему нравилась, и нормальные отношения, которые развивались в небольших частях, где он провел большую часть жизни и где личные отношения были неотделимы от профессиональных. Даже в молодости он не ждал, что станет Маршалом Советского Союза или получит особые награды. Он понял это еще давно. Поэтому он просто старался делать то, что от него требовалось, настолько хорошо, насколько ему требовалось, чтобы жить в мире с самим собой. Их дочери были единственными бойцами в семье, казалось, они были способны выйти замуж только чтобы получить новых противников, на которых можно было бы пробовать свои характеры. Его собственная жена Агафья была жизнерадостной полной женщиной, с которой они отлично сочетались. Но обе девочки были ненасытными и жадными. Может быть, думал Шилко, пытаясь оставаться объективным, просто сейчас были нужны такие, как Ромилинский.
Паша мало походил на сестер. Он был очень спортивным, но совсем не гордым парнем, в котором не было ничего дерзкого. Он был хорошим парнем, весьма скромным с девушками. Он никогда не доставлял Шилко особых проблем, достаточно хорошо учился в военном училище.
Шилко гордился тем, что его сын попал в Афганистан, хотя ему было стыдно за то, что он сам остается. А потом Паша вернулся без ног. Он пытался остаться прежним, но отношение к «Афганцам» было малоприятным. Шилко не понимал, что твориться со страной. Вместо уважения этих новых ветеранов игнорировали, к ним относились насмешливо и пренебрежительно. Паше, несмотря на ситуацию, было отказано в предоставлении жилья на первом этаже, хотя этот вопрос мог быть легко разрешен местным жилищным комитетом. И, как однажды с горечью признался сам Паша, когда он пожаловался врачу на низкое качество протезов, тот ответил: «И что я должен сделать? Не я вас отправлял в Афганистан». Протезы не сильно изменились со времен Великой Отечественной войны, более сорока лет назад. Но что-то изменилось в душах людей.
 
Нет, подумал Шилко, наверное, так думать неправильно. И в ходе Великой Отечественной были свои примеры унижений и морального уродства. Это было в самой человеческой природе. Тем не менее… Так или иначе… Что-то было по-другому.
Шилко одел фуражку. Он избегал носить шлем, ценя небольшие удобства. И осознавал, как нелепо выглядит со своим широким крестьянским лицом и носом-картошкой в сочетании с железным горшком на голове. У него не было иллюзий на тему своей внешности. Он стал толще, чем хотелось бы, и он уже никогда не будет объектом чьих-то фантазий. Но все же было важно не выглядеть полным дураком.
Он опустил ноги на мокрую землю, крякнул и вылез из автомобиля. Затем постоял секунду, унимая боль в почках. И направился в сторону командного пункта, ища баланс между нежеланием мокнуть под дождем и вялостью своего тела.
Внутри палатки, маленький КП был светлым, оживленным и наполненным табачным дымом. Тревога уступила место ощущению комфорта и опыту, полученному за целую жизнь. Все было привычно: и еловый лапник от грязи на полу, и напряженные, усталые лица и запах металла от командно-штабных машин, образовывавших «кабинеты» по периметру палатки.
Персонал вытянулся. Шилко всегда любил эту небольшую дань уважения и, в тоже время, это все также немного его смущало.
— Садитесь, товарищи, садитесь.
Сержант наклонился, чтобы налить кружку чая из потертого самовара. Шилко знал, что это для него. Они были хорошими ребятами и хорошей командой.
— Ваш чай, товарищ подполковник.
Шилко заботливо взял чашку обеими руками. Это была еще одна мелкая радость жизни. Горячий чай в дождливую ночь во время учений. Армия не может действовать без чая.
Он опомнился. На сей раз это были не учения. Он вошел в машину управления артиллерийским огнем, в которой у поста управления капитан с волной набегающих на глаза волос склонился над новой автоматизированной системой управления огнем.
— Как успехи, Владимир Семенович?
Капитан поднял глаза. Его лицо было дружественным и доверительным. Шилко хотел, чтобы каждый из его офицеров так смотрел на подошедшего командира.
— Все нормально, товарищ подполковник. Просто обнаружили несколько сбоев в сети. Транспорт продолжает рвать кабели. Но КП каждой батареи функционируют нормально.
Шилко положил руку ему на плечо.
— Я на вас рассчитываю. Вряд ли такой старый медведь, как я, сможет разобраться во всем этом оборудовании.
Хотя сказал он с немалой долей шутки в голосе, Шилко был серьезен. Он понимал концепцию работы сети и знал теоретические принципы. Он был готов помочь своим подчиненным в той же мере, с которой ожидал помощи от них. Но от мысли, что ему самому придется сесть за один из этих маленьких пультов и претворять новейшие технологии в жизнь, ему становилось не по себе. Он подозревал, что растеряется. Поэтому он с радостью уступал дорогу молодым, и когда те демонстрировали отличные результаты, он был им благодарен и тогда уже мог посоветовать, как решить действительно сложную задачу.
Он подошел к начальнику штаба. Ромилинский с одним из лейтенантов сидели, согнувшись над заваленным картами, бумагами и таблицами столом. Лейтенант что-то вычислял на ГДР-овском карманном калькуляторе, который всегда казался самым ценным оборудованием в дивизионе.