Кортни. 1-13 (СИ)
Теперь туннель был забит пылью, пыль закрывала обзор, от нее першило в горле. Шон понимал, что не выберется, но продолжал бежать, а вокруг падали куски камня. Осколок ударил его по каске, Шон едва не упал. Ослепленный пылью, задыхающийся, он с разбега налетел на брошенную тележку, перегородившую туннель, и оказался под металлическим корпусом; при ударе он оцарапал ногу. «Мне конец», – подумал он, но инстинктивно попытался протиснуться дальше и продолжать бегство. В этот миг туннель вокруг него с грохотом рухнул окончательно. Шон упал на колени и прополз между колесами тележки, он втиснулся под этот стальной корпус в то мгновение, когда крыша обрушилась и над ним. Грохот падения, казалось, длился вечно, но наконец и он стих; теперь слышался только скрип и скрежет породы, укладывавшейся на место, и по сравнению с предыдущим грохотом это была почти тишина. Фонарь Шон потерял, и тьма навалилась на него почти так же тяжело, как земля на его хрупкое убежище. Воздух был насыщен пылью, и Шон закашлялся; он кашлял до тех пор, пока не заболело в груди и он не ощутил соленый вкус крови во рту. Почти не было места, чтобы пошевельнуться: стальное дно тележки находилось в шести дюймах над ним, но он вертелся, пока не сумел раскрыть воротник комбинезона и оторвать кусок от рубашки. Этот кусок он, как хирургическую маску, прижал ко рту и носу.
Ткань не пропускала пыль, и Шон смог дышать. Пыль осела; кашель утих, потом прошел. Слегка удивившись тому, что еще жив, Шон осторожно начал изучать свое положение. Сначала попытался вытянуть ноги, но ступни уткнулись в камень. Тогда он вытянул руки. Итак, шесть дюймов над головой, около двенадцати дюймов по обе стороны, теплая грязь под ним и камень и железо повсюду вокруг.
Шон снял каску и использовал ее как подушку. Он в стальном гробу на глубине пятьсот футов. Он испытал первый приступ паники. «Держи ум занятым, думай о чем-нибудь, о чем угодно, кроме камня вокруг, подсчитывай свое состояние», – велел он себе. Он принялся обшаривать карманы, с трудом двигаясь в тесном пространстве. Один серебряный портсигар с двумя гаванскими сигарами. Он положил портсигар рядом с собой. Один коробок спичек, мокрый. Его он положил на портсигар. Одни карманные часы. Один носовой платок, ирландский лен, с монограммой. Одна черепаховая расческа – о человеке судят по его внешности. Шон принялся расчесывать бороду, но сразу обнаружил, что это занимает руки, но оставляет бездеятельным мозг. Он положил расческу рядом со спичками. Двадцать пять фунтов золотыми соверенами. Он тщательно пересчитал – да, двадцать пять. «Можно заказать бутылку хорошего шампанского. – Пыль забила горло, но он упрямо продолжал: – И малайскую девушку из «Оперы». Да нет, что там, десять малайских девушек. Заставлю их танцевать для меня, это поможет провести время. Чтобы подогреть их энтузиазм, обещаю каждой по соверену».
Он продолжал поиски, но больше ничего не было. Сапоги, носки, хорошо сшитые брюки, рубашка, боюсь, рваная, комбинезон, металлическая каска – и все. Тщательно разложив свои пожитки и исследовав «камеру», он принялся думать. Прежде всего подумал о жажде. Грязь, в которой он лежит, слишком густая, чтобы дать воду. Он безуспешно попытался процедить ее сквозь рубашку, потом подумал о воздухе. Воздух казался достаточно свежим, и Шон решил, что он просачивается сквозь неплотную породу в достаточном количестве, чтобы сохранить ему жизнь.
Сохранить жизнь до тех пор, пока его не убьет жажда. Пока он не умрет, свернувшись, как зародыш, в теплом темном чреве земли. Шон рассмеялся: червь в темной теплой утробе. Он продолжал смеяться, слыша в своем смехе истерические нотки.
Чтобы остановиться, он сунул в рот кулак и прикусил костяшки. Было очень тихо, даже земля перестала двигаться. Сколько это будет продолжаться? Скажите мне, доктор. Сколько времени у меня осталось? Вижу, вы потеете. Так быстрей теряется жидкость. Я бы сказал, четыре дня, ответил он сам себе. А как насчет голода, доктор? О нет, об этом не тревожьтесь, конечно, вы проголодаетесь, но убьет вас жажда. И тифоид. Или тиф? Никак не могу запомнить. Как насчет этого, доктор? Ну, если бы здесь были мертвецы, то возможно, но вы один. Думаете, я сойду с ума, доктор? Не сразу, конечно, но через несколько дней? Да, сойдете. Я раньше никогда не сходил с ума, так что не знаю, но, наверно, это поможет, как вы считаете? Вы хотите сказать, будет ли вам легче? Не знаю! Вы что-то скрываете от меня, но я вас понимаю. Вы спрашиваете, какие сны будут сниться умалишенному? Вас интересует, может ли безумие стать реальней реальности? Умереть безумцем хуже, чем умереть от жажды?
Но я могу одурачить безумие. Тележка может согнуться, не выдержав напряжения; в конце концов, над ней тысячи тонн камня. Это совершенно ясно, понимаете, доктор; как медик, вы должны оценить это.
– Мать-земля спасла ребенка, но увы, он был мертворожденным, слишком трудно она его рожала.
Это Шон произнес вслух и почувствовал себя глупо. Он подобрал обломок камня и постучал по тележке. Звук надежный. Очень приятный звук. Шон постучал сильней, раз, два, три, раз, два, три, потом опустил камень. И услышал, как эхо, как свет далекой луны, отзывы на свои удары. При этих звуках тело его напряглось, и он задрожал от возбуждения. Схватил камень, ударил три раза и услышал три ответных удара. Услышали, милосердный Христос, они меня услышали! Шон засмеялся, задыхаясь. Дорогая мать-земля, не рожай, пожалуйста, не рожай. Будь терпелива. Подожди несколько дней, и твоего ребенка извлекут из чрева с помощью кесарева сечения.
Мбежане подождал, пока Шон исчезнет в третьем стволе, и снял ливрею. Осторожно сложил и положил на сиденье рядом с собой. Он сидел и наслаждался ощущением солнечного тепла на обнаженной коже, потом спустился и пошел к лошадям. По одной сводил их к поилке, вернулся и снова запряг. Взял свои копья и прошел на заросший короткой травой участок рядом с административным зданием. Здесь он сел и принялся точить лезвия, негромко напевая. Наконец провел пальцем опытного воина по каждому лезвию, хмыкнул, срезал несколько волосков на предплечье, довольно улыбнулся и положил копья в траву рядом с собой. Потом лег на спину и на теплом солнце уснул.
Разбудили его крики. Он сел и машинально определил высоту солнца. Он проспал час или чуть больше. Кричал Дафф, а Франсуа, грязный и испуганный, отвечал ему. Они стояли перед административным зданием.
Лошадь Даффа взмокла от пота. Мбежане встал и подошел; он внимательно слушал, стараясь разобрать, о чем они кричат. Они говорили слишком быстро, но случилось что-то плохое, это он понял.
– Обрушилось почти до самого подъемника на десятом уровне, – сказал Франсуа.
– Ты оставил его там, – обвинял Дафф.
– Я думал, он бежит за мной, но он повернул назад.
– Зачем? Почему он повернул назад?
– Предупредить остальных…
– Вы начали расчищать завал?
– Нет, я ждал вас.
– Тупица, болван, он, может быть, жив… дорога каждая минута!
– Но у него нет ни единого шанса, мистер Чарливуд, он нверняка уже мертв…
– Заткнись, черт побери!
Дафф отвернулся от Франсуа и побежал к стволу. У входа под высокой металлической надстройкой собралась толпа, и Мбежане неожиданно понял, что дело в Шоне. Он догнал Даффа до того, как тот добежал до ствола.
– Это нкози?
– Да.
– Что случилось?
– На него обрушился камень.
Мбежане вслед за ним вошел в клеть, и они не разговаривали, пока не оказались на десятом уровне. Прошли по туннелю – совсем немного – и добрались до завала. Здесь нерешительно стояли люди с ломами и лопатами, ожидая приказов, и Мбежане протиснулся сквозь собравшихся. Они с Даффом стояли перед новой стеной из камня, перегородившей туннель, а тишина продолжалась и продолжалась. Потом Дафф повернулся к белому начальнику смены.
– Ты был в забое?
– Да.
– Он пришел, чтобы предупредить вас? И вы оставили его там?
Человек не мог смотреть на Даффа.