Анна К

– Я сказала это тебе, – возразила Элеонора. – Я передала тебе слова Анны. Она обещала купить мне мороженого. Думаешь, она не забудет?
– Думаю, не забудет, – мягко ответил Александр. – Ты должна прекратить злиться на нее, Элеонора. Подумай о тех чудесных вещах, которые Анна делала для тебя раньше. Ведь все твои любимые ободки подарены ею, да?
– Никто не оспаривает ее чувство стиля. Слушай, я многое понимаю. Она и красива, и идеальна, и бла-бла-бла, но Анна должна отдать тебе должное. Она должна понимать, как ей повезло быть с тобой, Александр. И я ненавижу, когда ты злишься на меня. Поэтому обещаю, когда она приедет сегодня, я прощу ее, и мы оставим прошлое в прошлом, о’кей?
– Очень благородно с твоей стороны. – Александр говорил полушутя, но знал, что Элеонора воспримет все серьезно: сарказм всегда был ей недоступен.
– Кажется, у нас кончились мои любимые взбитые сливки. Написать Анне, чтоб она взяла немного? Или Джимела купит, как считаешь?
– Думаю, у Джимелы и так много работы. Пожалуй, тебе стоит прогуляться и купить взбитых сливок, Элеонора.
– Видишь? – вскричала сводная сестра. – Именно о чем я твержу! Ты такой добрый, Александр. Конечно, я должна пойти сама.
Элеонора поправила кашемировое покрывало, которым он был укрыт, склонилась к сводному брату, чмокнула его в щеку. Он терпеть не мог, когда она так делала. Она поступала так даже на людях, маленькие приветственные и прощальные поцелуи. Сестра не стеснялась и его друзей, а они в ответ дразнили своего товарища и называли его Джейме Ланнистер.
Когда Элеонора ушла, ванильный запах ее духов вызвал легкую тошноту, а может, Коктейль из Лас-Вегаса заставлял его чувствовать пустую дыру на месте желудка?
VI
Пикап Мерфа с логотипом ферм Стаугаса Вронский припарковал рядом с домом, а не на круговой подъездной дорожке. Автомобиль, конечно, было видно, но выглядел он, как машина рабочего, поэтому соседи, заметившие пикап, не сочли бы это странным. Не то чтобы соседям была видна длинная подъездная дорожка, ведущая к особняку. Вронский не сразу вылез из салона: он дал себе передышку. Мерф не был в восторге от предложения отдать свой новый (пусть и подержанный) грузовик кому-то без водительских прав, но Граф продолжал повышать цену, пока друг не смягчился, хотя не раньше, чем обозвал Алексея избалованным богачом, оторванным от реального мира, и согласился одолжить тачку за прямоугольный портрет Бенджамина Франклина.
Вронский подумал о косяке, спрятанном на всякий случай в коробке с альбомом «Хроник» Доктора Дре [76] и хранившемся в бардачке, но решил сохранять ясную голову и отказался от этой идеи. Он был готов получить любое сообщение от Анны. Она могла написать, что передумала, а ему не нужно приезжать, но пока он не получил от нее никаких сообщений. Алексей открыл приложение «Слова» и уставился на буквы. Он мог сложить «ГЕРОЙ» на строке, удваивающей очки.
«Ну и герой из меня, – подумал он. – Слишком трусливый, чтобы выползти из грузовика».
За всю свою сексуальную историю (а список был впечатляющим для человека его возраста) он никогда так не нервничал. Конечно, он и раньше был чересчур возбужден, но подросток, переживающий период полового созревания, мог возбудиться по малейшему поводу.
Вронский и Анна никогда не обсуждали свою сексуальную историю, хотя она не раз поддразнивала Графа по поводу его прошлых побед.
Она делала это из чувства неуверенности, возможно, потому что была раньше лишь с одним человеком. Вронский же, несмотря на многочисленные сексуальные похождения, никогда не был влюблен. Теперь, когда он узнал, что такое любовь, все его прошлые связи бледнели по сравнению с этим.
Анна из окна своей спальни видела, как пикап въехал на подъездную дорожку и затормозил, но Граф пока что не вышел из машины. Как и обещала, она оставила входную дверь не запертой. Она была одна, что случалось редко: Магда со своей свитой жила в домике на территории поместья, а когда муж отсутствовал, экономка спала в комнате рядом с кухней. Она делала это ради Анны, по крайней мере, она так говорила, но девушка знала: Магда боится оставаться ночью одна.
 
Зато Анна никогда не боялась, поскольку с ней были Джемма и Джон Сноу. Не имелось ни малейшего шанса, что какой-то незнакомец сможет пройти мимо трехсотфунтовых [77] ньюфаундлендов, атакующих с обеих сторон.
Анна отбросила мысль о том, что Вронский нервничает и сидит в пикапе Мерфа, слишком напуганный, чтобы войти. Если кто и должен волноваться, так это она. «Что же я делаю? Зачем я пригласила его сюда?»
Она задавала себе эти вопросы, чтобы спасти свою гордость, потому что ее сердце было разбито. Тайное «я» точно знало, почему она попросила его приехать. Дом пуст, и она никогда ничего не хотела так, как хотела сейчас Вронского. Последние несколько недель она страдала от постоянного раздражения, как будто кожа натянулась слишком туго. Она ощущала себя чересчур возбужденной, стала чувствительна к малейшим прикосновениям и заметила, что каждая поверхность, до которой она дотрагивалась, дарила ей новые ощущения, которых она никогда не испытывала прежде. То, как одежда обволакивала тело или то, как тонкие простыни казались особенно прохладными для кожи. В эти дни она долго принимала душ, надеясь, что горячая вода хоть как-то снизит чувствительность. Но ничего не получалось. Закрывая глаза, она видела лишь его лицо и, даже не напрягаясь, могла вызвать в памяти запах Вронского. Когда Алексей поцеловал ее, она желала только одного – быть вместе с ним.
Тем утром, в поле, когда они целовались, ее рубашка была расстегнута, и, когда он скользнул рукой под ткань, Анна почувствовала его пальцы на своей коже и закусила губу, чтобы не застонать.
Именно тогда она и решилась. Если она не будет проводить с ним больше времени, то сойдет с ума. В школе она никак не могла сосредоточиться. Дома она была рассеянна. Сегодня утром она налила в кашу грейпфрутовый сок, думая, что это молоко.
Анна понимала, что поступает неправильно. Александр все еще оставался ее парнем, но почему-то это ее больше не волновало. Если бы не авария, она бы с ним уже рассталась, а значит, она вольна любить Вронского и быть любимой.
Собаки залаяли, подвывая от возбуждения, и помчались по гладкому мраморному полу холла. Она подумала, не пора ли спасти Графа от их слюнявых поцелуев. Хотя это для Вронского станет хорошей практикой – детской забавой по сравнению с тем, что она собиралась с ним сделать. Она хотела съесть его, словно креманку мороженого. Ей хотелось заставить его посасывать кончики ее пальцев. Она хотела затащить парня в свою кровать и распугать всех прячущихся под ней монстров. «Землетрясение, – подумают они. – Конец света». Вот чего она жаждала больше всего – стать громкой, необузданной, когда в доме никого нет. Анна устала быть тихой, вежливой и скромной.
Анна не слышала, как он поднимался по ступенькам, но знала, что это он. Он приближался, потому что собаки тоже бросились вверх по лестнице. Она подняла взгляд и увидела, что Вронский стоит на пороге. Нервничал ли он? Если нервозность и была, она уже исчезла.
Вронский закрыл дверь, оставив ньюфов снаружи, пересек спальню и присоединился к ней на кровати. Его поцелуй был для нее как дыхание, словно она и не дышала, пока они оставались далеко друг от друга, а теперь, когда он находился рядом, она не могла им надышаться.
Через несколько минут ее халат уже лежал на полу, лифчик был расстегнут, а трусики оставались на ней как простая формальность. Она засмеялась, пытаясь справиться с крошечными пуговицами на его рубашке и продолжая жадно его целовать. От него так хорошо пахло: смесь дикой сирени, свежеспиленного дерева. Она могла ручаться, что у него уже встал, и чувствовала, как он упирается в нее. Она хотела увидеть его целиком, попробовать на вкус каждый дюйм его тела.