Анна К
Именно тогда Дастин впервые слышал, как папа плачет. Слава богу, он этого не видел. Слышать всхлипывания, но не видеть лицо отца было гораздо легче для него, но огорчало его ничуть не меньше. Дастин задумался, не темнота ли помогает им говорить так откровенно и честно. Он глубоко вздохнул и сказал, что хочет использовать собственные, отложенные на обучение, деньги, чтобы оплатить три месяца реабилитации брата в каком-нибудь авторитетном учреждении. Он уже получил частичную стипендию в Массачусетском технологическом и мог бы взять кредит на остальное. Значит, сбережения лучше потратить на Николаса: дать ему то, в чем он нуждается.
– Он пытался украсть телевизор мамы, – начал Дастин, испытывая облегчение от того, что делится переполнявшими его эмоциями. У него не оставалось выбора: либо высказать все, что накопилось, либо взорваться. – Тот самый, который он подарил ей на День матери, и за который, я знаю, ты тоже заплатил, пап. Ты понимаешь, насколько это ненормально? Она плакала в ту ночь в моей комнате, после того как Николас ушел, но это были не слезы грусти, а счастливые слезы. Видел бы ты ее за ужином, она была такая улыбчивая и радостная. Она действительно поверила, что он будет чист. То есть действительно поверила. Она постоянно повторяла: «Он умеет пользоваться дрелью. Он даже не сколол краску. Он использовал дрель прямо как профессионал». Она думала, он может получить работу в гипермаркете электроники «Бест Бай» и стать одним из тех парней, что устанавливают людям телевизоры. Она плакала от счастья. Подумай, пап: вот если я вернусь домой и скажу, что получил место в «Бест Бай», она мне мозг выест чайной ложечкой. Она вела себя так, будто гордится воображаемой работой Николаса в отделе гиков больше, чем моим приглашением в Массачусетский технологический. – В голосе Дастина звучала боль, но он не мог остановиться. – А ведь тупой осел притащился в квартиру сегодня вечером, чтобы украсть тот самый телевизор! Кто так поступает? Он должен был сообразить, что ведет себя глупо. Мама никогда не задерживается допоздна, поэтому Николас, вероятно, пришел сюда, зная, что его поймают. Если это не крик о помощи, то я и не представляю, что вообще такое.
Именно в ту минуту, в темноте, сидя неподалеку от отца, Дастин заплакал. Позже они вдвоем обшарили кухню в поисках выпивки. В конце концов нашли бутылку просекко, которую мать прятала под раковиной, и оба, не большие любители выпить, отважно опустошили ее. Сначала они пили вино теплым, но позже добавили лед, шутя, что теперь по-настоящему похожи на домохозяек, сидящих у бассейна в жаркий летний день, а затем бросили бутылку в мусоропровод в коридоре, дабы скрыть улики.
Отец решил позвонить своему бухгалтеру и уточнить финансовый план, необходимый для реабилитации парня. А Дастин заставил отца поклясться, что тот никогда не расскажет ни Николасу, ни бывшей жене, что они использовали его студенческий фонд. Дело в том, что он уже озвучивал эту идею раньше (после того как узнал, что фонд Николаса опустошен). Мать оборвала его речь, прежде чем он успел что-либо добавить, и заявила: деньги младшего сына предназначены ему и только ему. И если сбережения не нужны Дастину для дальнейшего образования, то он мог бы использовать их для покупки своего первого дома.
– Папа, не чувствуй себя виноватым. Мы оба знаем, что это неправильно. Пожалуйста, позволь мне помочь.
Слова Дастина снова вызвали слезы на глазах отца, но они оба сделали вид, будто ничего не было.
На следующее утро Дастин проснулся от запаха печенья, кофе и сюрреалистического смеха родителей. Мать приготовила обильный завтрак, чтобы поблагодарить младшего сына и бывшего мужа за то, что они остались на ночь. Они ели втроем, что редко случалось после состоявшегося десять лет назад развода. Они болтали обо всем, кроме той причины, по которой собрались вместе. В конце трапезы мать объявила, что хочет отдохнуть от старшего сына. Она не хотела знать, когда Николас выйдет из тюрьмы и куда он пойдет, когда будет на свободе. Ее сердце было разбито, и ей требовалось время, чтобы восстановиться.
Дастин с отцом сразу согласились взять на себя ответственность и позаботиться обо всем. Это было им на руку: именно так они с самого начала и решили. Дастин лишь пожалел, что они не могли рассказать маме о продуманном плане, который, наверное, избавил бы ее от чувства вины, связанного с тем, что она вынуждена взять передышку в родительских обязанностях.
Месяцы спустя, за другим завтраком (оладьи в закусочной Бронкса) Дастин, наконец, собрался с духом и спросил у брата, чист ли он: ведь парня выгнали из реабилитационного центра несколько раньше. Когда Николас ответил, что он держится, Дастин испытал огромное облегчение.
А сказал брат буквально следующее:
– Чувак, ты считаешь, меня бы взяли работать в ресторанчик тако, если б я сидел на наркоте?
Второй вопрос Дастина был о том, готов ли Николас встретиться с мамой, и парень согласился. Он готов, если и она не против, но нужно, чтобы младший брат тоже там присутствовал.
Дастин согласился предварительно поговорить с матерью, когда будет приглашать ее на ужин в честь Дня святого Валентина: ему не хотелось, чтоб она оставалась дома одна во время праздника (и самому оставаться в одиночестве, если уж быть совсем честным).
Дастин проходил стадию отрицания своего горя по Кимми. В то утро, в День святого Валентина, покупая цветы для мамы, он подумал, как нелепо было увлечься девушкой, которую он едва знал. Он чувствовал стыд из-за того, что убедил себя, будто влюблен.
Дастин занялся самоуспокоением. Вероятно, Кимми появилась в его жизни вовсе не для того, чтоб он в первый раз испытал романтическую любовь. Возможно, дело состояло в другом: он должен был просто отвлечься от бесконечного беспокойства о брате и о том, не выбросил ли на ветер деньги, отложенные для учебы.
«Это ложь», – мысленно повторял Дастин, стоя перед алыми розами, которыми был полон магазин. Но иногда он понимал, что лучше всего верить в истории, которые себе рассказываешь, чтоб каждый следующий день не казался хуже предыдущего.
В конце концов, разве на краеугольном камне заповедей трезвенников не начертано, что нужно жить настоящим?
VIIЛолли знала, что на свете есть завистницы, которые удивляются, как она умудрилась заполучить такого красавчика как Стивен. Но это не было удачей, поскольку она очень старалась заполучить одного из самых завидных мальчиков в городе. Девушка понимала, что она не красавица, но то, чего ей не хватало от природы, она с лихвой восполняла усилиями.
Лолли умела быть ухоженной и гордилась этим. Ее волосы мелировались за четыреста долларов и подстригались каждые восемь недель. Ногти всегда оставались безупречными и были накрашены по последней моде. В средней школе ей сделали ринопластику. Она просила носик, как у Риз Уизерспун, однако получила немного другой, смахивающий на нос актрисы Мишель Уильямс, но быстро решила, что он тоже изящен. С тринадцати лет Лолли сидела на диете, три раза в неделю ходила заниматься в «СоулСайкл», делала сотню приседаний по вечерам и даже тайно купила какой-то пояс для талии, рекламу которого видела в «Инстаграме»: он якобы подтягивал талию своей владелицы, пока та спала.
Каждый комплимент, который она получала по поводу своей внешности от подруг матери, грушевидной бабушки или даже от подозрительных мужчин, шептавшихся с ней на улице, Лолли принимала с благодарностью. Она пила комплименты, как верблюд, откладывая их про запас, потому что знала, как тяжело работала, чтобы получить их. Поэтому, когда некоторое время назад в «СоулСайкл» она привлекла внимание Стивена (его байк оказался позади), Лолли никогда в жизни не чувствовала себя более великолепной.
– Чертова девчонка, как же ты сегодня качалась на холмах! – таковы были первые слова Стивена, сказанные ей.
Хотя нет, неправда, ведь за две недели до этого он заявил: «Эй, слезь с моего байка, ты, конский хвост». Тогда Лолли так смутилась, что, пытаясь поднять ноги от педалей и уступить парню место, едва не упала.