Тверской Баскак (СИ)

— Нет. — Он отвечает на полном серьезе, поскольку сарказма не понимает напрочь. — Там Турслан Хаши вас ищет! Обещал голову мне снести, если немедля вас не найду и к нему не доставлю.
Цепкая рука степняка вцепилась в рукав и тянет меня за собой, так что я прибавляю шагу.
— Да что случилось-то? — Спрашиваю уже почти на бегу, и мой слуга, не оборачиваясь, бросает назад.
— Посольство прибыло от урусов.
— И что? — Вырывая рукав, резко перехожу на шаг. — Земля разверзнется, если пяти минут не подождать⁈
Не решаясь схватить меня вновь, Куранбаса начинает канючить.
— Молю вас, пойдемте быстрее. Турслан Хаши словно с цепи сорвался. Говорят, Кулькан наорал на него, что толмача нет, вот он и взбесился, а с ним, вы же знаете, лучше не связываться.
— Черт! — Ругаясь, вновь перехожу на бег вслед за половцем. — Что за посольство среди ночи⁈
Справедливости ради, надо сказать, что не такая уж и ночь, скорее обычное, хмурое ноябрьское утро, но я все равно ворчу до самой юрты Кулькана. По пути Куранбаса выложил все, что он знал по поводу визита русских. Оказывается, вчера передовые отряды Бурундая пересекли границу Рязанского княжества. До столкновения дело не дошло, но старший сын князя, что командовал вышедшим навстречу сторожевым полком, срочно прислал посольство, дабы определиться с намерениями монгол.
Уже на подходе к ханской юрте вижу выстроившихся личных телохранителей Кулькана, колышущиеся на ветру бунчуки и с десяток спешившихся рязанских воинов. Разглядывать дольше мне не позволил подскочивший аль Хорезми.
— Где вас носит, Иоанн? Нойон в бешенстве. Хан ждет.
Возмущенно пожимаю плечами.
— Помочиться уже нельзя спокойно! Могли бы и вы, — вкладываю в голос максимум язвительности, — досточтимый Фарс, тряхнуть стариной и перевезти хану.
Хорезмиец фыркает на ходу и в язвительности мне не уступает.
— Мог бы, но Кулькан, видите ли, вас желает.
Дальше уже идем молча, но на входе я неожиданно останавливаюсь и пропускаю хорезмийца вперед. Не ожидавший такого подвоха, аль Хорезми влетает в шатер и получает от не привыкшего ждать чингизида полный «ушат дерьма». Подождав, когда за пологом немного утихнет, захожу вовнутрь и чувствую себя при этом прожженным восточным царедворцем. Навстречу, удивленный таким коварством, взгляд хорезмийца, злобная искра от Турслана Хаши и все. Я спокойно занимаю положенное мне место. Кулькан, уже выплеснувший накипевшую злость, устало машет рукой — наконец-то. Пусть ведут послов.
Через пару мгновений охрана ввела в юрту трех посланников рязанского князя. На всех троих длинные, до колен, кольчуги, добротные кожаные сапоги — сразу видно, люди не бедные. Приложили открытые ладони к груди, поклонились. Даже не в пояс, а так, едва склонив головы, как равные с равным. Я им едва в глаза глянул и сразу понял, добром это посольство не кончится.
За те два месяца, что мне пришлось провести в степной орде, я уже успел познакомиться с чудовищной натурой хана Кулькана. То, что воин он превосходный и военачальник неплохой, сомнений не вызывает, но вот как человек — полное дерьмо. Капризный, вспыльчивый и злобный. Жесток и злопамятен до параноидальности. То ли били его в детстве нещадно, то ли другая какая обида засела в сердце, но ему просто необходимо постоянно ощущать свое превосходство над другими людьми. И выражается оно, конечно же, в неуважении ко всем и вся, и к своим близким в том числе, в оскорблениях, в прилюдных избиениях, и в придирчиво-мелочном отношении к малейшему несоблюдению этикета.
Вот и сейчас, вижу, как глядя на послов, зажегся дьявольский огонь в глазах хана, а те, словно не замечая опасности, прут на рожон и заявляют.
— Почто ты, хан, орду свою у границ княжества держишь? Нет ли в мыслях твоих зла на Рязани сотворить?
Перевожу, стараясь максимально смягчить фразу, но Кулькан уже завелся.
— Кто вы такие, чтобы спрашивать с меня, сына Великого Чингисхана⁈ Я, и только я, решаю, где мне пасти своих коней, а где нет!
После такой недвусмысленной угрозы, рязанцы опасность осознали, но, нахмурившись, на попятный не пошли.
 
— Мы хозяева земли здешней и право спрашивать заслужили железом и кровью.
И без того узкие глаза хана превратились в едва различимые щелки.
— На всей земле есть только один хозяин — Великий хан монгольский, а у всех остальных есть лишь выбор: покориться или умереть. Преклоните колени передо мной, тайцзы Кульканом, и, может быть, я подарю вам жизнь.
Вокруг все напружинились, охрана схватилась за рукояти сабель, а послы тревожно переглянулись между собой. Тот, что постарше с окладистой бородой, выступил вперед.
— Мы здесь не за тем, чтобы на коленях перед тобой ползать. Князь послал нас сказать тебе — убирайтесь с земли Рязанской или навеки в ней успокоитесь.
— Собака! — Лицо хана скривилось от ярости, и он наотмашь рубанул рукой.
Охрана восприняла это, как знак к расправе и накинулась на послов. Поначалу, они хотели их повязать и вытащить из юрты, дабы не пачкать ковры кровью, но русские не дались, и завязалась драка. Посыпались удары, и первая кровь, несмотря на численное превосходство, брызнула из монгольского носа.
Бешено вращая глазами, Кулькан несколько секунд смотрел на царящее перед ним безобразие, а затем, не выдержав, рванул с пояса нож и бросился в схватку. С первого же удара, стальное лезвие нашло цель, и шея одного из рязанцев зафонтанировала кровью. Двоих оставшихся завалили на пол, и хан, кривя рот от удовольствия, зарезал их тут же собственной рукой.
Произошедшее настолько ошеломило меня, что я застыл заледеневшим столбом. От запаха крови заложило нос, колени ослабли, а желудок крутануло рвотным спазмом. До сего дня я видел убийство лишь на экране, а тут… Еле сдержав еще один спазм, я, зажимая ладонью рот, рванулся к выходу. Протаранив полог головой, выскакиваю на воздух, но там то же самое. Кругом кровища, ругань и вой. Монголы рубят свиту рязанского посольства.
Развернувшись, бросаюсь в другую сторону, все равно куда, лишь бы подальше. Не успеваю сделать и шага, как меня сбивают с ног, и навалившаяся туша шипит голосом Куранбасы.
— Лежите тихо, святой отец, а то, неровен час прирежут по ошибке.
Затихнув, тыкаюсь лицом в морозную траву. От холода вроде легчает, и выдохнув, рычу наверх.
— Все! Слезай с меня, живо!
Половец сползает и ложится рядом. Его спокойный, разумный взгляд смотрит мне прямо в глаза.
— Не вставайте, подождем, пока все закончится.
Бухаюсь опять лбом в траву и лежу. В висках пульсирует одна единственная мысль: «К черту все! К черту! Отпустите меня домой!»
Сколько времени я пребывал в таком состоянии, не знаю. Как встал, куда шел, с кем, не помню напрочь. По-настоящему пришел в себя, лишь услышав.
— Глянь, один живой.
Из-под груды мертвых тел, ханские телохранители вытащили пожилого мужика, залитого кровью. Один из них, запрокинув жертве голову, уже взмахнул саблей, но окрик Кулькана остановил его.
— Оставь! — Хан покрутил головой. — Толмача мне найдите.
Чувствую легкий тычок в бок, и слышу голос моего половца.
— Пропустите, не толпитесь.
Протискиваюсь в расступившийся коридор и оказываюсь прямо перед ханом. Смотреть на него не могу, сразу перед глазами всплывает распоротое горло. Не поднимая глаз, шевелю плохо слушающимся языком.
— Я здесь.
Кулькан пройдясь по мне невидящим взглядом бросает.
— Скажи этому… — он не находит подходящего слова. — Пусть возвращается и известит князя своего, что так будет со всеми, кто не покорится.
Перевожу, а на меня с залитого кровью лица в упор смотрит единственный видящий глаз. Смотрит с такой тоскливой безнадегой, что во мне вдруг щелкает какая-то еще не осознанная мысль, заставляющая меня повернуться к хану и произнести.
— Этот человек не доедет в таком состоянии, кровью изойдет. Перевязать бы надо.
Кулькан смотрит на меня, как на заговорившую лошадь, а затем фыркает.